Частное учреждение образования
«БИП – Институт правоведения»

А.Н.Сорокин

Искушение будущим и уроки прошлого
Белорусская деревня:
От Декрета до Кодекса о земле
(1917 – 1990-е годы)

Минск
ИООО «Право и экономика»
2008
УДК 34…
ББК 67.99
Рекомендовано к изданию Научно-методическим советом ЧУО «БИП – Институт
правоведения»
Научный редактор: С.Ф.Сокол, доктор юридических наук, профессор
Рецензенты:
Пастухов М.И., доктор юридических наук, профессор кафедры частное права Российского гос. социального университета (филиал в г. Минске)
Ермолович В.И., кандидат истореческих наук, доцент кафедры теории и истории государства и права БГУ

Сорокин, А.Н.
Искушение будущим и уроки прошлого. Белорусская деревня: От Декрета
до Кодекса о земле (1917 – 1990-е годы) / А.Н. Сорокин – Минск: Право и экономика, 2008. – 442 с.
ISBN

Новая работа авторитетного белорусского ученого, как и прошлые, охватывает события, происходившие преимущественно в деревне упомянутого периода. С привлечением законодательных актов, архивных материалов, в т.ч. ранее не известных, научных изданий, автор размышляет о наблюдавшейся в законотворчестве и правоприменении недооценке настоящего во имя будущего. Осуждая эксперимент по революционной ломке традиционного уклада жизнедеятельности, автор вступает в спор со специалистами по советской эпохе «великих строек» и «большого террора».
Адресована преподавателям общественных дисциплин средней и высшей школы, студентам, магистрантам и аспирантам юридических, исторических и экономических специальностей, а также всем, кто верит в будущее Беларуси.

УДК 34…
ББК 67.99
© А.Н.Сорокин, 2008

Извините, городские люди:
«За деревню!» – предлагаю тост.
За деревню, что была и будет
Нашей славы и надежды пост.
И. А.Каренда

Я знаю – город будет,
я знаю – саду цвесть…
В.В.Маяковский

Знание прошлого помогает понять
настоящее и объясняет задачи
будущего. Народ, знакомый со своей
историей, живет сознательно, чуток
к окружающей его действительности
и умеет понимать ее.
С.Ф.Платонов

Предисловие

ХХ век еще не обобщен. Мы обязаны понять заново его опыт правового регулирования отношений, связанных с функционированием деревни, общества в целом. Там создана белорусская национальная государственность, которая получила признание мирового сообщества, там общечеловеческое раскрылось с невероятной силой и мощью.
Как большие реки начинаются с небольшого ручья, так и история Беларуси берет свое начало с деревни. Ее влияние на жизнь нашей страны трудно переоценить. Беларусь – во многом и сегодня государство деревень. На их долю приходится свыше четверти общего количества населения республики. Это своего рода средоточия жизни, «опорные точки» своих территорий. По сути своей они являются исторической основой белорусской национальной культуры и национальных традиций. Так что воссоздавать историю деревни – это еще и наш долг перед Отечеством, ответственность за его судьбу.
Изучать историю Беларуси послеоктябрьского (1917 г.) периода, ХХ века в целом, в том числе белорусской советской государственности и права, правового регулирования отношений в деревне в частности, непросто. В ней накопилось немало острых событий, которые та или иная группа (школа) исследователей трактует по-своему: сначала во имя великой идеи, а затем во имя сильной власти. В итоге наблюдения авторов во многом искорежены, замучены тяжким гнетом идеологии. Не свободны от родовых следов былого рокового идеологизма, несмотря на определенные расхождения, и новейшие опыты оценки событий советской поры авторами обобщающих коллективных трудов по общей истории Беларуси, опубликованных на рубеже ХХ – ХХІ вв. (см.: Сарокін, А.М. На ростанях айчыннай гісторыі. Беларуская вёска: Ад Дэкрэта да Кодэкса аб зямлі (1917 – 1990-я гады) / А.М.Сарокін. – Мінск: Права і эканоміка, 1999. – С.9-20; Петриков, П.Т. Очерки новейшей истории Беларуси (1990-е – начало 2000-х годов)/ П.Т.Петриков. – Минск: Белорус. наука, 2007. – С.11-18, 65-87, 89-90, 93-100).
В современной историографии более основательно некоторые аспекты правового обеспечения развития белорусской деревни ХХ века рассмотрены в историко-правовых работах В.А.Круталевича (История Беларуси: становление национальной державности (1917 – 1922 гг.). 2-е изд., доп. / В.А.Круталевич. – Минск: Право и экономика, 2003. – 592 с.), А.Ф.Вишневского (Очерки истории государства и права Республики Беларусь (1917 – 1995 гг.): Учеб. пособие / А.Ф.Вишневский. – Минск: ФОРУМ, 1995. – 267 с.), И.А.Юхо (Гісторыя дзяржавы і права Беларусі: У 2 ч.: Дапаможнік / Я.А.Юхо. – Мінск: РІВШ пры БДУ, 2000 – 2003. – Ч.2. – 2003. – 275 с.), А.Н.Сорокина (Рэха эпохі крайнасцяў. Беларуская вёска: Ад Дэкрэта да Кодэкса аб зямлі (1917 – 1990-я гады). – Мінск: Права і эканоміка, 2005. – 303 с.), Т.И.Довнар (Гісторыя дзяржавы і права Беларусі: Вучэб. выданне / Т.І.Доўнар. – Мінск: Амалфея, 2007. – 400 с.); и др. Содержащиеся в них факты о героическом и трагическом, наблюдения о тенденциях законотворчества и правоприменении автор также использовал.
Это издание продолжает серию книг, подготовленных автором. На сей раз настала очередь углубленного осмысления системы советских законодательных актов, регулировавших социально-экономическое и политическое развитие белорусской деревни 1917 – 1990-х годов.
Чтобы добиться наиболее адекватной картины, автор сосредоточил усилия на изучении государственно-правового регулирования социально-экономических и политических процессов в отечественной деревне. Откровенному разговору на трудные темы очень сильно помогло принципиальное изменение обстановки: развернувшаяся в 90-е годы, говоря словами П.Т.Петрикова, «перестройка» концептуально-теоретических и научно-методологических основ отечественной исторической науки на основе активного поиска новых подходов «к переоценке и оценке исторического ландшафта Беларуси» (Петриков П.Т. Назв. соч. – С.5-7). При этом полагаем, что была существенно подорвана монополия марксистско-ленинской методологии (научно-теоретического фундамента белорусской советской исторической науки), исследователями высказано немало оригинальных идей, по-разному объясняющих исторические события и деяния. Тщательный анализ введенного в научный оборот разнообразного комплекса архивных документов, нормативных правовых актов позволил в чем-то по-новому трактовать многие события и оценить, к каким бедам для сельчан привели ошибки руководителей разного уровня. В частности, ошибочной идеи большевиков о целесообразности неотложного объединения населения страны в единую производственную коммуну в пору начального этапа советского общества. Или: столь же ошибочного представления о том, что построение нового социалистического (коммунистического) общества возможно на основе опоры преимущественно на бедноту и изведении настоящих хозяев. Что из того вышло – во всей своей полноте станет ясно по прочтении книги. Здесь же только заметим: в стране (как и в республике) «постоянно возникали социальная напряженность и кризисные ситуации, сопровождаемые беззастенчивым использованием (властьпредержащими – А.С.) грубого принуждения и насилия в отношении сограждан как средства в строительстве «светлой жизни». Советскому обществу не удалось отладить систему самоуправления и действенного контроля «низов» над «верхами», без чего они оказались беззащитными перед диктатурой вождей и всевластием партийно-государственной элиты» (Барсенков, А.С. История России. 1917 – 2004: Учеб. пособие для студентов вузов / А.С.Барсенков, А.И.Вдовин. – М.: Аспект Пресс, 2006. – С.9).
Во многом изменились у обществоведов и оценки карательной политики советского государства в условиях, когда общество развивалось, по справедливому мнению российского правоведа, профессора А.М.Яковлева, в сторону (направлении) поддержания тюремного порядка, а право являлось лишь юридической фикцией, прикрывающей произвол властей. На основе изучения вопроса в контексте событий европейской цивилизации, во взаимосвязи с тем, что происходило в странах Западной Европы до ХХ века и на более весомом документальном материале – теперь, судя по всему, величину в 3 млн жертв белорусской деревни трудно представить надуманной или очерняющей действительность. Об этом в разделах «Векторы правового регулирования аграрных отношений: 1917 – 1929 годы», «Правовое обеспечение коллективизации и раскулачивания: конец 1929 – весна 1930-го годов», «Государственно-правовое руководство коллективизацией и раскулачиванием: лето 1930 – середина 1930-х годов», «Содержание карательной политики и ее реализация: историко-правовой анализ», «Деревня на этапе реализации попыток активных демократических государственно-правовых преобразований и отхода от них: 1953 – середина 1980-х годов», «Колхозная демократия», «Институт кооперации: вопросы деятельности, управления и правового регулирования (1917 – 1990-е годы)».
Углубленное изучение механизма правового регулирования социально-экономических отношений в деревне (в том числе коллективизации и раскулачивания на фоне развития института кооперации) позволяет понять, что в советской стране (в том числе в БССР) происходило активное насаждение коллективных форм хозяйствования. Выяснилось, что этот процесс развивался не только в условиях отсутствия единомыслия в «верхах», но и в «низах» — прежде всего в крестьянской среде. Недопонимание этого властьпредержащими привело к трагическим последствиям, крупным просчетам, внесшим вклад в последовавшие бедствия: дезорганизацию сельской экономики, полупустой потребительской корзине, народным волнениям. Ну и, конечно же, к длительному глухому противостоянию деревни нововведениям, что нашло свое яркое проявление в развитии процесса раскрестьянивания и обезлюдения ее.
Многофакторный подход к анализу действительности свидетельствует о многогранном и противоречивом характере советской аграрной политики, организационного и правового механизмов ее реализации, развития в нем на основе извлечения властью уроков из своих неудач тенденции к более полной охране прав личности.
В представляемой читателю книге предпринимается попытка полнее предшественников оценить спорные вопросы рассматриваемого этапа отечественной истории, понять причины ошибок и отыскать ответы на некоторые вопросы времени: как остаться самим собой? Как не допустить разлома по человеческим душам? И в то же время поставить вопросы, посеять жажду поиска истины последователями, породить у других стремление к творческой и ответственной деятельности, которая только и может выстроить дееспособное общество, способное защитить себя и дать своим детям шансы полнокровно жить и максимально самореализоваться.
В книге анализируются известные и малоизвестные нормативные правовые акты союзных и республиканских органов власти и управления: решения ЦК КПСС – ЦК КПБ, их съездов, пленумов, политбюро, бюро, некоторых райкомов КП(б)Б, съездов Советов СССР и БССР, сессий Верховного Совета СССР и Верховного Совета БССР, Президиума Верховного Совета СССР и Президиума Верховного Совета БССР, наркоматов (министерств), информационные и другие сообщения ОГПУ – НКВД – МГБ – КГБ. Слово дано таким действующим лицам той эпохи, как В.И.Ленин, И.В.Сталин, М.И.Калинин, Н.С.Хрущев, Л.И.Брежнев, А.В.Чаянов, С.А.Есенин, В.В.Маяковский. Интерпретируются наблюдения Я.Коласа, А.И. Солженицина, А.А. Зиновьева и др. Они свидетельствуют не только о рожденной революцией веры в быстрое достижение ее идеалов, народном энтузиазме, который приносил большие результаты в социально-экономическом развитии и государственном строительстве, но и о тяжелых испытаниях от проводимого в стране (и республике) леворадикального курса, жестокой классовой борьбы, мобилизационной экономики, сверхинтенсивного строительства, о трагедии, связанной с необоснованными репрессиями 1917 – начала 1950-х годов. Цена достигнутого, как известно, оказалась непомерно большой.
По данным историков, с давних времен деревня была весьма похожа и по традиции повседневной жизни, и по организационному устройству. Иначе говоря, сельчане продолжают делать то, чем занимались от века, и что им полагается делать, – решать вопросы продовольственной безопасности, пестовать людей труда. Тех, у кого остальным можно учиться доброте, сочувствию, любви к ближнему. Не случайно из всех социальных сообществ именно сельчане обладают наименьшей восприимчивостью к изысканиям реформаторов, занятых проблемами преобразования современного мира (общества). Коллективная форма ведения сельского хозяйства в Республике Беларусь продолжает занимать весомое место в сельскохозяйственном производстве. Благодаря ее развитию (наряду с государственной и частнопредпринимательской формами собственности) в конце ХХ – начале ХХІ вв. республика по ряду показателей вышла на рубежи конца 1980 – начала 1990-х годов. При существенном сокращении занятых в сельскохозяйственном производстве каждый работающий земледелец стал «кормить» кроме себя 19 человек (вместо одного человека в 1926 г. и четырех человек в 1939 г.).
Как свидетельствует опыт, эффективность функционирования аграрно-промышленного комплекса во многом зависит от правильного, сбалансированного наделения его субъектов правами и обязанностями по реализации ими своих функций. В связи с этим актуальной является углубленная разработка некоторых теоретических, историко-правовых и особенно прикладных вопросов правового положения разных форм сельскохозяйственного производства, прав и обязанностей занятых там работников, правового регулирования внешних (межхозяйственных) отношений хозяйствующих субъектов в конкретных условиях.

ИСКУШЕНИЕ ЗАКОНОМ (ВЕКТОРЫ ПРАВОВОГО РЕГУЛИРОВАНИЯ АГРАРНЫХ ОТНОШЕНИЙ: 1917-1920-Е ГОДЫ)
1. Правовое обеспечение… в контексте государственной политики
События Октября 1917г. положили начало советскому периоду в развитии белорусской деревни, предопределили преобразование аграрных отношений на принципах «государственного социализма». В основе его должна была находиться установка правящей партии на экспроприацию экспроприаторов или переход монополистической собственности буржуазии в собственность пролетарского государства (диктатура меньшинства), которая мастерски использовала неудовлетворенность низов общества, с претензией на достижение исторического прогресса. Данное требование стало «душой» советского аграрного законодательства.
Советской Белоруссией, как и другими национальными республиками, в рассматриваемый период перенимался законодательный опыт РСФСР по регулированию перестройки общественных отношений, в том числе аграрных, на коммунистических началах в рамках общей политики системы «государства диктатуры пролетариата». Это, прежде всего, годы «военного коммунизма», базировавшегося на продразверстке, обязательной трудовой повинности – 1918-1920 и новой экономической политики (НЭПа) – 1920-е годы, характеризовавшейся попытками возвращения к эволюционному развитию субъектов хозяйствования на принципах определенной свободы их действий в условиях восстановления нормальных (рыночных) отношений. Однако, вопреки мнению, сложившемуся в отечественной историографии, здесь превалирует нацеленность норм права на закрепление или сохранение принципов жесткой организации и деятельности объектов и субъектов деревни без достаточного учета экономических законов и интересов землепользователей во взаимоотношениях между собой и государством.
С образованием Союза ССР (1922 г.) в соответствии с Конституцией СССР (1924 г.) на территории БССР действовали его законодательные акты. К тому же установление общих начал землеустройства и землепользования, а также пользования лесами и водами, принятие основ землеустройства, основных законов о труде стало прерогативой верховных органов власти СССР. Начало этому процессу было положено постановлением Президиума ЦИК БССР от 17 августа 1923 г. «О силе для БССР декретов и постановлений руководства Союза ССР по времени вступления их в силу». В соответствии с ним на основе накопленной практики распространения действия основных принципов законодательных актов РСФСР все декреты и постановления ЦИК, СНК и СТО СССР, а также постановления и распоряжения союзных наркоматов были обязательными для непосредственного исполнения на всей территории БССР (Собрание узаконений и распоряжений рабоче-крестьянского правительства ССР Беларуси (далее: СУ БССР). – 1923. – Отд. I. – № 12. – Ст. 111). Показательно и то, что с конца 20-х годов, когда в стране с необыкновенной скоростью сменялись подходы власти к решению вопросов социально-экономического развития, аграрные отношения стали определяться не только законодательными актами, но и всей системой мероприятий партий и государства по трансформации уклада деревни. Устанавливая конкретные направления работы органов власти и управления, они являлись руководством для их нормотворческой деятельности, регулирование условий организации производства, реализации продукции и распределения полученной прибыли. Это имело, как выясняется, негативные последствия для работы законодательных органов БССР в соответствии с национально-специфическими условиями («внутренними факторами») и укрепления их творческого потенциала.
Изучение проблемы регулирования аграрных отношений в Беларуси в период становления советской государственности (1917-1921 гг.) имеет довольно давнюю традицию. Начало историко-правовой разработки темы относится еще к концу 10-х – 20-м годам ХХ века. Это были публикации информативного характера, а также попытки осмысления многочисленных вопросов законодательной деятельности власти на пути резких изменений аграрных отношений по «горячим следам», не без свойственной им лакировки социалистических «далей» (А.Т.Твардовский). Здесь целесообразно вспомнить работы, осветившие ход аграрной революции и начало социалистических преобразований в белорусской деревне, а также аналитический обзор земельного законодательства Белорусской ССР (БССР) – это произведения С. Гельтмана и Д. Гарцмана (Heltman, S. Nacjonalizacija ziemi na Bialej Rusi/S. Heltman – M., Госиздат, 1921. – 62с.; Гарцман, Д. Право трудового землепользования БССР/Д. Гарцман. – // Советское строительство. – 1927. – №2. – С.147 – 156). Осмысление вопросов аграрного права интересуемого нас периода продолжили С.Г.Дробязко, И.М.Игнатенко, Н.В.Каменская, В.А.Круталевич, С.П.Маргунский, И.Е.Марченко, В.А.Милованов, Л.Н. Мороз, П.Т.Петриков, А.Н.Сорокин, Н.В.Сторожев, Б.М.Фих, В.И.Шабайлов, Е.Н.Шкляр и др. (Каменская, Н. Первые социалистические преобразования в Белоруссии (25 окт. 1917 – июль 1919г.)/Н. Каменская.– Минск: Изд-во АН БССР, 1957. – 279с.; Маргунский, С.П. Создание и упрочение белорусской государственности. 1917 – 1922 /С.П. Маргунский. – Минск: АН БССР, 1958. – 259с.; Мілаванаў, В. Першыя крокі калгаснага будаўніцтва (кастрыч. 1917 – 1920гг.)/В. Мілаванаў – Мінск: Дзяржвыд БССР, 1958. – 135с.; Дробязко, С.Г. Основные акты аграрного законодательства БССР и их роль в развитии сельского хозяйства (1919-1934) / С.Г. Дробязко // Сборник научных трудов. Отдел правовых наук Академии наук БССР. – Вып II. Вопросы государства и права БССР. – Минск: Б. изд., 1959. – С. 135-147; Марченко, И. Аграрные преобразования в Белоруссии в 1917 – 1918гг/И. Марченко. – Минск: Госиздат БССР, 1959. – 162с.; Игнатенко, И.М. Беднейшее крестьянство – союзник пролетариата в борьбе за победу Октябрьской революции в Белоруссии (1917 – 1918гг.)/И.М. Игнатенко. – Минск: Изд-во М-ва высш., сред. спец. и проф. образования БССР, 1962. – 498с.; Шкляр, Е.Н. Борьба трудящихся Литовско-Белорусской ССР с иностранными интервентами и внутренней контрреволюцией (1919 – 1920гг.)/Е.Н. Шкляр. – Минск: Госиздат БССР, 1962. – 178с.; Социалистические преобразования в экономике Белоруссии в 1917 – 1920гг. – Минск: Наука и техника, 1966. – 232с.; Фих, Б.М. Аграрная революция в Белоруссии (1917 – 1920гг.)/Б.М. Фих. – Минск: Высшая школа, 1966. – 414с.; История государства и права Белорусской ССР: В 2т. Минск: Наука и техника 1970 – 1976. – Т.1. 1917. – 1936гг. –1970. – 608с.; Гісторыя Беларускай ССР: У 5т./Гал. рэд. калегія: І.М.Ігнаценка (старш.) і інш. – Мінск: Навука і тэхніка, 1972 – 1975. – Т.3. – 1973. – 694с.; Круталевич, В.А. Рождение Белорусской Советской Республики (На пути к провозглашению республики. Окт. 1917 – дек. 1918г.)/В.А. Круталевич. – Минск: Наука и техника. 1975. – 335с.; Петриков, П.Т. Ревкомы Белоруссии/П.Т. Петриков. – Минск: Наука и техника, 1975. – 287с.; Сторожев, Н.В. Правовое положение колхоза на современном этапе (внутрихозяйственные аспекты)/Н.В. Сторожев. – Минск: Наука и техника, 1975. – 248 с.; Круталевич, В.А. Рождение Белорусской Советской Республики (На пути к провозглашению республики. Развертывание национально-государственного строительства. Нояб. 1918 – февр. 1919г.)/Н.В. Круталевич. – Минск: Наука и техника, 1979. – 335с.; Сорокин, А.Н. Совхозы Белорусской ССР (1917 – 1941гг.)/А.Н. Сорокин. – Минск: Наука и техника, 1979. – 247с.; Победа колхозного строя в Белорусской ССР / М.П.Костюк, В.А.Полуян, А.Н.Сорокин и др. – Минск: Наука и техника, 1981. – 448с.; Мороз, Л.Н. Торфяной фонд БССР: Правовые вопросы использования и охраны/Л.Н. Мороз. – Минск: Наука и техника, 1989. – 144 с.; Круталевич, В.А. История Беларуси: становление национальной державности (1917 – 1922гг.)/В.А. Круталевич. – Минск: Право и экономика, 1999. – 385с.; Сарокін, А.М. На ростанях айчыннай гісторыі. Беларуская вёска: Ад Дакрэта да Кодэкса аб зямлі (1917 – 1990-я гады)/А.М. Сарокін. – Мінск: Права і эканоміка, 1999. – 303с.; Ён жа. Рэха эпохі крайнасцяў. Беларуская вёска: Ад Дакрэта да Кодэкса аб зямлі (1917 – 1990-я гады)/А.М. Сарокін. – Мінск: Права і эканоміка, 2005. – 303с.; и др.). Вопросы развития аграрного (колхозного, сельскохозяйственного) законодательства и права и сейчас находятся в центре внимания ученых-исследователей, а актуальность и значение данных вопросов в современных условиях трудно переоценить.
2. Под покровом темноты
Как известно, события Октября 1917г. положили начало процессу становления и развития советского аграрного права в Беларуси. Ему принадлежала исключительно важная роль в развитии и укреплении качественно новых аграрных отношений, регулировании структурных изменений в формах хозяйствования и культурной жизни деревни.
В основе норм аграрного законодательства рассматриваемого периода находилось, как выясняется, императивное правовое регулирование аграрно-крестьянского вопроса, которое большевистская партия осуществляла от имени революции и народа. Правда состоит и в том, что поначалу правовое обеспечение аграрных отношений в Стране Советов строилось в значительной мере с учетом приемов и принципов, заложенных на предшествующем этапе развития российского общества (См.: Сорокин А.Н. Совхозы Белорусской ССР (1917 – 1941гг.). – С.23-24). Следует учитывать и то, что аграрные отношения, права и обязанности землепользователей, их объединений на белорусской территории определялись общими законами РСФСР и БССР; узаконениями, постановлениями, распоряжениями и циркулярами, издававшимися в их развитие ВРК разных уровней, народными комиссариатами, местными Советами (областей, губерний, уездов, волостей) и их структурными подразделениями, а для общественных производственных объединений и земельных товариществ – также их уставами (приговорами). Так, Облисполкомзап, а также губернские, уездные и даже волостные Советы в развитие «Основного закона о социализации земли» ВЦИК (от 27 января (9 февраля) 1918г.; в литературе употребляется термин декрет как синоним категории «Основной закон») подготовили и утвердили местные временные правила и инструкции по распределению земель весной и летом 1918г. Наркомпрод Социалистической Советской Республики Беларуси (ССРБ, БССР) постановлением от 8 февраля 1919г. разрешал частную торговлю, однако из товарооборота исключались продукты, на которые распространялась государственная монополия (хлеб, мясо, картофель) (История государства и права Белорусской ССР. – Т.1. – С.110.). Регламент деятельности коммун был определён в «Нормальном уставе сельскохозяйственных производительных коммун», а сельскохозяйственных артелей – в «Примерном уставе трудовой земледельческой артели», утвержденных Наркомземом РСФСР – соответственно в феврале и мае 1919г. (Аграрная политика Советской власти (1917-1918гг.). Документы и материалы. – М.: Изд-во АН СССР, 1954. – С.433-441, 462-470.). Эти уставы обычно использовались коллективными хозяйствами Беларуси в качестве типовых.
Наконец, из циркуляров по интересующему нас вопросу, существенное значение имел циркуляр Наркомзема БССР от 13 февраля 1919г. за №997 относительно порядка перехода крестьян на землю, купленную у помещиков во время немецкой оккупации 1918г.
Циркуляр, чтобы не допустить разорения трудового населения, устанавливал правила:
«1. Те лица из трудового земледельческого населения, которыми была куплена земля в течение 1918г. и которые еще не успели перейти на эту землю, могут переходить на нее до 15 апреля 1919г. с разрешения соответствующего уземотдела.
2. Перешедшими на эту землю до 15 апреля считаются «коренным населением» и пользуются всеми правами, предоставленными коренному населению.
3. Разрешение на переход не может быть выдаваемо в следующих случаях:
А) если купленный участок занят еще бывшим трудовым арендатором, не имеющим свободной земли в другом месте, или имеющим ее в недостаточном количестве…;
Б) если купившее лицо имеет в своем владении землю в другом месте;
В) если покупка была совершена после 1 января 1919г.
4. Лица, не перебравшиеся до 15 апреля, не имеют права переходить на купленные участки, а наделяются землей на общем основании» (Гарцман Д. Право трудового землепользования БССР // Советское строительство. 1927. – №2. – С.148 – 149.).
Между тем, реализовать эти правила из-за усилившегося увлечения руководством республики политикой «военного коммунизма», подогнанного также военными событиями, не удалось.
Не обходили аграрно-крестьянский вопрос и решения большевистских партийных органов и организаций. Сравнение их содержания с текстами актов государственных органов власти и управления свидетельствует о все возрастающем приоритетном характере именно партийных постановлений. Результатом этого на практике явилось сведение права к инструменту классового давления, классового правления, политизация и идеологизация аграрного права.
На территории Беларуси ломка прежних, старых аграрных отношений проводилась в разное время, в зависимости от статуса государственного закрепления территории и сроков освобождения ее от германской или польской оккупации. По установлении советской власти на той территории, которая являлась частью РСФСР, применялись законодательные акты ее центральной власти, но путем определенной конкретизации их норм органами власти в регионах. Нормы таких правовых актов могли действовать «в полной силе» и по провозглашении независимости ССРБ 1 января 1919г., и позже. Большей частью нормативные правовые акты законодательной власти советской Беларуси воспроизводили соответствующие правовые нормы РСФСР, но несколько конкретизировались с учетом условий республики, местных и национальных особенностей. В итоге, в соответствии с нормами аграрного законодательства РСФСР на местах были разработаны документы по распределению земли, «Тезисы по аграрному вопросу» (приняты II съездом Советов БССР в декабре 1920г.), «Положение о социалистическом землеустройстве в Белоруссии и о мерах перехода к социалистическому земледелию» (принято ЦИК БССР и одобрено съездом волостных и уездных земотделов 28 января 1921г.) и др.
В конце концов это была дань как накопленному опыту нормотворчества России, так и прежде всего единству решаемых всеми советскими республиками политических и экономических целей и задач. В то же время создавалась громадная унифицированная система регулирования общественных отношений – могучее средство навязывания остальным выгодных центральному (кремлевскому) руководству стереотипов и представлений. Кроме того, местная (периферийная) элита оказалась в положении «догоняющего», зависимого от центра, не способного самостоятельно решать свои проблемы.

Общие исходные принципы становления советского аграрного права, обеспечивающие радикальное преобразование старых аграрных отношений, были изложены в Декрете о земле, принятом ІІ Всероссийским съездом Советов рабочих и солдатских депутатов под покровом ночи с 26 на 27 октября (8-9 ноября) 1917г. (Декреты Советской власти: Сборник. – Т.І. 25 октября 1917г. – 16 марта 1918г. – М.: Политиздат, 1957. – С.17 -20.). Хотя Декретом предусматривалось окончательное решение аграрного вопроса всенародным Учредительным собранием, помещичья собственность на землю отменялась неотложно и без выкупа. При этом все земли нетрудового пользования – помещичьи, удельные, монастырские и церковные – безвыплатно конфисковывались вместе с их инвентарем, постройками и передавались в ведение волостных земельных комитетов и уездных Советов крестьянских депутатов. На них возлагалась обязанность строгого учета и охраны конфискованного имущества (п.1, 2, 3, 4).
И в то же время судьба вопроса о земле зависела от самих земледельцев. Несомненно, в Декрете отражена довольно точная реакция В.И.Ленина и его сторонников на народно-утопические представления о справедливости, рассчитанная на расширение кредита народного доверия новой власти. С другой стороны, она позволяла большевикам перехватить у эсеров инициативу в осуществлении их программы социализации земли, квинтэссенцией которой являлась идея безвозмездного уравнительного (равного) распределения конфискованного помещичьего землевладения между крестьянами (по числу едоков или рабочих рук в семье, хозяйстве). Иначе говоря, уравнения в поземельных отношениях крестьянина и помещика.
Перехвату у политических соперников инициативы содействовало также включение в Декрет большевиками «крестьянского наказа», составленного эсерами на основе 242 наказов с мест делегатам І Всероссийского крестьянского съезда, состоявшегося в мае 1917г. В нем были определены новые принципы землевладения и землепользования: упразднялось право частной собственности на землю, запрещалась ее продажа, аренда или заклад. Вся земля безвозмездно превращалась «во всенародное достояние» или «в общенародный земельный фонд» и переходила «в пользование всех работающих на ней» (п.1,8).
Тем самым излагалась эсеровская формула «Земля – общенародное достояние», а не большевистское требование национализации всех, в том числе и надельных крестьянских земель. В то же время для большевиков переход земли во всенародное достояние (в форме передачи ее в собственность советского государства) означал по существу национализацию, а изложение этой меры в оболочке эсеровской программы социализации земли являлось не более как тактической уступкой конкретным обстоятельствам, временной переходной мерой, которая вреда программным установкам большевистской партии не принесла. Если же даже допустить обратное, то этот вред, бесспорно, будет несравнимо малым по сравнению с тем счетом, по которому заплатили сельчане за поддержку «друзей народа» на пути достижения последними своего всевластия.
Так или иначе, но земля становилась, подчеркнем, государственной собственностью. Это фактически означало проведение принципа национализации (вместо провозглашенного принципа социализации земли), т.е. осуществление главного требования большевиков. Вместе с тем земля как «общенародный фонд» подлежала уравнительному распределению на основе собственного труда по местной или потребительской норме. Благодаря компромиссу лидеров революции, позиции партии большевиков по привлечению на свою сторону бунтующего крестьянского мира (где их влияние было слабым) укрепились. Одновременно был предопределен исход с политической арены главной политической силы в деревне – партии эсеров. Хотя ее представители (как и меньшевиков) стремились к партнерству, не теряли надежды на корректировку курса политических союзников по революции. К тому же сотрудничество большевиков с левыми эсерами показало возможность объединения левых сил.
Наконец, согласно «крестьянскому наказу», конфискованные земельные участки с высококультурными хозяйствами (садами, рассадниками, питомниками, конскими заводами, птичниками и т.д.) переходили (в зависимости от их величины и значения) в исключительное пользование государства или общин (п.3,4,5). Тем самым были заложены основы организации так называемых социалистических форм сельскохозяйственного производства в виде госхозов (государственных имений или совхозов) и коллективных хозяйств (коммун, артелей и товариществ).
В интересах малоземельных «земли рядовых крестьян и рядовых казаков» конфискации не подлежали, а оставались в их пользовании (п.5.). Это фактически устанавливало право конфискации излишков земли и инвентаря у других крестьян (т.н. кулаков), создавало в деревне атмосферу гражданской войны.
Итак, нормы Декрета с отменой права частной собственности на землю и передачей ее в исключительную государственную собственность фактически поставили крестьян в полную зависимость от государства, превратили их в пользователей государственной земли. Вместе с тем было апробировано разграбление помещичьих имений, отобрание земельных угодий, иного имущества у сравнительно развитых крестьян – хозяев, унизительно названных «кулаками». В результате только в течение 1918г. в неоккупированных уездах Витебской и Гомельской губерний удельный вес кулацкой группы в сравнении с кануном Октября уменьшился не менее чем в 3 раза (примерно до 3%) (Победа колхозного строя в Белорусской ССР. – С.26 -32.). На этой основе было положено начало не только экспроприации кулачества, но и раскрестьяниванию деревни новыми приемами. Поощрение вытеснения крупных хозяйств мелкими усилило «мелкобуржуазность» деревни, а проводимое уравнение зажиточных крестьян с беднотой создавало там атмосферу углубления социальной напряженности и экономической разрухи.
Вместе с тем, по мнению В.И.Ленина, превращение земли во всенародное достояние дало возможность государству создать «земельный строй, наиболее гибкий в смысле перехода к социализму» (Ленин, В.И. Пролетарская революция и ренегат Каутский/В.И. Ленин // Полное собрание сочинений. 5-е изд. – М.: Политиздат, 1981. – Т.37. – С.326. Далее: ПСС…). Целесообразность этой меры в то время, а также в годы перестройки и в постсоветский период ставились (и ставятся) под сомнение многими политиками и учеными. Однако не стоит забывать, что в своё время, в топке беспощадной борьбы такой характер отношений к частной собственности на землю был довольно типичным среди партий и движений даже умеренно-социалистической ориентации. Правда, они являлись сторонниками разрешения аграрного вопроса не столько радикальными революционными методами, сколько путем реформ (См.: Палітычныя партыі Беларусі. Дапаможнік для вывучаючых гісторыю Беларусі. – Мінск: Згода, 1994. – С.29, 50-54, 76, 89; Сарокін А.М. На ростанях айчыннай гісторыі. – С.23.). Стоит ли удивляться тому, что Вторая Уставная грамота Белорусской Народной Республики (БНР), принятая Исполнительным Комитетом Рады Всебелорусского съезда 9 марта 1918г., провозглашала: «…Право частной собственности на землю отменяется. Земля передается без выкупа тем, кто сами на ней трудятся». Леса, воды и недра объявлялись собственностью БНР (Турук, Ф. Белорусское движение. Очерк истории национального и революционного движения белорусов / Ф. Турук. – М.: Госиздат, 1921 (переизд. 1994. – 144 с.). – С.112).). Отсюда неубедительно то утверждение, что истоки всех последующих болезней в сельском хозяйстве были заложены в Декрете о земле. Они, скорее всего, находятся в дальнейшей практике разрешения аграрных проблем (подогнанных военными событиями), переросшей в «кавалерийскую (красногвардейскую) атаку на капитал». Особенно в деяниях новой власти по лишению крестьян права распоряжаться результатами своего труда на земле. С другой стороны, позиция Исполкома Рады БНР относительно частной собственности на землю является не только свидетельством определенной идейной близости левых сил, но и своеобразной попыткой создать некую общую базу для дальнейшего сотрудничества с большевиками.
Декрет о земле провозглашал право всех граждан на пользование землей при условии обработки ее своими силами, семьей или товариществом без наемной рабочей силы на основе уравнительного землепользования и «совершенно» (термин текста. – А.С.) свободного выбора форм пользования землей (подворная, хуторская, артельная, общинная (п.6,7). К тому же Декрет не требовал, чтобы при отобрании помещичьих имений их бывшие собственники лишались всех земельных участков: «Право пользования землей получают все граждане… Российского государства, желающие обрабатывать ее своим трудом, при помощи своей семьи, или в товариществе…» (п.6). Тем самым советская власть давала им возможность вести трудовое хозяйство без использования наемного труда. К сожалению, эта мера не выдержала испытания временем.
Стимулированию подъема волны революционного нетерпения и жестокости способствовала «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа», принятая ВЦИК и Ш Всероссийским съездом Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов в январе 1918г. (Декреты Советской власти. – Т.І. – C.314, 321-323, 341 -343.). В ней подтверждалась отмена частной собственности на землю и превращение земельного фонда в «общенародное достояние», передача его трудящимся «без всякого выкупа, на началах уравнительного землепользования». При этом «образцовые поместья и сельскохозяйственные предприятия», их инвентарь объявлялись «национальным достоянием» (разд. ІІ, ст.1). Кроме того, «в целях уничтожения паразитических слоев общества и организации хозяйства» вводилась всеобщая трудовая повинность, а так называемым эксплуататорам не должно было быть места «ни в одном из органов власти» (разд.ІІ, ст.4; разд.IV).
На практическое проведение в жизнь ранее принятых мер по разрешению аграрно-крестьянского вопроса был направлен «Основной закон о социализации земли», утвержденный ВЦИК 27 января (9 февраля) 1918г.(Декреты Советской власти. – Т.І. – C.406 – 420). Закон развивал положения Декрета о земле об отмене частной собственности на землю, безвыплатном переходе конфискуемых нетрудовых хозяйств с имуществом и сельскохозяйственными постройками при них в распоряжение земельных отделов Советов (ст.1,2,6,7), уравнительном разделе земли (разд.І, ст.12,13; разд.IV), превращении крестьянина в пользователя земли (разд. ІІІ, V,VI,VIII,IX,XII,XIII).
Вместе с тем, на основе «революционного энтузиазма» в Законе определялись задачи социалистической перестройки сельского хозяйства: «…В целях скорейшего достижения социализма» государственные органы должны были оказывать «всяческое содействие (культурная и материальная помощь) общей обработке земли, давая преимущество трудовому коммунистическому, артельному и кооперативному хозяйствам перед единоличным» (ст. 35). В примечании к ст.22 предписывалось: «При установлении порядка передачи земли в пользование предпочтение отдается трудовым сельскохозяйственным товариществам перед единоличными хозяйствами». Все это обозначало, представляется, попытку сочетания новой властью «незападного» утопического мышления с европоцентризмом, с упованием на то, что западные приемы и модели легко переносятся на любую другую культурную почву. Иначе говоря, власть обозначала ориентацию на западную цивилизацию…
3. Взлеты и падения
Во исполнение охарактеризованных законодательных актов осенью-зимой 1917-1918гг. на территории Беларуси, свободной от немецких оккупантов, активно развернулся процесс конфискации крупной земельной собственности, в том числе и владений зажиточных крестьян. В итоге на середину февраля было экспроприировано около 13 тыс. частновладельческих хозяйств. Проведение этой акции не всегда происходило организованно, что проявлялось в разграблении и разгроме имущества бывших «экспроприаторов», использовании кровопролитной формы классовой, гражданской войны. В Витебской губернии, например, к началу 1918г. было разграблено около 20% от всех имений.
Удовлетворение трудящихся крестьян помещичьими средствами производства, орудиями труда, рабочим и продуктивным скотом по замыслу большевиков, должно было укрепить союз крестьянства с пролетариатом. Однако события весны-лета 1918г., развивавшиеся на фоне острой нехватки предметов потребления, безудержной инфляции, свидетельствовали о нежелании деревни обеспечивать город и Красную армию продовольствием за обесцененные деньги по «твердым» (это зн. низким) закупочным ценам (кстати, апробированных еще царским и Временным правительством в 1916 – 1917гг.). С учетом тяжелого продовольственного положения, растущей социальной напряженности в деревне и городе новая власть выполнение разверсточных заданий делает более жестким. Большевики, вопреки протестам левых эсеров и меньшевиков, декретами ВЦИК и СНК от 13 и 27 мая ввели режим продовольственной диктатуры. В итоге частная торговля хлебом запрещалась, «спекулянтам» объявлялась беспощадная борьба. «Излишек» сверх запаса, необходимого для обсеменения полей и личного потребления, должен был в течение недели заявлен к сдаче каждым крестьянином (См.: О чрезвычайных полномочиях народного комиссара по продовольствию: Декрет ВЦИК и СНК от 13 мая 1918г. // Декреты Советской власти. – Т.II. 17 марта – 10 июля 1918г. – 1959. – С.261, 264 – 267; О реорганизации Народного комиссариата продовольствия и местных продовольственных органов: Декрет ВЦИК и СНК от 27 мая 1918г. // Там же. – С.307 – 312). Для борьбы с мешочниками на транспорте выставлялись заградительные отряды. Для изъятия излишков в деревню местными продорганами направлялись «особые» (вооруженные) рабочие отряды, силы специальной продовольственной армии. Особенно усилилась организация отрядов после декрета СНК от 3 августа 1918г. «О привлечении к заготовке хлеба рабочих организаций» (Декреты Советской власти. – Т.ІІІ. – 11 июля – 9 ноября 1918г. – 1964. – С.142 – 143.). В самой деревне, в соответствии с декретом ВЦИК и СНК от 11 июня 1918г., преимущественно из бедноты создавались чрезвычайные органы – комитеты бедноты (комбеды). Они призваны были помогать продотрядам изымать незаявленные «хлебные излишки», «предметы первой необходимости» у зажиточных хозяев , а также проводить очередной раздел земли, отбирая излишки ее и инвентаря у «кулаков и богатеев» (См.: Об организации и снабжении деревенской бедноты: Декрет ВЦИК и СНК от 11 июня 1918г. // Декреты Советской власти. – Т.ІІ. – C.412, 416 – 420). И помогали, ибо бедноте перепадала часть добытого таким образом.
Беспощадная борьба с «деревенской буржуазией» («кулаками и богатеями») и «спекулянтами-мешочниками», неприкосновенность хлебной монополии и сохранение твердых цен на хлеб, наделение Наркомпрода чрезвычайными полномочиями для борьбы с «открытыми врагами и саботажниками рабоче-крестьянской продовольственной политики» при опоре на комбеды были «полностью» одобрены постановлением V Всероссийского съезда Советов (9июля 1918г.). Оправданность чрезвычайных мер в очередной раз обосновывалась революционным правом и заявлениями о защите сил пролетариев и полупролетариев города и деревни. Во имя этого «Советская власть не останавливается и не может остановиться перед применением к своим упорствующим врагам, кулакам и богатеям, открытого насилия», – утверждалось в постановлении (См.: Постановление V Всероссийского съезда Советов рабочих, крестьянских, красноармейских и казачьих депутатов по продовольственному вопросу от 9 июля 1918г. // Декреты Советской власти. – Т.II. – С.539). Тем самым, представляется, было, по сути, осуществлено юридическое оформление не только «крестового похода» по удушению кулаков, но и предопределен раскол крестьянства, углубление деградации деревни, расширение социальной базы белого движения и усиление гражданской войны.
Гражданская война вошла в фазу вовлечения деревни в лютое классовое противостояние. И в то же время введенная продовольственная диктатура (существенный элемент системы «военного коммунизма»), несмотря на волнения в деревне, позволила смягчить продовольственный кризис, берущий свое начало с 1915г. под влиянием событий Первой мировой войны. При этом деятельность комбедов дала ощутимый толчок росту социалистических или коллективных форм хозяйствования. Не случайно более 90% коллективных хозяйств, созданных в Беларуси, было организовано в период деятельности комбедов. В конце 1918г. их количество возросло до 175, а совхозов – до 171 (См.: Победа колхозного строя в Белорусской ССР. – С.45, 49, 50). Коллективное движение стимулировалось и материальной поддержкой со стороны государства в виде выдачи образованным коллективам денежных пособий и ссуд, отпуска семенного материала и т.д. 2 ноября 1918г. СНК создал специальный миллиардный фонд для поддержки сельскохозяйственных коммун и трудовых товариществ, а также сельских обществ или групп крестьян «при условии перехода их от единоличной к общей обработке и уборке полей» (См.: Об образовании специального фонда на мероприятия по развитию сельского хозяйства: Декрет СНК от 2 ноября 1918г. // Декреты Советской власти. – Т.ІІІ. – С.507 – 508). Выделяемые средства направлялись на приобретение орудий труда, улучшение общественного хозяйства, содействовали укреплению материальной базы. Фонд функционировал в течение всей Гражданской войны, правда, в условиях растущей денежной инфляции. Эти «ростки» социалистического уклада представлялись советским лидерам в качестве наиболее приемлемых в борьбе с капиталистическими отношениями в деревне, в уничтожении своего классового врага в лице не только помещика, но и крестьянина-предпринимателя.
Сопротивление деревни и неспособность «коммунистических хозяйств» разрешить продовольственный вопрос заставило правящую партию перейти к более действенному способу перекачки продовольствия из деревни в город – к продразверстке – обязательной сдачи крестьянами государству излишков сельскохозяйственных продуктов. Она была введена декретом СНК от 11 января 1919г. и поначалу распространялась на хлеб и фураж производящих губерний (См.: О разверстке зерновых хлебов и фуража, подлежащих отчуждению в распоряжение государства, между производящими губерниями: Декрет СНК от 11 января 1919г. // Декреты Советской власти. – Т.IV. – 10 ноября 1918г. – 31 марта 1919г. – 1968. – С.292 – 294). Торговля хлебом была отнесена к государственному преступлению. Постепенно была запрещена частная торговля и другими продуктами. В течение года по требованию Наркомпрода разверстка была распространена на все губернии, а также на мясо, молочные продукты, птицу, картофель, овощи, яйца и иные продукты. В итоге введенная в 1918г. государственная монополия на наиболее важные продовольственные промышленные товары стала более широкой. Это было принудительное отчуждение всех излишков в виде натуральной повинности и с оплатой их по твердым ценам (преамбула, ст.6). В отличие от продовольственной диктатуры, когда у крестьян изымались все излишки сверх произвольно установленной потребительской нормы, теперь государство заранее определяло свои потребности в продовольствии, и крестьянин, казалось, мог надеяться, что произведенным сверх этой нормы он сможет распоряжаться, так как захочет. Однако на деле, как выясняется, когда размеры заготовок определялись не с учетом возможностей хозяйства, а потребностей государства, то у крестьян часто отбирались не только излишки, но и продовольствие, что приводило их к голоду и разорению. К тому же в условиях гиперинфляции это, понятно, означало фактически бесплатную конфискацию. Более того, к тем, кто проявлял упрямство и «злостно» прятал свои запасы, декретом предписывалось применять «суровые меры, вплоть до конфискации имущества и лишения свободы по приговорам народного суда» (ст.10). В итоге крестьянам при разверстке легче не стало.
Продразверстка, как мера концентрации продовольствия в руках государства для обеспечения потребностей армии и города, в тех условиях способствовала решению этой задачи. Принятые меры позволили заготовительным органам, продотрядам получить от крестьянства Витебской и Гомельской губерний в заготовительную кампанию 1919/20 года через Наркомпрод 2529 тыс. пудов хлеба и фуража, а в 1920/21 году – 4541 тыс. пудов (См.: Труды ЦСУ. Т.XVIII. Сборник статистических сведений по Союзу ССР. 1918 – 1923гг. За пять лет работы Центрального статистического управления. – М.: Тип. МКХ, 1924. – С.424). Во многих районах Минской губернии, – сообщалось на общем собрании Минской организации КП(б) Беларуси от 30 ноября 1920г., – разверстка была выполнена на 200 -300%. В течение 1920/21 года в освобожденных уездах губернии органами Наркомпрода заготовлено 1708 тыс. пудов хлебофуража (См.: «Звезда», 1920. – 2 дек.; Национальный архив Республики Беларусь (далее: НА РБ). – Ф.6. – Оп.1. – Д.1. – Л.99, 103; Победа колхозного строя в Белорусской ССР. – С.38). Правда, в таких достижениях была и обратная сторона. Они вели, напомним, к обнищанию деревни, усложнению отношений с крестьянством.
Введение разверстки подтолкнуло партийно-советские органы к наращиванию темпов роста социалистического уклада в деревне. Тем более, что ряд правовых норм по развитию этого процесса были заложены в «Положение о социалистическом землеустройстве и о мерах перехода к социалистическому земледелию» (принято ВЦИК не позже 13 февраля 1919г.) (Декреты Советской власти. – Т.IV. – С.362, 371 -389). Оно, закрепляя переход всей земли в «единый государственный фонд», впервые в российском советском законодательстве открыто проводило идею национализации земли (ст.1). В то же время в нем подчеркивалась необходимость расширения социалистического сектора в деревне: перехода «от единоличных форм землепользования к товарищеским» на основе коммун, совхозов, сельскохозяйственных товариществ и объединений. Более того, в нем во имя реализации мер периода «военного коммунизма» (когда предпринимались меры «штурмом сокрушить капитализм», а коллективизацию (объединение крестьян в колхозы) провести в самые сжатые сроки) указывалось на необходимость рассматривать единоличное землепользование как временное и отживающее (ст.3).
Установка на завершение перехода от индивидуального хозяйства к коллективному была закреплена в новой Программе партии, принятой в марте 1919г. VIII съездом РКП(б). Реализация подобного подхода приводила к искажению принципа постепенного создания социалистического сектора в деревне, ущемлению интересов крестьянских масс. Выходит, право на свободное и равноправное развитие всех форм землепользования, установленное Декретом о земле, фактически исчезло, не будучи реализованным. В результате «социалистическая идея» была лишена конструктивного содержания, ее сторонники сориентированы еще на одну революцию. Но «коммунию» деревня воспринимала, мягко говоря, очень настороженно.
Подытожив трехлетний практический опыт работы в деревне, В.И.Ленин на VIII Всероссийском съезде Советов (декабрь 1920г.) заметил: «Вопрос о колхозах не стоит как очередной… Колхозы еще настолько не налажены, в таком плачевном состоянии, что они оправдывают название богаделен… Состояние совхозов сейчас в громадном большинстве случаев ниже среднего. Надо опираться на единоличного крестьянина, он таков и в ближайшее время иным не будет, и мечтать о переходе к социализму и коллективизации не приходится» (Ленин, В.И. VIII Всероссийский съезд Советов 22 -29 декабря 1920г. Речь при обсуждении законопроекта СНК «О мерах укрепления и развития крестьянского сельского хозяйства» на фракции РКП(б) VIII съезда Советов 24 декабря /В.И.Ленин//ПСС… – Т.42. – 1981. – С.180-181). Не лучшей была ситуация в белорусской деревне. По сведениям Минского уземотдела от 7 октября 1921г.: «Совхозы ничего не дают, только требуют себе», а «состояние артелей слишком печальное и дейного ничего нет, всё фикции» (НА РБ. – Ф.11. – Оп.1. – Д.21. – Л.59, 60). В этих условиях предстояла «не штурмовая атака, а очень тяжелая, трудная и неприятная задача длительной осады». Необходимо было разработать целую систему мер «постепеновского, реформистского характера». Иначе говоря, предстоял период длительного сотрудничества власти с большинством крестьянского населения, когда организация социалистического земледелия сочеталась бы с поднятием производительных сил мелких индивидуальных хозяйств земледельцев – производителей. Таким довольно длительным и благоприятным в названном отношении периодом должна была стать так называемая новая экономическая политика. Как отмечал В.И.Ленин, главный замысел ее состоял в том, чтобы практически приобщить единоличников к строительству социализма через наиболее понятные, доступные им формы кооперирования, приноравливаясь «к уровню самого обыкновенного крестьянина». Иное дело, насколько последовательно он воплощался в жизнь. Время показало, что он, по сути, остался благим намерением, так как шаг за шагом заменялся сначала постепенной, а затем и массово-абсолютной национализацией-конфискацией.

4. Несколько слов об особенностях…
С образованием БССР вопрос правового регулирования аграрных отношений на ее территории нашел законодательное закрепление в Манифесте Временного революционного рабоче-крестьянского Советского правительства Беларуси (1 января 1919г.). Им предусматривалось отчуждение и обращение «в достояние трудового народа» (фактически в государственную собственность) только земли и имущества, принадлежавших помещикам и иным крупным владельцам (ст.7). Иначе говоря, национализация проводилась далеко не в полном объеме. Данный подход отличался от законодательного опыта Советской России. Там, как известно, ликвидация частной собственности на все виды земельных угодий, в том числе крестьянские, была провозглашена Декретом о земле. Вскоре эта мера была закреплена «Основным законом о социализации земли» (1918), а также Конституцией РСФСР (1918г.). В установке же Манифеста проявилась, можно полагать, определенная взвешенность позиции части белорусских большевиков (по определению И.В.Сталина – «белорусских товарищей» – представителей белорусских коммунистических секций), а с ними и Временного правительства республики.
И в то же время революционное нетерпение наиболее радикальной части большевиков, стремившихся к укреплению своих позиций, что отражено в содержании данного акта, нивелировало эти особенности, а расчет на то, что возможно будет их учитывать в реальности, оказался эфемерным. К тому же следующим нормативным актом – Постановлением №2, принятым Временным Советским правительством Беларуси в начале января 1919г. – все правовые акты РСФСР, проведенные через местные органы советской власти на территории республики, признавались в «полной силе». Это при том, что еще Манифестом на территории республики вводились в действие все декреты РСФСР «по обеспечению рабочего класса» (ст.10). Тем самым повторялись и упрощенные, деструктивные ультрареволюционные подходы центральных органов власти Советской России к действительности, направленные на полное освобождение от угнетателей, на непреодолимую борьбу с ними. Придание властью законности такому положению, когда в государстве бедные и богатые выступали в качестве антиподов, создавало невероятные трудности в отстаивании только эволюционного пути развития. Оно же приводило к пренебрежению повседневной жизнью, к идеализации убогого быта во имя неосуществимого абсолютного и мирового под флагом борьбы за мировую революцию, за светлое будущее человечества…
В принятых I Всебелорусским съездом Советов 3 февраля 1919г. Конституции БССР и Резолюции по земельному вопросу (Съезды Советов Союза ССР, союзных и автономных Советских Социалистических Республик / Сб. документов: В 3 т. 1917 – 1936гг. – М.: Госюриздат, 1959-1960. – Т.ІІ. 1917 – 1922гг. – 1960. – С.233 -234, 238. Далее: Съезды Советов Союза ССР…) впервые без политико-идеологических условностей провозглашалась отмена частной собственности на все земли и устанавливалась на них государственная (общенародная) собственность. К тому же, согласно Конституции, отчуждению и обращению в «национальное достояние» подлежали «весь живой и мертвый инвентарь, показательные имения и сельскохозяйственные предприятия» (п. «б» ст.2). При этом пунктом «в» ст.2 Конституции БССР вслед за «Декларацией прав трудящегося и эксплуатируемого народа», принятой ВЦИК и Ш Всероссийским съездом Советов в январе 1918г., «с целью уничтожения паразитирующих слоев общества и организации хозяйства» вводилась всеобщая трудовая повинность. А Резолюцией в интересах повышения производительности труда на основе передовых технологий признавался необходимым переход к коммунально-коллективным формам хозяйствования (совхозов, коммун, общественных запашек); на единоличные пользования землей требовалось «смотреть как на переходные».
Аналогичная направленность регулирующих норм аграрных отношений была характерна для образованной в феврале-марте единой республиканской (региональной) партийной организации – компартии Литвы и Беларуси. Например, в резолюции по аграрному вопросу, принятой на ІІ конференции компартии Литвы и Западной Беларуси (2-4 февраля 1919г.), не только не допускался раздел имений, но и поручалось «всем партийным организациям и всем членам партии» начать самую решительную борьбу как с разделом имений, так и против лиц, побуждающих других к разделу (КП(б)Б у рэзалюцыях. – Ч.1. (1903 -1921гг.). – Мінск: Партыйнае выд-ва, 1934. – С.134.). Кроме того, конференция решила ввести государственную монополию на торговлю сельхозпродуктами и запретила в деревне и городе частную покупку их в спекулятивных целях. Аграрная политика, направленная на массовую организацию совхозов и колхозов на базе конфискованных помещичьих имений и недопущения распределения их между безземельными и малоземельными крестьянами, была одобрена на объединенном съезде компартий Литвы и Беларуси (4-6 марта 1919г.). Индивидуальные землепользователи за обладание таким правом должны были отдавать государству половину урожая. Государство изымало у основной массы крестьян (за исключением беднейших) по продразверстке все «излишки» продукции. При этом любая частная закупка и заготовка сельхозпродуктов «уничтожалась» и передавалась кооперативам. Последние, в свою очередь, должны были выступать в качестве «подсобных органов советов». Слова не расходились с делами. Уже 8 февраля Наркомпрод ССРБ разрешил, известно, частным торговцам проводить операции только с немонополизированными товарами.
Судя по всему, это отвечало тенденции законотворчества Российской Федерации по усилению позиций государственного или общественного (коллективного) хозяйства в деревне, тенденции, закрепленной в опубликованном ВЦИК 14 февраля «Положении о социалистическом землеустройстве и о мерах перехода к социалистическому земледелию». Итогом этого явились очередные волнения в деревне, дальнейшее разрушение производительных сил села, а также изменение политической ориентации части крестьянства (в том числе во время похода польской армии «на Советы»). Участники антисоветских, преимущественно крестьянских выступлений объявлялись «врагами революции».
В конечном счёте Тезисы по аграрному и земельному вопросам, принятые 17 декабря 1920г. ІІ Всебелорусским съездом Советов (Съезды Советов Союза ССР… – Т.ІІ. – С.254-258, 259-261.), подтверждая национализацию всей земли и закрепляя за гражданами бывшие трудовые землевладения на праве землепользования (пользования землей, подчеркнем, не на праве собственности) признавали необходимым предоставить безземельному и малоземельному населению не менее 75% нераспределенных бывших нетрудовых хозяйств (к трудовым относились хозяйства, не применявшие постоянный труд наемных рабочих). Более того, объявлялось законным любое трудовое землепользование (значит, даже основанное на захвате), возникшее даже до 17 декабря 1920г., за исключением случаев приобретения земли в период польской оккупации. При этом, в отличие от правовых норм РСФСР, земледельцы «с целью… добычи средств к существованию» наделялись правом использовать труд наемных рабочих (п.12 Тезисов). Никакие изменения в землепользовании не допускались без санкции земельных органов республики (п.9). Тем самым создавались предпосылки для рациональной организации хозяйства.
В то же время есть основания полагать: в содержании нормативных правовых актов съезда все еще ярко выражены принципы принудительной стороны правового регулирования государством аграрных отношений, их нацеленность на культивирование коллективистских приоритетов. Не случайно даже сельскохозяйственные машины и орудия производства индивидуальных собственников передавались в собственность прокатных пунктов (п.11). К тому же в принятом ЦИК БССР и одобренном съездом волостных и уездных земотделов 28 января 1921г. «Положении о социалистическом землеустройстве в Белоруссии и о мерах перехода к социалистическому земледелию» (основанием его послужило Положение, опубликованное ВЦИК 14 февраля 1919г.) любые коллективные формы землепользования признавались наилучшими средствами «для окончательного уничтожения всякой эксплуатации человека человеком, для организации сельского хозяйства на основах социализма» ( ст.3). Отсюда, землеустройство должно быть направлено «на постепенное обобществление единоличного землепользования» (ст.4). Условия и порядок функционирования коллективных хозяйств, а также реализация их урожая, должны были соответствовать требованиям Положения (См.: Очерки по истории государства и права Белорусской ССР. – Вып.І./Отв.ред.Б.Е.Бабицкий, В.А.Дорогин. – Минск: Изд-во Белгосуниверситета им.В.И.Ленина, 1958. – С.45; НА РБ. – Ф.6. – Оп.І. – Д.1. – Л.114-121.). Излишняя регламентация отрицательно влияла на социально-экономический микроклимат в деревне, развитие хозяйства, решение вопросов продовольственной безопасности.
Не случайно крестьянство, которое в целом повсеместно выполняло продразверстку, занимавшую центральное место среди чрезвычайных мер политики «военного коммунизма» (хотя и не обходилось без применения вооруженных сил), все более настойчиво выражало серьезную неудовлетворенность и запретом торговли. 16 апреля 1921г. на третьей сессии ЦИК Советов БССР второго созыва отмечалось: «Продовольственная разверстка, объявленная по Белоруссии, была чрезвычайно тяжелой, а в некоторых случаях была даже непосильной… Выполнение разверстки порождало много недоразумений на местах» (НА РБ. – Ф.6. – Оп.1. – Д.1. – Л.99). Сопротивление крестьян дополнялось забастовками среди фабрично-заводского персонала, их требования находили поддержку среди красноармейцев – преимущественно крестьян, переодетых в солдатские шинели. Часть недовольных становилась на путь антисоветской вооруженной борьбы, в том числе в отрядах и группах, осуществлявших нападение из-за границы. До конца 1921г. вся республика находилась на военном положении, а Слуцкий и Игуменский уезды – до мая 1922г. Неспокойно было и в большевистских партийных организациях: не все их члены имели реальные представления о путях и методах вывода страны из кризиса, осознавали необходимость изменения политики советской власти в отношении многомиллионного крестьянства, расширения внутрипартийной демократии. В результате часть коммунистов выходила из партии, другая – исключалась. К тому же, как выясняется, на почве несогласия с «отходом от идеалов революции» среди коммунистов даже прошла волна самоубийств (Шафаревич, И.Р. Русский народ в битве цивилизаций/ И.Р.Шафаревич. – М.: Эксмо, 2003. – С.173).
Тем не менее общим результатом правового обеспечения аграрных отношений на начальном этапе советского общества явилось упразднение права частной собственности на землю путем превращения ее в государственную собственность. На основе конфискации имущества помещиков и национализации их земель с помещиками-землевладельцами как частью эксплуататорского класса было покончено. На базе конфискованных имений организовывались общественные (коллективные) хозяйства. Одновременно было проведено широкомасштабное и форсированное удушение кулаков. Причем у них отбирали не только «излишки» земли, продуктов, скота, орудий труда. Гражданские права и сама жизнь кулаков (как и помещиков) также зависели от своеволия аппарата советской власти. В результате уравнительного распределения крупного нетрудового землевладения и «излишков» кулацкой собственности среди безземельных и малоземельных (землепользование крестьян увеличилось не менее как на 1/3) существенно возросло количество мелких индивидуальных (единоличных) хозяйств, а количество батраков, занятых в крестьянских хозяйствах, резко сократилось (по расчетным данным от 2 до 5 раз). Вовсе исчезла группа помещичьих батраков, заявили о себе неизвестные прежде социальные группы – колхозники и работники совхозов. Были созданы условия для полной ликвидации кулачества, т.к. оно практически было выведено из активной экономической и политической жизни. Не стоит забывать, что в марте 1921г. В.И.Ленин, подводя итоги достигнутого за три года, заметил: «… Кулак подрезан и в значительной части экспроприирован…» (Ленин, В.И. Доклад о замене разверстки натуральным налогом 15 марта 1921г./В.И.Ленин //ПСС… – Т.43. – 1982. – С.60). Это не могло не отразиться как на социальном микроклимате, так и на общем уровне сельскохозяйственного производства…
В этой связи вспоминаются пусть эмоциональные, но очень адекватные тем событиям сегодня слова «самого лютого попутчика», «крестьянского» поэта С.А.Есенина. И, наверно, воспринятое им и есть самым лучшим и самым точным описанием того, что произошло:

Было время шальное и смелое,
Но ни в чем я его не кляну.
Словно тройка коней оголтелая
Прокатилась во всю страну.

Напылили кругом. Накопытили.
И пропали под дьявольский свист…

Между тем, председатель ЦИК СССР М.И.Калинин с чувством победителя довольно искренне вспоминал (январь 1930г.): «Мы привыкли просто давить эксплуататоров (значит, и кулака. – А.С.)… Борьба с этого началась: мы их сбросили, разбили и придавили» (Калинин, М.И. Сплошная коллективизация и задачи Советов. Речь при открытии Всесоюзного совещания по вопросам советского строительства. 20 января 1930г./М.И.Калинин// Избранные произведения: В 4 т. – М.: Политиздат, 1960. – Т.2. 1926 – 1932гг. – 1960. – С.385). В то же время не было сказано, что в этой беспощадной борьбе с эксплуататорами часто недооценивались интересы тех масс крестьянства, которые колебались.
Те «низы», которые боролись с советской властью, требовали отмены продразверстки, предоставления свободы торговли и хозяйствования на земле, и, наконец, демократизации политического режима. Стихийным, по сути, движением народного сопротивления советскому руководству стремились овладеть разнообразные политические силы (от монархистов до социалистов) для ликвидации власти большевиков. Но это уже, как говорится, другая тема. Предоставим возможность рассуждать о ней следующим поколениям исследователей. Кстати, как и более обстоятельно по всей проблеме. Во имя воссоздания полной истории, лучшего понимания правомерности сегодняшних решений и их перспективности. Это продиктовано не только исключительной сложностью и масштабностью задач, стоящих перед сельским хозяйством, но и недостаточными темпами его развития, которые не соответствуют возможностям.

5. Попытки «собирания камней»
Вопросы темы относительно 20-х годов нашли непосредственное отражение в трудах А.А. Головко, С.Г. Дробязко, В.С. Карпика, С.П. Маргунского, Л.Н. Мороза, М.Г. Петоченко, А.Н. Сорокина, Н.В. Сторожева и др. (Дробязко, С.Г. Назв. соч; Головко, А.А. Местные Советы Белоруссии в борьбе за социалистическое переустройство сельского хозяйства (1929-1935 гг.) / Науч. ред. В.А. Дорогин / А.А. Головко. – Минск: Изд-во Министерства высшего, среднего специального и профессионального образования БССР, 1962. – 212 с.; Маргунский, С.П., Карпик, В.С. Государственное руководство сельским хозяйством / С.П. Маргунский, В.С. Карпик // История государства и права Белорусской ССР. – Т. 1. – С. 201-212; Карпик, В.С. Становление колхозного права / В.С. Карпик // Там же. – Т. 1. – С. 279-281; Он же. Колхозное право // Там же. – Т. 1. – С. 427-432; Маргунский, С.П. Государственное строительство БССР в годы восстановления народного хозяйства (1921-1925) / С.П. Маргунский. – Минск: Наука и техника, 1966. – 286 с.; Мороз Л.Н. Назв. соч.; Петоченко, М.Г. Местные органы государственной власти Белорусской ССР в борьбе за восстановление сельского хозяйства: автореф. дисс… к. юрид. н. / Белорус. гос. ун-т им. В.И. Ленина / М. Г. Петоченко. – Минск: Б. изд., 1968. – 18 с.; Сорокин, А.Н. Назв. соч.; Сторожев, Н.В. Земельное право / Н.В. Сторожев // История государства и права Белорусской ССР. – Т. 1. – С. 271-276; 421-427; и др.).
Отдельные стороны реализации мер в аграрном секторе Советской Беларуси выявлены в трудах М.А. Беспалой, В.Г. Гусакова и Е.И. Микулы, В.А. Милованова, М.М. Пархимовича, М.Е. Стрельцова и др. (Стральцоў, М.Я. Некаторыя пытанні падатковай палітыкі ў беларускай вёсцы ў 1921-1925 гады / М.Я. Стральцоў // Весці АН БССР. Серыя грамад. навук. – 1963. – № 1. – С.43-52; Победа колхозного строя в Белорусской ССР; Мікула Я.І. Новая эканамічная палітыка і калгаснае будаўніцтва ў Беларусі ў 1921-1929 гг. / Я.І. Мікула // Весці АН БССР. Серыя грамад. навук. – 1990. – № 6. – С. 79-87; Пархімовіч М.М. Новая эканамічная палітыка ў беларускай вёсцы: да пачатку шляху / М.М. Пархімовіч // Веснік БДУ. Серыя 3. Гісторыя. Філасофія. Паліталогія. Эканоміка. Права. – 1991. – № 2. – С. 9-12; Бяспалая М.А. Беларуская вёска ў першыя гады НЭПа (1921-1923 гг.) / М.А. Бяспалая. – Мінск: Бел. ун-т культуры, 1999. – 253 с.; Гусаков, В.Г. НЭП: необходимость, проблемы, решения, противоречия / В.Г. Гусаков. – Минск: БелНИИЭИ АПК, 1999. – 168 с.; и др.).
Необходимо, однако, выяснить, какими объективными и субъективными факторами предопределялась подготовка законодательства Белорусской ССР относительно аграрных отношений, а также воздействие правовых норм на социально-экономическое развитие белорусской советской деревни. Данные аспекты темы представляются пока недостаточно разработанными в отечественной историко-правовой науке. Суждения большинства исследователей советской поры основываются не столько на реальном анализе событий того времени, сколько на идеологических догмах большевистской партии и Советского государства. В рамках этого раздела не представляется возможным исчерпывающе рассмотреть многогранную тему. Поэтому сосредоточимся только на анализе концептуально наиболее значимых аспектах и характере воздействия нормативных правовых актов на аграрные отношения рассматриваемого периода в интересах их оптимального развития.
* * *
Обострение экономического и политического кризиса в конце 1920-1921 г. предопределило пересмотр командно-административных методов государственного руководства и нормативной правовой базы в сфере аграрных отношений. Первыми правовыми актами, предусматривавшими восстановление рыночных отношений в белорусской деревне, явились постановление ВЦИК от 21 марта 1921г. «О замене продовольственной и сырьевой разверстки натуральным налогом» (Президиум ЦИК БССР распространил его действие на территорию республики) и декрет СНК РСФСР от 28 марта 1921г. «О разрешении свободного обмена, продажи и приобретения хлебных и хлебофуражных продуктов, картофеля и сена в ряде губерний РСФСР» (Декреты Советской власти. – Т.XIII. 1 февраля – 31 марта 1921г. – М.: Политиздат, 1989. – С.245-247, 283-284). К числу таких губерний относились Витебская и Гомельская. Декретом СНК РСФСР «Об обмене» от 24 мая 1921г. разрешался свободный обмен – приобретение и продажа сельскохозяйственных продуктов, остававшихся у населения по выполнении продналога. В соответствии с декретом СНК РСФСР от 19 июля 1921г. всем гражданам разрешалось вести открытую (свободную) продажу и обмен продуктов сельскохозяйственного производства, предметов кустарной и фабрично-заводской промышленности (за исключением монополизированных и частично запрещенных) (Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам/ Сборник документов: В 16 т. – М.: Политиздат, 1967 – 1988. – Т.1. 1917-1928 годы. – С.233-234. Далее: Решения партии и правительства…; Экономическая жизнь СССР. Хроника событий и фактов. 1917-1965гг.: В 2-х кн. – М.: Сов. энциклопедия, 1967. – Кн.1. 1917-1950. – 1967. – С.81).
В соответствии с этими актами в течение апреля – октября в республике были приняты законодательные нормы по установлению форм торговли, обмена и прав граждан в этой области, порядка государственного регулирования торговли и денежного обращения. Так, в середине апреля 1921г. третья сессия ЦИК БССР второго созыва приняла постановление о переходе к продналогу и о разрешении свободного обмена сельскохозяйственной продукции в трех уездах республики, выполнивших к этому времени продразверстку. По выполнении продразверстки свободный обмен сельскохозяйственной продукции был разрешен на всей территории БССР «в границах местного хозяйственного обращения», это значит на местном рынке в ближайших населенных пунктах, на базарах и ярмарках.
Постановлением Совнаркома БССР от 14 мая 1921г. были разрешены в границах местного рынка свободные приобретение-продажа продуктов сельского хозяйства и кустарной промышленности. При этом запрещались приобретение-продажа предметов, торговля которыми была монополизирована государством, а также оптовые приобретения-продажи по причине того, что «носили явно спекулятивный характер». К тому же с учетом партийной директивы на концентрацию товарообмена преимущественно в руках кооперации СНК рекомендовал Белорусскому союзу потребительской кооперации (Белкоопсоюзу) неотложно принять меры к расширению кооперативной торговли (Очерки по истории государства и права Белорусской ССР. – Вып.1. – С.100,101).
27 августа правительство республики разрешило гражданам по достижении 16-ти лет заниматься продажей и обменом не только продуктов сельского хозяйства и предметов кустарной промышленности, но и фабрично-заводских изделий, за исключением предметов государственной монополии или изготовленных из сырья и материалов, предоставленных государством на особых договорных условиях (История государства и права Белорусской ССР. – Т.1. – С.260).
В итоге крестьянин получил право самостоятельно распоряжаться излишками своей продукции после выплаты налога, торговать ими, в том числе путем непосредственного обмена на промышленные товары и приобретение необходимых товаров, расширять свое хозяйство. При этом в качестве общего принципа налоговой политики предусматривалась прогрессивность налога, освобождение экономически ослабленных слоев деревни от налоговых платежей. В то же время хозяйствам за улучшение приемов хозяйствования предусматривались льготы (премирование). С введением продналога точно определились обязанности крестьянского хозяйства (не деревни, как было прежде) перед государством. Это позволяло крестьянам заблаговременно, накануне посевной кампании, знать, какую продукцию и в каком объеме сдавать государству, заблаговременно планировать размер посевов сельскохозяйственных культур. Тем самым стимулировалось возрождение в крестьянской среде экономической инициативы для расширения своего хозяйства, которое в конечном итоге являлось одним из определяющих факторов преодоления продовольственных трудностей и обеспечения легкой и пищевой промышленности необходимым сырьем. Между тем из-за недоучета властями местных особенностей при исчислении нормы продналога первую продналоговую кампанию крестьянину Беларуси (границы 1926г.) пришлось выполнять в условиях использования аппаратом управления методов и способов изъятия продразверстки, услуг выездных сессий ревтрибуналов (См.: Стральцоў, М.Я. Некаторыя пытанні падатковай палітыкі ў беларускай вёсцы ў 1921 – 1925 гады /М.Я.Стральцоў// Весці АН БССР. Серыя грамад. навук. – 1963. – №1. – С.46, 47, 48).
Чтобы повысить заинтересованность крестьянства в расширении производства, 21 апреля 1922г. СНК БССР распространил на территорию республики действие декрета ВЦИК и СНК РСФСР от 16 марта 1922г. о едином натуральном налоге на продукты сельского хозяйства на 1922 –1923гг. тем самым упорядочивалась система натурального обложения на основе централизовано установленных налоговых ставок в единой мере веса (пудах ржи). Их величина зависела от количества пашни и сенокоса в переводе на пашню, состава семьи, фактического наличия продуктивного скота в хозяйстве и урожая в данной местности.
В соответствии с декретом ЦИК БССР «О едином сельскохозяйственном налоге» (1923г.), принятом с учетом опыта РСФСР, в 1923-1924гг. система продовольственных налогов была заменена более продуманным единым сельскохозяйственным налогом, включавшим натуральный налог, трудналог, подворно-денежный, одноразовый налог на восстановление сельского хозяйства (общегражданский налог) и местные налоги. Он взыскивался поначалу натурой (в пудах ржи) или деньгами (на 1923/24 хозяйственный год по 6 уездам БССР ставка денежных платежей устанавливалась лимитом в пределах 20-50% суммы налога, а в Гомельской губернии – 50%) по определенным денежным эквивалентам, а с 1924/25г. – только деньгами (Белорусская Советская Социалистическая Республика. – Минск: Изд-е СНК БССР, 1927. – С.334-336; История государства и права Белорусской ССР. – Т.1. – С.204, 205; Развитие экономики Белоруссии в 1921-1927гг. – Минск: Наука и техника, 1973. – С.105, 235, 236). При исчислении ставок этого налога использовались те же показатели, что и при установлении единого натурального налога. Сдача продуктов начала практиковаться в сроки, которые не отражались отрицательно на развитии крестьянского хозяйства, что создавало более благоприятные условия функционирования для предприимчивых хозяев. Введение денежного налогообложения крестьян давало последним большую свободу в развитии хозяйства. С другой стороны, содействовало созданию в середине 20-х годов системы прогрессивно-подоходного сельскохозяйственного налога, учитывавшего доходы крестьян в денежной или натуральной форме не только с главных (земледельческих и крупного животноводства), но и второстепенных (неземледельческих) источников (огородничество, мелкий скот, пчеловодство, ремесла и др.). С ростом объектов обложения и крестьянских налоговых платежей возрастал и вклад деревни в накопление средств на нужды индустриализации. Правда, их доля в доходной части государственного и местного бюджетов с середины 20-х годов начала снижаться (в 1923/24 хозяйственном году – 17,6%, а в 1925/26 – 11,6%), что объяснялось ростом поступлений от промышленности, торговли и других неналоговых доходов.
Для стимулирования инициативы крестьян в выращивании наиболее выгодных культур, распространения передовых технологических приемов хозяйствования устанавливались, как уже отмечалось, скидки по единому сельскохозяйственному налогу. От уплаты его освобождались площади под семенными травами, корнеплодами, люпином и сераделлой, а также площади, имевшие опытно-показательный характер. Льготы в размере 10% от налога получали хозяйства, которые провели оросительные, осушительные и другие работы по охране почвы. В 1924г. общая величина налоговых скидок составила 23% от всей суммы сельхозналога республики.
В то же время в налоговой политике не только сохранялась, но и усиливалась дифференцированность, прогрессивность обложения: маломощные крестьянские хозяйства освобождались от налога или выплачивали его в минимальных размерах, средние – умеренно, а зажиточно-кулацкие – платили его по повышенным ставкам. Это являлось преимущественно результатом классово ориентированной аграрной политики власти. Стремясь укрепить свою социальную опору в деревне, она поддерживала (отменой или снижением налогов, предоставлением льготных кредитов и т.п.) экономически слабые бедняцкие и середняцкие хозяйства. При этом с целью полного освобождения от налога бедняцких хозяйств (в 1927г. примерно 31,2% всех крестьянских дворов) с 1925г. был установлен необлагаемый минимум прибыли. В 1925/26 хозяйственном году он был распространен примерно на 30,5% всех крестьянских хозяйств Беларуси, а в 1926/27 хозяйственном году – почти на 27%. К тому же от налога освобождались полностью или частично семьи красноармейцев, инвалиды, коллективные и кооперативные хозяйства и др.
В 1928/29 хозяйственном году от налога было освобождено 34% крестьянских хозяйств республики. Для коллективных хозяйств льготы в виде различных скидок составили от 40 до 80% (по другим данным 40-60%) от общей суммы налога. Однако «потери» от подобного рода поддержки в определенной мере компенсировались увеличением ставок обложения хозяйств с прогрессирующим доходом. В 1926-1927гг. средние нормы сельхозналога на кулацкие хозяйства СССР были повышены относительно 1925/26 хозяйственного года на 58%. Ставка налога для этих хозяйств превысила величину обложения середняцкого хозяйства почти в 6 раз, а бедняцкого – в 112 раз. Данная тенденция роста налогового пресса сохранялась и в 1928/29 хозяйственном году (Шмелев, Г.И. Коллективизация: на крутом переломе истории / Г.И.Шмелев // Истоки: вопросы истории народного хозяйства и экономической мысли. – Вып.1. – М.: Экономика, 1989. – С.130). В 1928г. 47% общей суммы сельхозналога республики поступило от примерно 12% зажиточно-кулацких хозяйств, тогда как в 1925/26 хозяйственном году – соответственно 25,4% и 7,3%. Очевидно, налоговая система уже стала фактором разорения и экспроприации зажиточно-кулацких хозяйств. Отсюда, общий объем налоговых платежей не уменьшился (Белорусская Советская Социалистическая Республика. – С.336; Гісторыя Беларускай ССР. – Т.3.– С.293; Развитие экономики Белоруссии в 1921-1927гг. – С.236-238; Бяспалая, М.А. Беларуская вёска ў 1921-1927гг. Аўтарэф. дыс. … д.гіст.н. / 07.00.02 М.А.Бяспалая; Бел. дзярж. пед. ун-т ім. М.Танка. – Мінск: Б.в., 1999. – С.15). Невыплата налога хозяйствами, как уже отмечалось, вела за собой судебную ответственность, описание имущества и его продажу для погашения недоимки.
Итогом развития тенденции перенесения тяжести обложения на относительно развитые хозяйства явилось увеличение числа хозяйств, облагаемых налогом с надбавкой в 100% и в индивидуальном порядке (за 1929г. не менее чем в 5 раз). В крестьянской среде, в свою очередь, в качестве своеобразной реакции на тяжелый налоговый пресс, развивался процесс деления и дробления хозяйств (в середине 20-х годов в республике его темпы были вдвое выше относительно начального этапа советского общества). Часть кулацких хозяйств, которые не выдержали ограничений – обложения повышенными налогами и т.д. – разорялись. Тем самым сдерживался не только рост крупных крестьянских предпринимателей – кулаков (примерно 4,1% всех хозяйств в 1927г.), но и общий подъем крестьянской экономики, ограничивались товарные возможности (кулацкие и наиболее развитые середняцкие хозяйства давали 17-20% товарной сельскохозяйственной продукции), что имело мало общего с идеей развития у крестьян экономического стимула расширять свое хозяйство. Таким образом, налоговая политика по-прежнему являлась одним из эффективных средств воздействия на развитие сельского хозяйства, всей экономики, была непосредственно орудием ограничения и вытеснения кулачества. Более того, направленная на ослабление производственного потенциала относительно немногочисленных зажиточных крестьянских групп, эта политика обеспечивала преемственность действий власти на пути материализации ее установки по достижению всеобщего счастья на основе реализации классового принципа “в пользу бедных”, неспособных, по сути, самостоятельно решать проблемы и помогать другим. Оно и понятно: властьпредержащие в качестве пробивной силы для достижения своих прожектов неуклонно активно использовали пороки человеческой нравственности (ненависть, беспощадность, зависть и др.).
С учетом задач нэпа в апреле – августе 1921г. ЦИК и СНК РСФСР приняли пакет законодательных актов об определенной демократизации потребительской, промысловой и сельскохозяйственной кооперации, которые руководством БССР были распространены и на территорию республики. Причем кооперация должна была вести свои операции в границах заданного государством плана и под контролем партийных и государственных органов. Сельскохозяйственная кооперация была выделена в самостоятельную кооперативную систему (с февраля 1922г. – Белсельпромсоюз). Президиум ЦИК БССР постановлением от 25 августа 1921г. создал временное правление Центробелсоюза (утверждено ЦИК 24 октября), которому было поручено принять меры по налаживанию кооперативной работы на основе добровольного членства и выборности органов управления. Вместе с тем членам кооперации предоставлялись льготы и преимущества перед частными лицами, особенно в приобретении средств производства.
С целью усиления партийного влияния на сельскохозяйственную кооперацию и повышения в ней роли пролетарских и полупролетарских слоев деревни весной 1922г. в это звено кооперативной системы были включены колхозы. В соответствии с решением I съезда сельскохозяйственной и промысловой кооперации республики (июнь – июль 1922г.), членами ее товариществ могли быть и зажиточные крестьяне (Директивы КПСС и Советского правительства по хозяйственным вопросам. Сб. документов. – Т.1. 1917-1928 годы. – М.: Госполитиздат, 1957. – С.230-233, 261-263; Ульпи, Б. О съезде сельскохозяйственной и промышленной кооперации Белоруссии. Резолюции // Народное хозяйство Белоруссии. – 1922. – №9. – С.30-45; Маргунский С.П. Государственное строительство БССР в годы восстановления народного хозяйства (1921-1925). – С.125,155-156; Победа колхозного строя в Белорусской ССР. – С.80, 81-82). Однако в руководящие их органы они не допускались. Постановлениями ЦИК и СНК СССР от 20 мая и 22 августа 1924г. функционирование кооперации на началах добровольного членства было ограничено наличием у вступающих в кооперативы избирательного права в Советы – лишенные такового не могли стать и членами кооператива (Решения партии и правительства… — Т.1. – С.385, 413, 439). С 1924г. кулаки были лишены права выступать в качестве организаторов машинных товариществ, возникших в республике в 1923г. Была введена дифференциация паевых взносов по социальному признаку и т.д. Естественно, подобные меры отражали классовый принцип и не содействовали сглаживанию социальных конфликтов, сужали демократические начала в функционировании кооперативов, самостоятельности крестьянских масс.
К концу 20-х годов самыми простыми видами кооперации (сбытовыми, снабженческими, кредитными) было охвачено более половины всех крестьянских хозяйств республики. Роль производственных кооперативов была едва заметной. Однако в правовых актах все более шла речь не о совмещении их с производством старательных крестьян, а об уничтожении экономически развитых крестьянских хозяйств.
Тем не менее 4 сентября 1929г. СНК БССР, очевидно, исходя из тактических соображений, в том числе из необходимости «максимального привлечения в кооперативное строительство средств самого населения» для обеспечения «производственного кооперирования» коллективизации, но при условии «проведения во всей работе сельскохозяйственной кооперации четкой классовой линии» сохранил за лицами, лишенными избирательных прав согласно Конституции БССР (1927г.), возможность участия в деятельности сельскохозяйственных кооперативных организаций. Правда, без использования ими права голоса, выдвижения на должности в руководящие органы кооперации. Санкционировался дифференцированный подход кооперативов к удовлетворению интересов различных социальных групп крестьянства, допускалось применение «в отношении к кулацким хозяйствам при проведении тех или иных мероприятий методов принудительного влияния» (разд.І, п.1-ж).
Правительство установило также размер паевого взноса в сумме 25 руб. для хозяйств – членов сельскохозяйственной кооперации, облагавшихся сельхозналогом. Его размер превосходил величину взноса хозяйств, не плативших сельхозналог, в 2,5 раза, а по отношению к батракам – в 5 раз. Для хозяйств, которые облагались налогом в индивидуальном порядке, сумма паевого взноса составляла 50 руб. Причем размер ее мог быть «низовыми кооперативными объединениями, а также их окружными и республиканскими союзами увеличен в два и более раз» (разд.VIII, п.2. – Собрание законов и распоряжений Рабоче-Крестьянского Правительства Белорусской Социалистической Советской Республики. – 1929. – Отд.І. — №42. – Ст.248. Далее: СЗ (ЗЗ) БССР…).
Потому одну из причин замедления темпов роста мелкого крестьянского производства, как и его товарности, следует искать в механизме приоритетного отношения не только к ослабленным хозяйствам, но и к кооперативным структурам. Мы уже замечали, что государство относилось к ним с пиететом. Однако напомним: в 1928г. сумма кредитов на единицу посевной площади колхозов и совхозов была в 7-8 раз выше соответствующей величины единоличных крестьянских хозяйств. Более того, в 1928г. была прекращена продажа сложной сельскохозяйственной техники крестьянским хозяйствам, запрещено кредитование кулацких хозяйств.
Хотя «верхам» было известно, что «отдача» от подобного рода приоритетов желала быть большей. В частности, не принималось во внимание, что издержки производства на единицу продукции в развитых крестьянских хозяйствах были более низкими, чем в общественных (Сарокін, А.М. На ростанях айчыннай гісторыі… – С.47-48, 61). Наконец, революционерам было не до учета созидательной роли рыночной экономики, многоукладности. За счет исключения (точнее – «чистки») членов машинных товариществ и ограничения приема в них зажиточных слоев крестьянства удельный вес последних только с 1926/27 по 1927/28 хозяйственный год снизился в 3,6 раза (до 3%). Старательные крестьянские хозяйства, в большинстве своем зажиточные, в свою очередь, чтобы избежать все более сильную избирательность компрометирующего пресса, все чаще шли по пути семейных разделов дворов (несмотря на запрещение), изменение характера трудовой деятельности и места жительства. При этом уменьшалась продолжительность найма рабочей силы, сокращался срок аренды земли, иных используемых средств производства. Иначе говоря, начался процесс свертывания производства, «самоликвидации» хозяйств.
Целенаправленное разрастание диктата культа бедноты, гиперболизация противоречий в интересах пролетаризированных групп крестьянства накануне сплошной коллективизации, как и в период «военного коммунизма», называлось классовым подходом в аграрной политике. При этом, как отмечал российский экономист Г.И.Шмелев, экономическая целесообразность и просто здравый смысл приносились в жертву политическим интересам и идеологическим позициям. Практически это оборачивалось правовыми «импровизациями», произволом (Шмелев, Г.И. Аграрная политика и аграрные отношения в России в ХХ веке / Г.И.Шмелев. – М.: Наука, 2000. – С.107-108, 110).
Важным шагом на пути регулирования аграрных отношений явился декрет Президиума ЦИК БССР от 14 января 1922г. «О свободном выборе форм землепользования» (Вішнеўскі, А.Ф., Юхо, Я.А. Гісторыя дзяржавы і права Беларусі ў дакументах і матэрыялах / Са старажытных часоў да нашых дзён. 2-е выд. / А.Ф.Вішнеўскі, Я.А.Юхо. – Мінск: Акадэмія МУС Рэспублікі Беларусь, 2003. – С.231). Им, с учетом правотворчества РСФСР, закреплялось право на существование в белорусской советской деревне той формы пользования землей, которая принималась сельчанами. При этом переход к хуторскому и отрубному пользованию землей разрешался «при условии, если такой переход не будет служить препятствием проведению основного землеустройства» (ст.4). Данная установка, видимо, отвечала требованию резолюции ІІІ Всебелорусского съезда Советов по докладу Народного комиссара земледелия (декабрь 1921г.): «Хуторская форма землепользования, как та, которая мешает проведению в дальнейшем социалистического упорядочения, признается нежелательной» (Съезды Советов Союза ССР…– Т.ІІ. – С.293).
Вскоре эти кардинальные установки были конкретизированы в «Основном законе о трудовом землепользовании», принятом Президиумом ЦИК БССР 7 сентября 1922г. К тому же законом в масштабах республики частично легализовывалась трудовая аренда земли и средств ее обработки. Причем предусматривалось заключение договора как в письменной, так и в устной форме. Арендовать землю имело право только трудовое хозяйство, это значит то, которое было в состоянии обработать надел силами своей семьи. Сдавать землю в аренду могли только «временно ослабленные» хозяйства. Срок аренды ограничивался одним севооборотом, а при его отсутствии на арендуемом участке – не более как на три года. Одновременно развивались и уточнялись положения решений ІІ Всебелорусского съезда Советов (1920г.) о подсобном найме-сдаче рабочей силы. Труд наемных рабочих допускался как вспомогательный, подсобный при условии участия в хозяйственной деятельности всех работоспособных членов семьи нанимателя.
В отличие от закона «О трудовом землепользовании» ВЦИК (май 1922г.) в республике хозяйства, размеры которых превосходили местные трудовые нормы, подлежали обрезке для наделения безземельных и малоземельных. На этой основе вскоре Наркомзем предложил уездным земельным управлениям с целью образования земельного фонда для безземельных и малоземельных проводить обрезки хозяйств (до установленных им по районам норм трудового землепользования), землепользователи которых не в состоянии обработать всю землю силами своей семьи и используют труд наемных рабочих, не предусмотренный законом, или сдают в аренду с нарушением закона о трудовом землепользовании. При этом было установлено правило: «Все споры, возникающие на основе старого права собственности на землю, а также дореволюционного владения ею, рассмотрению не подлежат» (СУ БССР. – 1923. – Отд.І. — №18. – Ст.169). Данные подходы создавали трудности не только в развитии рыночного хозяйства, но и усложняли взаимоотношения в деревне.
Названные изменения характера отношений в деревне, опиравшиеся в целом на интерес крестьян, были закреплены в принятых в марте 1923г. и в феврале 1925г. земельных кодексах БССР (Земельный кодекс Белорусской Социалистической Советской Республики. – Минск: Изд. агитпропа Белбюро ЦК РКП(б), 1924; Земельный кодекс Белорусской Социалистической Советской Республики. – Минск: Изд. отдела законодательных предположений Наркомюста БССР, 1925), созданных на основе Земельного кодекса РСФСР 1922г. В них определялись все принципы действия власти в регулировании аграрных отношений. При этом в них закреплялось не только исключительное право собственности государства на землю, свободы выбора крестьянами любой формы землепользования, но и возможность использования в крестьянских хозяйствах временной аренды земли, а также применения батрачества, вспомогательного наемного труда. Последнее представлено в Республике Беларусь и при нынешнем Земельном кодексе, закрепившем право выбирать форму хозяйствования на земле. Кодексами же того времени предусматривались приоритетные условия для общественной обработки земли (лучшие участки, охрана их от обрезания, смена месторасположения и границ за счет участков отдельных дворов и т.д.). Размер участка земли двора не должен был превышать норму, установленную Наркомземом для различных районов и различных производственных условий. Земельные участки, превышавшие установленный максимальный размер, подлежали обрезке.
Постановлением четвертой сессии ЦИК БССР шестого созыва от 7 февраля 1925г. «О мерах по дополнительному земленаделению безземельных и крайне малоземельных крестьян» (СУ БССР. – 1925. – Отд.І. — №8. – Ст.66) для ликвидации безземелья и крайнего малоземелья предусматривалось создание специального земельного фонда. Он формировался за счет части госземимущества, земель лесного фонда, мелиорированных земель, земель, полученных от обрезки хозяйств, превышавших установленную Наркомземом максимальную норму, и непригодных (бросовых) земель (ст.2).
Наркомзему поручалось «пересмотреть через местные земельные органы состав культурных хозяйств…, установив для них максимальную норму землепользования в согласии с Окрисполкомами и РИКами». При этом оговаривалось: культурно-показательные хозяйства «обрезке в общем порядке не подлежат» (ст.3). Устанавливалось: «При теперешнем земленаделении бедноты преимущество отдавать коллективам, как наиболее экономически выгодной форме хозяйства» (ст.5). Землепользование середняцких хозяйств «ни в коем случае не должно быть затронуто обрезкой» (ст.6). Землеустройство и земленаделение бедноты должно проводиться за счет государственных средств (ст.7). Постановление предусматривало «временно приостановить раздел крестьянских хозяйств…» (ст.10).
6. Удушение набирает обороты
Земельный кодекс 1925г. с учетом реализации линии на подготовку наступления на частника и частный капитал в деревне определил ряд мер по ограничению хозяйственных возможностей бывших помещиков в применении наемного труда (ст.38), на надел земли в границах расположения их бывших владений (ст.9), аренду земли (ст.27), обрезку хозяйств, размеры которых превышают установленные нормы, помимо землеустройства (ст.96) и др. В их развитие 21 февраля 1925г. ЦИК и СНК БССР приняли постановление «О выселении помещиков, живущих в хозяйствах, принадлежавших им до издания закона о земле 26 октября 1917 года». Постановление распространялось также на лиц, занимавших ответственные должности при царизме и сохранивших землю в районе их прежней службы. В соответствии с инструкцией по применению данного постановления, принятой ЦИК и СНК БССР 17 апреля 1925г., исключение было сделано для тех, кто сам (или их близкие родственники) служил в Красной Армии или имел заслуги перед Советским государством (п.6-б, в). Остальные выселялись на специально созданный колонизационный земельный фонд или за пределы БССР (п.4, 5) (СУ БССР. – 1925. – Отд.І. — №9. –Ст.78; Там же. – 1925. – Отд.І.– №21. – Ст.196).
При этом на основе расширенного восприятия содержания понятия «помещик» постановлением от 21 февраля был поставлен знак равенства между теми хозяйствами, которые были, как правило, ликвидированы еще в процессе реализации дискриминационного законодательства начального этапа советского общества, и хозяйствами с относительно высоким уровнем производственного потенциала и экономической независимости, что демонстрировалось в границах сложившейся местной нормы на земельный надел и при жестких условиях, установленных для них советской властью. В постановлении разъяснялось: «помещиком» считается «всякий крупный земельный собственник, независимо от его сословного происхождения, и ближайшие родственники его, если они жили на нетрудовой доход, выручаемый от хозяйства, и в настоящее время пользуются землей и постройками в бывших своих или родственников владениях или проживают в них».
В соответствии с постановлением СНК БССР от 6 июня 1925г. «О порядке применения норм трудового землепользования» обрезка земли в хозяйствах допускалась только в тех случаях, когда на участке, который обрезается, мог быть образован не менее чем один двор по минимальной норме, установленной для данного района (п.2). К хозяйствам, организованным в порядке землеустройства при Советской власти, предельные нормы землеобеспечения не применялись (п.5) (СУ БССР. – 1925. – Отд.І. — №28. – Ст.253).
Измерение экономической и социальной жизни при помощи «идеологического аршина» было еще более явным в определении социально-экономических признаков оценки «помещиков», подлежавших выселению. К таковым следовало относить, как отмечалось в постановлении, тех, кто хозяйствовал или проживал в бывших своих имениях в границах округов, которые входили в приграничную полосу; имел близких родственников за границей или тех из них, которые участвовали в Белом движении. Выселению подлежали бывшие помещики, которые проживали в имениях-музеях и те из них, кто вел хозяйство в бывших своих имениях на правах единоличного трудового землепользования или в составе артелей и коммун как руководители их или рядовые члены. Вся работа по выселению бывших помещиков должна была быть завершена до 1 января 1926г.
К 1927г. из БССР было выселено 266 семей помещиков (по другим данным – 229). Около 2,5 тыс.дес. земли, сельхозинвентарь на 98,2 тыс.руб. были распределены среди комитетов крестьянских обществ взаимопомощи (ККОВ), между школами, больницами, коллективными хозяйствами и др. Между тем это было не только возвратом к политике борьбы с помещиками в период гражданской войны, но и подготовкой перехода от политики ограничения кулачества к политике так называемого форсированного наступления на кулака, на смену которому в 1929-1930 гг. пришла акция ликвидации кулачества как класса.
Стоит ли удивляться, что в мае 1929г. СНК СССР определил признаки кулацких хозяйств (см.: Документы свидетельствуют: Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации 1927-1932 гг. / Под ред. В.П.Данилова, Н.А.Ивницкого. – М.: Политиздат, 1989. – С.221-222). Причем они были настолько всеобъемлющи, что достаточно было одной из них, чтобы быть причисленным к кулакам. К тому же советам народных комиссаров союзных республик и краевым (областным) исполкомам постановление давало право вводить свои признаки определения кулаков относительно местных условий. На фоне усиления борьбы с чуждыми элементами и шпионажем развернулась добыча бывших помещиков, составление списков на арест и высылку.
Целесообразно обратить внимание еще и на то, что земельные кодексы не только закрепили за крестьянами право выбирать любой способ трудового землепользования, но и юридическое равенство различных форм хозяйствования (хутор, отруб, черезполосные участки и коллективные). Тем самым признавался законным способ землепользования независимо от времени его выбора. Как выясняется, это особенно положительно отразилось на судьбах хуторских и отрубных хозяйств, избежавших опустошительного передела. Хотя кодексы не признавали хуторское и отрубное хозяйства как системы, а допускали только особые случаи их существования. Считалось, что на пути создания условий для перехода к коллективному земледелию наиболее приемлемы поселки. С учетом этого в кодексах зафиксированы, как уже отмечалось, преимущества для тех крестьянских хозяйств, которые пожелают перейти к общественной обработке земли.
Поощряя переход крестьян на коллективный путь развития, Советское государство до 1927г. особенно не ограничивало возможности выбора различных форм единоличного землепользования. Тем более, что апрельский (1925г.) пленум ЦК РКП(б) в резолюции о мероприятиях в области сельскохозяйственной политики требовал: «Содействуя росту таких форм землепользования, которые более благоприятны для развития кооперирования и механизации сельского хозяйства (поселки, выселки и т.п.), не ставить административных преград для выделения на отруба и хутора, строго соблюдая право свободы выбора форм землепользования согласно Земельному кодексу» (Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. 1898-1986. 9-е изд., доп. и испр. – М.: Политиздат, 1984. – Т.3. 1922-1925. – С.345. Далее: КПСС в резолюциях…). Отсюда естественен рост (вопреки мнению официозной советской историографии) сети хуторских и отрубных хозяйств. В 1926г. 25,6% всех хуторских хозяйств в республике было создано до революции, 23,2% – при землеустройстве на подворно-черезполосных землях и 50,2% – на бывших помещичьих землях, полученных крестьянами от Советской власти. К концу 1928г. на хуторах хозяйничало около пятой части всех крестьян. Однако следование принятому XV съездом ВКП(б) (декабрь 1927г.) курсу на коллективизацию не только ограничивало практику их создания, но и свернуло ее в 1929г. При этом лица, так или иначе связанные с ней, дискредитировались, часть из них физически уничтожалась.
Развитие рынка рабочей силы, в том числе крестьянских хозяйств, регламентировалось трудовым законодательством. В соответствии с постановлением ВЦИК от 9 ноября 1922г. Кодекс законов о труде (КЗоТ) РСФСР вводился и на территории БССР. Он сохранил обязательность найма и предоставления работы Наркомтруда (НКТ), что ограничивало инициативу нанимателей в подборе кадров. Положения КЗоТ распространялись и на лиц, работавших по найму в деревне. Земельные кодексы республики содержали раздел по вопросу вспомогательного (подсобного) наемного труда в трудовых земледельческих хозяйствах. Их содержание нацеливало на решение вопроса органами Наркомтруда во взаимодействии с Наркомземом (НКЗ) и профсоюзами. К тому же с учетом специфики трудовых отношений в крестьянских хозяйствах они регулировались специальными правилами и инструкциями. Например, постановлениями НКТ БССР от 14 мая 1924г. и 20 мая 1925г. были утверждены правила об условиях труда в сельском хозяйстве. В них оговаривался порядок заключения и регистрации трудовых договоров с батраками, устанавливался минимум гарантий по зарплате, охране труда, рабочем времени, социальном страховании и др. Условия трудового соглашения не могли ухудшать положения наемного работника в сравнении с установленными законодательством правилами. Инспектора по охране труда обязаны были требовать расторжения или изменения договора, который противоречил законодательству о труде, привлекать к ответственности лиц, использовавших наемных рабочих с целью получения прибыли, без заключения договоров (История государства и права Белорусской ССР. – Т.1. – С.264, 266).
Более полно принципы регулирования трудовых отношений в крестьянском хозяйстве были изложены во «Временных правилах об условиях использования вспомогательного наемного труда в крестьянских хозяйствах трудового типа», принятых СНК СССР в апреле 1925г. «Правила» запрещали наем лиц моложе 12-14 лет, вводили обязательное предоставление одного выходного дня в неделю, увольнение с предупреждением за 2 недели, оплату не ниже установленного государством минимума и т.д. В последующие годы порядок найма и предоставления рабочей силы нанимателям дополнялся и изменялся.
В развитие «Правил» СНК БССР в августе 1925г. издал инструкцию, а в июле 1926г. постановление «Об ответственности нанимателей за нарушение Временных правил от 18 апреля 1925г. об условиях применения наемного труда в крестьянских хозяйствах и инструкции к этим правилам от 12 августа 1925г.». Нормы «Правил» не распространялись на хозяйства, которые систематически требовали использования наемного труда более чем двух постоянных работников. Их наем регулировался КЗоТом, текущим законодательством. Постановлением ЦИК и СНК БССР от 2 марта 1929г. действие норм КЗоТа 1922г. распространялось на все предприятия, учреждения, хозяйства и лиц, использовавших наемный труд. При этом предусматривалась уголовная и административная ответственность нанимателей за нарушение норм кодекса (ст.3), закреплялась норма найма рабочей силы нанимателем только через биржу труда (ст.5). Социальное страхование было распространено на всех лиц, работавших по найму, это значит независимо от сферы их трудовой деятельности (ст.173). Такие подходы к институту найма и предоставления рабочей силы были закреплены в Кодексе о труде (КоТ) БССР, принятом ЦИК и СНК БССР 27 июля 1929г. (см.: СЗ БССР. – 1929. – Отд.І. — №10. – Ст.51; Там же. — №33. – Ст.191).
Для защиты интересов батраков было расширено применение ст.132 Уголовного кодекса (УК), действовавшего на территории БССР. Наниматели-кулаки подлежали судебной ответственности за невыплату зарплаты в установленном размере, за отказ, в соответствии с соглашением, от предоставления жилья и питания, за использование труда подростков на непосильных работах, за увольнение работников в связи с участием их в общественной работе или за вступление в члены профсоюза (СУ БССР. – 1925. – Отд.І. — №42. – Ст.351 (ст.13, 19, 20 и 26); СЗ БССР. – 1926. – Отд.І. — №30. – Ст.113 (ст.1)). 9 марта 1929г. дополнение ст.132-1 УК БССР 1928г. предусматривало штраф до 500-1000 руб. или принудительные работы на срок от 6 месяцев – одного года нанимателю в сельской местности за «препятствие лицам наемного труда… осуществлять их избирательные права» (ст.132-1-а, б)(СЗ БССР. – 1929. – Отд.І. — №10. – Ст.52). Постановлением ЦИК и СНК БССР от 15 июня 1929г. «О мероприятиях по выполнению законов о наемном труде в крестьянских хозяйствах» сельсоветы обязывались вести строгий учет кулацких хозяйств, использовавших наемный труд, контролировать выполнение ими условий договоров (СЗ БССР. – 1929. – Отд.І. — №.22. – Ст.128 (ст.1)).
Легализация частного найма рабочей силы и аренды содействовала ослаблению аграрного перенаселения и безработицы в городах, интенсификации экономики, снижению социальной напряженности в деревне. В начале второй половины 20-х годов 2/3 батраков СССР были заняты в сфере индивидуального сектора. Примечательно, что отношения найма, как и аренды, все более соответствовали нормам действующего законодательства, правам и интересам тех, кто искал работу. Однако под влиянием возрастающей классовой направленности земельной, налоговой и финансово-кредитной политики, трудового законодательства, а также усиления связей маломощных хозяйств с государственно-общественным сектором эффективность использования наемного труда в деревне с середины 20-х годов снижается, рост его замедляется. Это способствовало свертыванию наемного труда в начале 30-х годов.
Тем временем сеть общественных форм хозяйствования, пережив падение и общее сокращение количества коллективов при переходе к нэпу, с 1924г. начала расти. Хотя экономическое их влияние даже в конце 20-х годов было едва заметным. Правда, неуклонно возрастающее внимание к ним со стороны органов власти и управления содействовало росту качественных показателей экономики хозяйств, повышению их значения как агрикультурных центров в деревне. В сочетании с реализованными уступками крестьянскому мелкотоварному производству, проведению землеустроительных работ развивалась тенденция роста общей культуры земледелия, производительности труда. В середине 20-х годов сельское хозяйство республики в целом достигло довоенного уровня. Однако на основе воздействия экономического и административного «кнута», использование которого власть усиливала в условиях реализации политики «ограничения кулачества как класса», с середины 20-х годов товарность продукции крестьянских хозяйств начала снижаться, а темпы роста аграрного производства в целом – замедляться (см.: Сарокін А.М. На ростанях айчыннай гісторыі. – С.43-44, 47-54).
Решение задачи индустриализации в качестве приоритетной, тяготы которой должны были вынести крестьяне, требовало увеличения объема сельскохозяйственной продукции. Нормативные правовые акты с учетом идейно-теоретических установок партии предусматривают решение проблемы путем свертывания нэпа, перехода к сбору зернозаготовок чрезвычайными, внеэкономическими методами, подчинения сельского хозяйства централизованному планированию. Это явилось возвратом, отмечают аналитики, к осуществлению перехода от политики ограничения кулачества к политике так называемого форсированного наступления на кулака, замененной в 1929-1930 гг. лозунгом ликвидации кулачества как класса на базе сплошной коллективизации. К тому же частные крестьянские хозяйства, база экономической самостоятельности населения, должны были исчезнуть, а коллективные хозяйства – получить трактора и производить много товарного зерна (шире – продукции), необходимого для нужд индустриализации. Тем временем крестьяне (их стали называть единоличниками) не желали продавать зерно государству по низким закупочным ценам. Сложилась кризисная ситуация. Решение властьпредержащих сильно ударило по традиционному укладу всей жизни страны, глубоко поразило советскую экономику (Тимофеев, Д. Стратегия судьбы. Интервью с писателем Святославом Рыбасом о его новой работе / Д.Тимофеев. – Литературная газета. – 2007. – 24-30 ноября (№43). – С.15).
Таким образом, охарактеризованные мероприятия в определенной мере содействовали усилению законности, развитию товарно-денежных отношений, улучшению деятельности субъектов хозяйствования, положительной в целом динамики во всей экономике. В то же время история правового обеспечения аграрных отношений в рассматриваемый период была во многом историей целенаправленного искусственного и мучительного разъединения крестьянства, а также, как выразился М.И.Калинин, «толкания крестьян к коллективизации». Исследования показали, что в законодательных актах 1921-1923 гг. были заложены наиболее конструктивные решения задач нэпа, аграрных отношений в частности. Последовавшие затем нормативные правовые акты в принципе только уточняли их. Причем все чаще в сторону сужения самостоятельности субъектов хозяйствования: политика везде подминала право, а идеология становилась несравненно более важной, чем взвешенная оценка реалий. Уже с конца 1924г. в республике началась борьба с «хутороманией» (разъяснительная работа, отказ от дробления деревень, жители которых ходатайствовали о расселении на хутора).
Как известно, принципиальное окончание уступок частнохозяйственной стихии В.И.Ленин провозгласил на ХІ съезде РКП(б) (март-апрель 1922г.). Он тогда с чувством, свойственным победителям, сделал вывод: «Мы год отступали. Мы должны теперь сказать от имени партии – достаточно!» (Ленин, В.И. Политический отчет Центрального Комитета РКП(б) 27 марта 1922г. / В.И.Ленин // ПСС… – Т.45. Март 1922 – март 1923. – 1982. – С.87). То, что партия признала отступление завершенным, позволило ей с середины десятилетия развивать наступление на так называемые капиталистические элементы, единоличников, завершившееся «отказом от нэпа». Причем без достаточного учета того, отмечают аналитики, что очередной новый шаг на этом пути обострял все противоречия нэповской страны, подводил рыночно-административную экономику к краю пропасти. В этом была заслуга и юристов, которые то ли под влиянием революционного романтизма, то ли благодаря низкой квалификации и корыстных устремлений подводили под нее определенные законные обоснования. Как отмечал издалека известный русский экономист Б.Д.Бруцкус, рассматривая систему хозяйствования в период нэпа, слабость «частного сектора» находилась в «области законодательства, а не экономики, и этот факт в дальнейшем отразился на его судьбе». И далее: «Именно отсюда происходила угроза системе нэпа» (Бруцкус, Б. Экономическое планирование в Советской России / О новой экономической политике / Б.Бруцкус // Экономика и организация промышленного производства. – Новосибирск, 1989. №10. – С.85-86). Более точно, видимо, не скажешь. Добавим только, что на этой основе начались и неприкрыто решительное с максимальной жестокостью обострение классовой борьбы, второй «крестовый поход» против кулаков на базе, если говорить словами А.И.Солженицына, «кнуто-расстрельной коллективизации». Агроэкономика была введена в глубокий кризис, сопровождавшийся неконтролируемым разладом сельскохозяйственного производства. И не только. Это, однако, тема для самостоятельного рассмотрения.

В огне рукотворного пожара (Правовое обеспечение коллективизации и раскулачивания: конец 1929 – весна 1930-го годов)
По вопросам правового регулирования процессов коллективизации и раскулачивания имеется большая историография, что объясняется их научным и практическим значением. В историко-правовой литературе БССР по этим вопросам можно выделить работы А.С.Фарфеля, И.И.Горелика, И.С.Тишкевича, С.Г.Дробязко, А.А.Головко, Н.В.Сторожева, В.С.Карпика, Л.А.Приходько и др. При этом следует учитывать, что правовая мысль БССР развивалась в рамках советской юридической науки, «обслуживая» строительство командно-административной системы управления. Как следствие – содержащийся в литературе анализ законодательных актов отражает преимущественно официальные подходы к оценке событий в деревне во время развертывания сплошной коллективизации, правоприменительной деятельности органов власти и управления; некоторые аспекты адекватности правового обеспечения аграрных отношений БССР потребностям общественного развития.
Начавшийся на рубеже ХХ – ХХІ вв. новый этап развития белорусской государственности обусловил появление ряда более правдивых разработок историков-правоведов по интересуемым нас вопросам. Начало системному переосмыслению их было положено И.А.Юхо, Л.К.Сокол, В.А.Круталевичем в учебных пособиях по истории государства и права Беларуси. В это время печатаются работы и автора этих строк, в которых рассматриваются (или затрагиваются в контексте общей истории белорусской советской деревни) вопросы государственно-правового руководства коллективизацией. Однако, время требует основательного изучения отмеченных вопросов, что и определило подготовку данного текста. Думается, содержащиеся в нем наблюдения актуальны не только в смысле заполнения некоторых «белых пятен» в правовой истории, но и с точки зрения формирования правовой базы по регулированию аграрных отношений в Республике Беларусь.

1.Прелюдия к «последнему и решительному бою» с прошлым
Официально развернутая в 1929/30 г. реализация курса на форсированную коллективизацию и ликвидацию кулачества как класса не базировалась на заранее принятой системе правовых норм о мерах и методах их осуществления, полномочиях государственных органов в этом процессе. Конкретные условия предопределили формирование правовой базы на основе спешного переосмысления, возврата, заимствования правовых понятий, явлений, институтов более или менее тесно связанных с так называемой «кавалерийской атакой» на прошлое. Таким образом методы работы властных структур соответственно нормативных правовых актов во многом стали напоминать времена «военного коммунизма».
Установка на усиление карательной политики государства явилась результатом воплощения сталинской формулы обострения классовой борьбы на пути движения к социализму и была направлена, как выясняется, не только на уничтожение «внутренних врагов» в деревне, среди которых первыми были кулаки, но и на ликвидацию значительных слоев среднего крестьянства путем искусственного обострения ситуации в обществе. Между тем основное содержание нормативных правовых актов о борьбе с кулачеством, принятых общесоюзными и республиканскими органами власти и управления в январе – феврале 1930 г., увязывалось с его экономическим разгромом, прежде всего при помощи насильственной экспроприации, раскулачивания; усилением судебных репрессий и возобновлением внесудебных полномочий карательных учреждений. Тем самым должны были обеспечиваться дальнейший подрыв политического влияния кулака на социальную среду деревни, облегченная окончательная победа над ним. При этом содержавшиеся в законодательных актах предупреждения против всякого «декретирования» колхозного движения сверху, «голого раскулачивания» вне связи с коллективизацией, «увлечений», «перегибов», «отрыва от масс» и т.д. являлись только тактическим маневром с целью снятия напряжения в деревне. Они в действительности, как выясняется, противоречили установкам плановых показателей коллективизации, «контрольных цифр» по раскулачиванию, порядку форсированного проведения их. Жестокость правовых норм, усиленная обязательностью выполнения их, доводила волюнтаризм и пренебрежение к элементарным хозяйственным правам крестьян до беспредела. В итоге раскулачивание перерастало в рассереднячивание, что на деле стало растянутым на десятилетия раскрестьяниванием деревни.
Такой сценарий, как показал анализ, был подготовлен предыдущим утверждением монополии на ценообразование, усилением централизованного планово-регулирующего воздействия государства на прирост сельхозпродукции, а также ростом давления на кулачество, вообще зажиточное крестьянство, не столько экономическими, сколько административно-политическими средствами, возведенными в нормативный правовой акт. Другое дело, что задуманная перестройка («революция сверху») как короткая, одноразовая «ударная кампания», незамедлительно превращающая деревню и автоматически отменяющая все традиционные формы и методы работы с крестьянством, никак не соответствовала сложности задач колхозного строительства, наличию надлежащих материально-технической, социальной и психологических основ. Правда, в высших эшелонах власти (как и в творческих изысках ее последовательных сторонников) в целом думали иначе.
С учетом общесоюзного значения решаемой задачи, резко ограничилась самостоятельная законотворческая деятельность в БССР по обеспечению правового регулирования аграрных отношений. Это, однако, не исключало определенного уточнения аппаратом управления принятых общесоюзных нормативных правовых актов (понятно, в установленных центром рамках). Способствовала тому и неопределенность или двойственность их содержания или «судьбоносных» суждений лидеров политической элиты. Правда, вносимые уточнения не столько учитывали конкретные условия экономической целесообразности, сколько политическую цель: повысить уровень централизации и интеграции социально-экономической и политической жизни в интересах тоталитарной системы управления. Хотя, надо признать, политическое прожектерство местных «агентов власти» или, говоря языком И.В.Сталина, «левых загибщиков», — тех, кто беспрекословно следовали предписаниям «сверху» — не всегда было им на пользу. Тем более, что они вообще с упорством, достойным иного применения, хотели показать себя большими сторонниками политики развернутого наступления социализма по всему фронту, чем сами ее авторы. Не случайно в течение 1929 – 1931 гг. наметки пятилетнего плана по развитию коллективизации в Беларуси с учетом установок союзных партийно-государственных структур пересматривались и корректировались около 10 раз (Сарокін, А. Церні калектывізацыі / А.Сарокін // Полымя. – 1990 — №2. – С.174; Сорокин, А.Н. Эксперимент: Человек и Земля / А.Н.Сорокин. – Минск: Наука и техника, 1994. – С.25-26). Этот факт, как и другие, — недвусмысленное свидетельство неуважительного отношения власти к судьбе крестьянства. Здесь действительно план являлся не догмой…
2.Погружение в трясину
Как уже замечено, разработка и внедрение законодательных актов по интересующим нас проблемам осуществлялась в самый разгар сплошной коллективизации, что усложняло обстановку. 5 января 1930 г. ЦК ВКП(б) принял постановление «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству». Однако оно не содержало разъяснений относительно того, как проводить раскулачивание и что делать с раскулаченными. Но в нем подтверждалась «недопустимость приема кулаков в колхозы» (КПСС в резолюциях… — Т.5. 1929 – 1932. – 1984. – С.74), очерчивались принципиальные подходы к определению сроков и темпов ликвидации кулачества как класса, а также ориентировочные форсированные сроки и темпы коллективизации: в течение пятилетки «огромного большинства крестьянских хозяйств» СССР (Там же. – С.73). При этом не были определены принципы форм организации коллективных хозяйств и их структура (порядок обобществления средств производства, образования неделимых фондов и оборотных средств в колхозах, формы учета и оплаты труда и т.д.). Не были они установлены и в Примерном уставе сельскохозяйственной артели, опубликованном только 6 февраля 1930 г. (кстати, из-за несовершенства через месяц замененного). Хотя необходимость в них была очень острой – «кнуто-расстрельная коллективизация» распространялась, как говорят, с калейдоскопической динамичностью. К февралю в 30 из 100 районов БССР было коллективизировано 86% всех крестьянских хозяйств, в 7 – сплошная коллективизация была завершена.
Не на реальных организационных мерах, а на неудержимом давлении «сверху», понуждавшем легионы исполнителей к проведению сплошной коллективизации, массового раскулачивания, базировалось и содержание текущих директив партийно-государственного аппарата. Несмотря на то, что для республики, как и других районов нечерноземной полосы, в названном постановлении конкретный срок завершения коллективизации точно не определялся (в историографии существует и противоположное мнение), ЦК КП(б)Б стал на путь инициирования и «подхлестывания» форсирования колхозного строительства. Дело преимущественно в том, что заложенная в документ ЦК ВКП(б) установка сжатых сроков и «социалистического соревнования по организации колхозов» являлась для руководства республики своеобразным юридическим основанием ускоренного разрешения поставленной задачи. С другой стороны, представляется, само руководство, будучи ослеплено «зияющими высотами» (в прямом и переносном значении) было весьма заинтересовано занять их первыми, выиграть во всесоюзном соревновании. В итоге январский (1930 г.) пленум ЦК КП(б)Б санкционировал полностью завершить коллективизацию к концу 1931 г. (Коммунистическая партия Белоруссии в резолюциях и решениях съездов и пленумов ЦК. – Минск: Беларусь, 1983 –1986 (далее: КПБ в резолюциях…). – Т.2. 1928 – 1932. – 1984. – С.193, 194-195, 201-202), это значит не уступить зерновым районам СССР.
Зуд административного своеволия и насильственного принуждения в стремлении обобществить «все и вся» «в два счета» захлестнул и правительство республики. 14 января СНК БССР придал установкам партдирективы силу правовой нормы (Собрание законов и распоряжений Рабоче-Крестьянского Правительства Белорусской Социалистической Советской Республики. – 1930. – Отд.І. – №9. – Ст.67. Далее: СЗ (ЗЗ) БССР…). Постановление (кстати, оно остается вне внимания исследователей последнего времени) «О полной коллективизации бедняцко-середняцких хозяйств БССР к концу 1931 года и о сокращении сроков выполнения пятилетнего плана народного хозяйства и культуры БССР» предписывало: «…Провести полную коллективизацию бедняцко-середняцких хозяйств БССР не позже конца 1931 г.» (п.1). Чтобы быть справедливыми, напомним и о том, что установку «дать … полную коллективизацию бедняцко-середняцких хозяйств БССР до конца 1931 г.» Совнарком республики заложил в преамбулу постановления «О проведении землеустройства в связи с коллективизацией» от 12 января. Выходит, общая готовность республиканских властных структур идти в последний и решительный бой с прошлым была в наличии. Сложившуюся ситуацию М.Е.Салтыков-Щедрин, представляется, охарактеризовал бы как «зуд реформаторства».
Между тем механическое отнесение Беларуси к району сплошной коллективизации означало фактическое проведение «ликвидации кулачества как класса» и открытого давления на широкие массы крестьян. Тем более, что только 12 января правительство республики обязало Наркомзем, Белколхозцентр и Белмолживсоюз «срочно установить минимум обобществления средств производства, в том числе и скота, для разных видов колхозов». Наряду с этим предписывалось предпринять меры по обеспечению обобществления «всего продуктивного скота в организованных колхозах, а также и в организуемых колхозах» (п.3)(СЗ БССР. – 1930. – Отд.І. — №10. – Ст.73). Это в условиях, когда как в центре, так и в республике не существовало конкретных правовых норм о порядке проведения раскулачивания, определения дальнейшей судьбы раскулаченных, полномочиях органов власти. Действительно, провозглашенная политика опережала практику. Отсюда акты по правовому регулированию мер и методов ликвидации кулачества необходимо было выработать в условиях сплошной коллективизации.
С учетом установки постановления ЦК ВКП(б) от 5 января 1930 г. о принятии на местах мер по изоляции кулаков от колхозов и предписаний резолюции январского (1930 г.) пленума ЦК КП(б)Б «О сплошной коллективизации сельского хозяйства БССР и проведении сельскохозяйственной кампании в 1930 г.», СНК БССР постановлением от 12 января 1930 г. «О проведении землеустройства в связи с коллективизацией» (СЗ БССР. – 1930. – Отд.І. — №10. – Ст.72) «для проведения с успехом работ по коллективизации» (п.5), а также «для более решительного наступления на кулачество с целью ликвидации его как класса» (преамбула) «категорически» (определение документа. – А.С.) запретил прием кулаков «во все виды коллективных объединений… и во все виды сельскохозяйственной кооперации». При этом ответственность за проведение мероприятий возлагалась на советские и кооперативные организации. Они были обязаны «ни в коем случае не позже начала весеннего сева вычистить из колхозов кулацкие и нэпманские элементы» (п.6), «выселять все кулацкие хозяйства за их счет с территории колхозов». Только в отдельных случаях кулаки могли быть по решению райисполкома и с санкции окружного исполкома наделены «худшей землей по нормам… не… более 5 гектаров на хозяйство» (п.7). Выселяемым с территории организованных колхозов запрещалось «разрушать и переносить» свои средства производства и имущество (мелиоративные сооружения, ценные насаждения, промышленные предприятия и хозяйственные постройки, заводской скот, сельхозмашины и др.). Они оставались «в бесплатном пользовании коллективных хозяйств» (п.8), что значительно укрепляло их материально-производственную базу. Причем эта работа должна была проводиться в условиях, когда регламент ее реализации еще необходимо было соответствующим государственным органам разработать и внести на утверждение в СНК и в Президиум ЦИК БССР. Наркомзему предписывалось издать в десятидневный срок инструкции по осуществлению постановления (п.8, 9, 10).
Во исполнение решений центральных властных структур постановлением СНК БССР от 12 января 1930 г. «О мероприятиях по прекращению массового убоя и распродажи скота» (СЗ БССР. – 1930. – Отд.І. – №10. – Ст.73) райисполкомам предоставлялось право конфисковывать «весь скот и сельскохозяйственный инвентарь и лишать права пользоваться землей всех кулаков, злостно уничтожающих скот или настраивающих бедняков и середняков на уничтожение скота». Более того, было запрещено принимать в колхозы и разрешено исключать из них тех крестьян, «которые поддались злостной агитации кулачества и уничтожили скот или другой инвентарь перед вступлением в колхоз». При этом Белколхозцентру еще только предписывалось «разработать и осуществить необходимые мероприятия» по порядку реализации этих действий (п.4).
Одновременно перед Народным комиссариатом юстиции ставилась задача «усилить судебную ответственность кулаков за указанные выше преступления» (п.4). Наркомату торговли и окрисполкомам поручалось «установить постоянные места купли и продажи продуктивного скота и лошадей, запретив продажу и куплю скота вне этих мест» (п.6). Был запрещен убой молодняка, особенно телят и свиней, как в хозяйствах общественного сектора, так и в индивидуальных крестьянских хозяйствах, а также убой рогатого скота и лошадей без предварительного разрешения ветеринарно-санитарной службы (п.5, 6). Окрисполкомам по ходатайствам райисполкомов за нарушение п.5 и 6 постановления разрешалось налагать административные наказания на лиц в виде штрафа до 100 руб. (п.12). К тому же устанавливалась уголовная ответственность руководителей колхозов за непринятие ими мер по обобществлению продуктивного молочного скота (п.7). Это при том, что Наркомторговли вместе с Наркомземом еще надлежало «разработать инструкцию по осуществлению… постановления» (п.13).
Таким образом, постановление распространяло административно-репрессивные методы регулирования хозяйственной деятельности не только кулацких, бедняцко-середняцких, но и коллективных хозяйств, стимулировало самоволие со стороны функционеров аппарата власти и его актива на месте.
Показательно, что содержание норм этого акта отвечало политически ангажированному постановлению ЦИК и СНК СССР от 16 января 1930 г. «О мерах борьбы с хищническим убоем скота» (Коллективизация сельского хозяйства: Важнейшие постановления Коммунистической партии и Советского правительства. 1917 – 1935. – М.: Изд-во АН СССР, 1957. – С.260-261). Хотя не обошлось без уточнений. Так, в целях прекращения «вредительства» кулаки, уничтожающие скот или подстрекающие к этому других и тем самым «подрывают коллективизацию и препятствуют подъему сельского хозяйства», указывалось в нем, по решениям райисполкомов раскулачиваются и «привлекаются к уголовной ответственности, причем суд применяет к ним лишение свободы на срок до двух лет с выселением из данной местности или без выселения» (ст.1). Было поддержано постановление Колхозцентра СССР, которое не только запрещало прием в колхозы, но и предусматривало исключение из них тех крестьян, которые перед вступлением туда «убивают или продают свой скот». Ответственность за проведение в жизнь этого решения возлагалась на местные органы власти (ст.2). Одновременно предлагалось ЦИК союзных республик «немедленно внести соответствующее дополнение в уголовные кодексы» (ст.1).
Исполнители директив «сверху» не заставили ждать себя. В частности, согласно Инструкции Белколхозцентра от 17 января, исключению из колхозов подлежали: кулаки, «нэпманы», лица, лишенные права избирать в Советы, лица, ведущие работу по подрыву колхозов, а также те, кто до вступления в колхоз систематически пользовались наемным трудом или занимались антисоветской деятельностью (Приходько, Л.А. Государственно-правовое руководство коллективизацией сельского хозяйства Белоруссии (1929 – 1936 гг.) / Л.А.Приходько. – Минск: Изд-во БГУ им.В.И.Ленина, 1970. – С.21).
Между тем, вдумчивый анализ содержания январских (1930 г.) постановлений ЦИК и СНК СССР (также и органов законодательной власти БССР) по вопросам предотвращения убоя скота, в том числе лошадей, показал: ответственность колхозов и колхозников предопределялась неподготовленностью к широкому обобществлению скота, отсутствием общественных животноводческих помещений, кормов и др. Это часто приводило к убою ослабленных недокормом, плохим досмотром животных, сведенных с крестьянских подворий. При этом сами законодательные акты ориентировали их исполнителей на максимальное обобществление скота.
18 января 1930 г. СНК БССР во исполнение установки ЦК ВКП(б) от 5 января того же года специальным постановлением лишил урезанного права участия в сельхозкооперации лиц, ограниченных в избирательных правах (гарантированного постановлением СНК БССР от 4 сентября 1929 г.). К тому же в очередной раз предписывалось: «1) Запретить принимать кулаков во все виды сельскохозяйственной кооперации; 2) Предложить всем специальным системам сельскохозяйственной кооперации вычистить из своего состава кулаков, конфисковав их паи» (СЗ БССР. – 1929. – Отд.І. – №42. – Ст.248; Там же. – 1930. – Отд.І. – №9. – Ст.68). Лишение кулаков паев в совокупности с конфискацией средств производства и имущества (последняя мера, напомним, была введена в норму правового акта упомянутым выше постановлением правительства от 12 января 1930 г.) свидетельствовало о юридическом закреплении фактически начатого осуществления политики полной экспроприации кулачества. Исключение из колхозов осуществлялось согласно критериев, определенных в упомянутой выше инструкции Белколхозцентра. Причем допускалось отступление от правил для семей, в составе которых были преданные делу советской власти красноармейцы и краснофлотцы, сельские учителя, агрономы при условии их поручительства за членов своей семьи (Приходько Л.А. Государственно-правовое руководство коллективизацией сельского хозяйства Белоруссии (1929 – 1936 гг.). – С.21). Правда, как выяснилось со временем, оно по сути было неосуществимо, ибо сами поручители попадали не в ту компанию.
В соответствии с постановлением бюро ЦК КП(б)Б «Об активизации работы групп бедноты» от 25 января 1930 г., «конфискованные у кулаков жилые помещения должны в первую очередь использоваться для предоставления квартир батракам, вступающим в колхозы» (п.8-д) (Проведение сплошной коллективизации сельского хозяйства Белорусской ССР (ноябрь 1929 г. – 1932 г.) / Сб. документов и материалов. – Минск: Беларусь, 1973. – С.63).
27 января 1930 г. ЦИК и СНК БССР приняли постановление о дополнении Уголовного кодекса БССР статьей 94-1 и об изменении его статей 95 и 103 (СЗ БССР. – 1930. – Отд.І. – №9. – Ст.59). Документ настолько серьезный, что не процитировать нельзя. Приведем с максимальной полнотой. Первая из названных статей предусматривала уголовную ответственность за «злостное невыполнение постановлений и правил, обеспечивающих успешную коллективизацию…, в том числе [за. – А.С.] злостный убой и распродажу скота (рабочего и особенно лошадей)… — лишение свободы до трех лет с выселением из данной местности или без выселения». Статье была придана обратная сила. Иначе говоря, к уголовной ответственности могли привлекаться и лица, совершившие указанные поступки до вступления статьи в силу. Однако при этом последняя точка поставлена не была. Уже 15 февраля того же года Наркомат юстиции республики (нарком А.О.Сташевский) в обращении в Президиум ЦИК БССР считал неоправданно смягченным в опубликованном тексте дополнение УК статьей 94-1 из-за отсутствия в ней санкции на конфискацию имущества и отобрание земли у преступников. Целесообразность исправления «вкравшейся ошибки» виделась в том, что «канфіскацыю маёмасці, асабліва ў кулацкіх гаспадарках, у сучасных умовах трэба лічыць неабходнай». Правда, конкретные правовые нормы по этому вопросу были определены позже. Наказание для кулаков за действия, связанные с помехами государственным мероприятиям по обеспечению успешной коллективизации, было усилено в 1931 г. путем применения к ним конфискации имущества (ЗЗ БССР. – 1929. – Аддз.І. – №12. – Арт.96; Собрание законов и распоряжений Рабоче-Крестьянского правительства Союза Советских Социалистических Республик. – 1931. – Отд.І. – №71. – Ст.474. Далее: СЗ СССР…; ЗЗ БССР. – 1931. – Аддз.І. – №9. – Арт.38; Горелик, И.И., Тишкевич, И.С. Уголовное право / И.И.Горелик, И.С.Тишкевич // Очерки по истории государства и права Белорусской ССР. – Вып.1. – С.172).
С целью искоренения «недоразумений» при уплате налогов и выполнении повинностей ст.95 УК вводилось уголовное наказание исполнителю преступления и соучастнику. За «отказ или уклонение от внесения налогов или от исполнения повинностей, если они организованы по взаимному согласию», устанавливалось применение следующих мер ответственности: «1) в отношении подстрекателей, руководителей и организаторов – лишение свободы сроком не менее как на один год с выселением из данной местности или без выселения с конфискацией имущества или без конфискации; 2) в отношении других участников – штраф до десятикратного размера причитающихся с них налогов или лишение свободы до трех лет».
Наконец, ст.103-а была направлена против тех, кто осмеливался открыто («вслух») осуждать насилие (контрреволюционная агитация). Ею устанавливалась уголовная ответственность за агитацию и пропаганду, содержащую призывы к совершению преступлений, предусмотренных статьями 92-95 и 97-101, или «к невыполнению, препятствию проведению мероприятий и распоряжений органов советской власти, а также изготовление, хранение и распространение литературных произведений для такой агитации и пропаганды, вызывают – лишение свободы до пяти лет». Принятые меры, бесспорно, способствовали сокращению масштабов убоя скота крестьянством, стимулировали сплошную коллективизацию и превращение практики раскулачивания в массовое движение бедняцко-батрацкой части деревни.
3.Второе дыхание
Накопленный опыт жесткого государственно-правового регулирования практикой коллективизации и раскулачивания в стране был аккумулирован в постановлениях ЦИК и СНК СССР от 1 февраля 1930 г. «О мероприятиях по укреплению социалистического переустройства сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации и по борьбе с кулачеством», «О воспрещении самовольного переселения кулацких хозяйств и распродажи ими имущества», секретной Инструкции ЦИК и СНК СССР Центральным Исполнительным Комитетам и СНК союзных и автономных республик, краевым и областным исполкомам от 4 февраля 1930 г. и приказе ОГПУ от 2 февраля (с приложениями) о порядке проведения мероприятий по ликвидации кулачества как класса. Они были приняты на основании постановления ЦК ВКП(б), утвержденного политбюро 30 января 1930 г., «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации» (Документы свидетельствуют. – С.329-330; История советского крестьянства: В 5-ти т. – Т.2. Советское крестьянство в период социалистической реконструкции народного хозяйства. Конец 1927 – 1937. – М.: Наука, 1986. – С.206-208; Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927 – 1939. Документы и материалы: В 5-ти т. / Под ред. В.Данилова, Р.Маннинг, Л.Виолы. – М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 1999 – 2004. – Т.2. – Ноябрь 1929 – декабрь 1930. – 2000. – С.17-18, 126-130, 161, 163-167).
Политика ликвидации кулачества как класса на базе сплошной коллективизации наконец получила масштабное законодательное воплощение. Вместе с тем эти документы придали акции «второе дыхание». Неуверенность республиканского аппарата власти в совершенных шагах на пути развертывания наступления социализма по всему фронту, его стимулировании была снята. Усилиям в создании правового поля была придана определенная юридическая огранка. При этом названные акты в районах сплошной коллективизации отменяли действие закона об аренде земли и найме рабочей силы в единоличных крестьянских хозяйствах (VII и VIII разделы «Общих начал землепользования и землеустройства», утвержденных ЦИК СССР и принятых на четвертой сессии четвертого созыва 15 декабря 1928 г.) (СЗ СССР. – 1928. – Отд.І. – №69. – Ст.642), закрепляли за республиканскими и местными органами советской власти права на конфискацию у кулаков средств производства и имущества. Определялись в них и правила поведения субъектов хозяйствования в таких условиях: запрещалось повсеместно самовольное переселение кулацких хозяйств, распродажа ими своего имущества (иначе угрожала конфискация его).
По-прежнему часть конфискованных у кулаков средств производства и имущества должна была поступать в неделимые фонды колхозов в качестве вступительного взноса бедняков и батраков, вторая – на погашение долгов кулаков государству и кооперации. Конфискованные жилищные постройки передавались на общественные потребности сельсоветов и колхозов (клубы, избы-читальни, школы и т.п.) или на удовлетворение жилищных потребностей вступающих в колхозы бедняков или батраков. Паи и вклады кулаков в кооперацию поступали в фонд коллективизации бедноты и батраков, а их владельцы исключались из кооперативов. С целью унификации практики реализации этих установок на территории всей страны ЦИК и СНК СССР предписывали правительствам союзных республик дать соответствующие указания местным исполкомам. Одновременно органы власти на местах наделялись правом применять меры по выселению кулаков за пределы отдельных районов, краев и областей.
Порядок аннулирования местными органами власти арендных договоров на землю и трудовых соглашений о найме рабочей силы в кулацких хозяйствах республики определялся решением СНК БССР от 6 мая 1930 г. (Приходько Л.А. Государственно-правовое руководство коллективизацией сельского хозяйства в Белоруссии (1929 – 1936 гг.). – С.15).
Постановлением ЦК ВКП(б) от 30 января 1930 г. устанавливался короткий срок на проведение выселения кулацких семей из районов сплошной коллективизации. Причем кулацкие семьи, имевшие в своем составе военнослужащих Красной Армии, выселению и конфискации не должны были подвергаться. На деле, однако, в погоне за «темпами» дифференцированный подход к «виновным» часто не соблюдался. Могилевский и Мозырский окрисполкомы в феврале 1930 г. решили закончить коллективизацию к весеннему севу. Не промедлили и власти районов. В своем верноподданническом рвении проводники идеи «марш-броска» вопреки здравому смыслу не только «давали в низы директивы», но и «форсировали в ударном порядке стопроцентную коллективизацию в двухнедельные сроки» (Очерки истории Коммунистической партии Белоруссии: В 2-х ч. –Минск: Беларусь, 1961 – 1967. – Ч.ІІ (1921 – 1966). – 1967. – С.143; Каршакевіч, Р. Вынікі калгаснага будаўніцтва БССР у веснавую сельскагаспадарчую кампанію 1930 году / Р.Каршакевіч // Бальшавік Беларусі. – 1930. – №5. – С.40).
Установки, основанные на решении вопроса «в два счета», активно пропагандировала и периодическая печать. В итоге, если к 1 февраля 1930 г. в колхозах республики объединялось 38,2% крестьянских хозяйств, то к 20 февраля – уже 56,4%. Это тогда, когда не только широкие круги середняков, но частично даже батрачество и беднота выступали против коллективизации (к примеру, в дд.Жуковка и Лекоровка Шапелевского сельсовета, Цна-Едково Папернянского, Лесины и М.-Гаяны Беларучского сельсоветов Острошицко-Городокского районов, дд.Зеляньково и Храпы Круглянского района) (НА РБ. – Ф.12. – Оп.1. – Д.1081. – Л.310; Там же. – Ф.51. – Оп.1-а. – Д.154; Там же. – Д.162. – Л.30). И главное здесь, кстати, то, что эти события происходили в условиях «мобилизационной готовности» всего аппарата политической спецслужбы (ОГПУ), «наличных сил войск ОГПУ» и «профильтрованных особорганами ОГПУ частей Красной Армии» (в БССР – БВО) (Трагедия советской деревни. – Т.2. – С.134-135, 142, 151-153). Попутно отметим и то, что более полная картина сопротивления белорусских крестьян исповедуемым официозом принципам насилия и форсирования темпов коллективизации воссоздана автором в предыдущих исследованиях (Сорокин, А.Н. Эксперимент: Человек и Земля. – С.26-27, 28-32, 44; Он же. На ростанях айчыннай гісторыі. – С.88, 90-94, 105, 112-113, 204-207).
Однако вернемся, как говорят, на круги своя. С учетом вышеизложенного, вряд ли стоит однозначно воспринимать то свидетельство Всесоюзного старосты – председателя ЦИК СССР М.И.Калинина (весна 1930 г.), что “органам власти в 95 случаях из ста приходится в области раскулачивания играть сдерживающую роль”.
Документами высшего партийно-государственного руководства страны устанавливались критерии дифференциации кулацких хозяйств и соответствующие им репрессивные меры, ориентировочные нормы раскулачиваемых по районам в среднем 3-5% крестьянских хозяйств, контрольные цифры “ограниченных контингентов” для высылки. При этом, в соответствии с инструкцией ЦИК и СНК СССР от 4 февраля 1930 г., развивались и детализировались основные подходы к определению судьбы кулацких хозяйств, разделенных на три категории. Аресту и заключению в тюрьму или даже приговору к смертной казни как политические преступники подлежали, в соответствии с заключением органов государственной безопасности (в том числе и во вне судебном порядке – по решению “троек”), кулаки первой категории (10% относительно всего количества кулачества), это значит верхушка контрреволюционного кулачества (организаторы террористических актов и антисоветской деятельности), а члены их семей высылке в отдаленные районы с конфискацией имущества. Туда же после экспроприации высылались семьи крупных кулаков и бывших полупомещиков, активно выступавших против коллективизации (как незаконопослушные). Остальная часть бывших кулаков (80%) подлежала расселению (после раскулачивания) на специально отводимых для них участках за границами колхозных земель – в своеобразные резервации, находившиеся под административным надзором. Контрреволюционная верхушка кулачества ликвидировалась независимо от уровня коллективизации в районе. Ликвидация же остальных кулацких хозяйств допускалась только в районах сплошной коллективизации. Лишение средств производства и имущества кулаков предусматривалось на основе постановлений общего собрания колхозников, собрания батраков и бедноты и решения сельсоветов и райисполкомов. Батраки и беднота довольно единодушно выступали за раскулачивание кулаков, их выселение, а также активно участвовали в проведении раскулачивания (Приходько Л.А. Государственно-правовое руководство коллективизацией сельского хозяйства Белоруссии (1929 – 1936 гг.). – С.17; Победа колхозного строя в Белорусской ССР. – С.157; Трагедия советской деревни. – Т.2. – С.127-129). Выселение в необжитые районы СССР примерно половины кулаков надлежало провести до 15 апреля, а остальную часть – до июня (Рогалина, Н.Л. Коллективизация: уроки пройденного пути / Н.Л.Рогалина. – М.: Изд-во Московского университета, 1989. – С.121-122; Трагедия советской деревни. – Т.2. – С.127).
Вместе с тем Циркуляром Наркомфина СССР наркомфинам союзных республик об учете имущества, конфискованного и взятого на учет у кулацких хозяйств от 6 марта 1930 г. предписывалось иметь в виду, что: “1) В районах сплошной коллективизации порядок включения кулацких хозяйств в списки подлежащих раскулачиванию и порядок этого раскулачивания устанавливается краевыми (областными) исполнительными комитетами и правительствами автономных республик… 5) В районах несплошной коллективизации все имущество кулацких хозяйств берется на учет с оценкой его.
Имущество сдается на хранение домохозяину с указанием, что воспрещается реализация какой-либо части этого имущества, кроме выделяемой на прожиточные и производственные нужды в размерах, устанавливаемых райисполкомами.
Сельсовет обязан периодически, не реже двух раз в месяц, проверять сохранность имущества. При обнаружении незаконного расходования сельсовет составляет об этом акт, который немедленно направляется райисполкому, а все имущество кулацкого хозяйства (за исключением построек) передается на хранение другому трудовому хозяйству…
7) Сельсоветы или райисполкомы ведут учет всему имуществу, конфискованному у кулацких хозяйств по видам и стоимости его с указанием кому, какое имущество передано, на какую сумму и на каких условиях…” (Трагедия советской деревни. – Т.2. – С.286-288).
В директиве от 6 февраля 1930 г. за подписью первого секретаря ЦК КП(б)Б К.В.Гея окружным и районным комитетам партии число раскулачиваемых устанавливалось в 3 – 3,5% общего количества крестьянских хозяйств республики против 2-3% установленных в январе специальной комиссией политбюро ЦК ВКП(б) для незерновых районов страны (Советское крестьянство. Краткий очерк истории (1917 – 1969). – М.: Политиздат, 1970. – С.239; История советского крестьянства. – Т.2. – С.213). Хотя в действительности как первые, так и вторые цифры были существенно большими того, что сохранилось до зимы 1930 г. При этом из приграничных районов выселению в таежные районы подлежали все кулацкие хозяйства (здесь важную роль сыграло то, что они якобы, по официальной версии, работали в пользу буржуазно-помещичьих кругов Польши и ее разведки). Тем самым, представляется, обеспечивалось выявление тех 4-х и более процентов кулацких хозяйств среди сельчан, которые насчитали финансовые и статистические органы.
4. “Головокружительный” эффект
К маю 1930 г., согласно официальных данных, в БССР было раскулачено «до основанья» 15 629 семей, или примерно половина того их количества, которому было суждено пройти через это. При этом не менее 9414 семей (44083 чел.) были раскулачены и высланы по признакам кулачества второй категории; остальные арестованы органами ГПУ и, в зависимости от тяжести преступления, подвергались наказанию, в том числе и высшей его мере. В ряде районов, где кампания по раскулачиванию приобрела, согласно метафоры М.И.Калинина, характер своеобразного спортивного соревнования за количество (Калинин, М.И. О работе Центрального Комитета ВКП(б) / Доклад на Нижневолжской краевой партконференции в г.Саратове 6 июня 1930 г. / М.И.Калинин // Избранные произведения. – Т.2. 1929 – 1932 гг. – С.412), была выселена большая часть раскулаченных. Не находились вне такого соревнования и районы Белоруской ССР. К лету 1930 г. доля переданного 79,6% колхозам республики конфискованного кулацкого имущества в неделимом капитале составляла не менее 50,9% и была самой высокой в СССР (История советского крестьянства. – Т.2. – С.217). Это была и своеобразная дань тому, что здесь якобы капиталистические отношения в деревне пустили относительно мощные корни.
Нельзя не сказать и о том, что еще с осени 1929 г. началась акция «добровольно-принудительного» переселения «социально-опасного элемента» из западных приграничных территорий Беларуси, Украины и Ленинградской области в отдаленные районы СССР. Это значит, что выходцы из приграничной полосы независимо от социального статуса «добровольно» подлежали переселению. Сама акция определялась ее сторонниками необходимостью «оздоровления хозяйственных условий погранполосы» и «облегчения проведения в ней реконструктивных мероприятий». Поначалу «социально-опасный элемент» погранполосы в «добровольное» переселение направлялся без семьи, как «одиночка», одиночка «особого назначения». Со временем семьи высланных одиночек должны были присоединиться к их главе.
Правда и в том, что со временем «в целях очищения пограничных районов от контрабандитских и бандитских элементов» «социально-опасный элемент» стал включать и лиц, высылаемых в административном и судебном порядке по линии ОГПУ («троек») и судов. Общее определение этой группы жертв все чаще наполнялось оценками «контрреволюционных элементов» погранполосы или «кулацко-бандитской контрреволюции». При этом широкое распространение получили репрессии, предусмотренные для выселенных кулаков второй категории. Понятно, что такой механизм мог применяться для расправы с неугодными. Не случайно количественный состав группы одиночек стал представлять собой дополнительный контингент для разверстанных контрольных цифр по выселению кулаков второй категории. В числе репрессированных оказалось много людей, давно отошедших от какой-либо враждебной деятельности против советской власти или вовсе в ней не участвовавших.
Отсюда, по сведениям ОГПУ, под отчаянный крик, плач, проклятия со стороны родичей и родни в сочетании с сочувственными в целом отношениями земляков к мученикам, в апреле – мае 1930 г. из пограничных районов БССР в малонаселенные, часто почти не пригодные для жизни районы СССР эшелоны потащили 3579 крестьян-одиночек «особого назначения». Среди них довольно представительными были группы бедняков и маломощных середняков. Всего за март – две декады мая под опекой ОГПУ (их оперативных троек) «телячьи» вагоны железной дороги с депортантами белорусской деревни вывезли в Северный край, Уральскую область, Дальневосточный край и на Алдан (прииски Союззолото), районы г.Мурманска (трест «Апатит») от 47 392 до 47 662 человек (соответственно семей – 9701 и 9414), так называемых носителей признаков кулаков второй категории и одиночек «особого назначения» (Трагедия советской деревни. – Т.2. – С.413, 423, 424, 593, 705, 706).
Одновременно местные административные отделы советских органов власти проявили необычный энтузиазм в направлении так называемой частичной конфискации имущества (с сохранением трудовой нормы для ведения хозяйства с твердыми заданиями по сдаче сельскохозяйственной продукции) самой многочисленной группы хозяйств – кулаков третьей категории (до 80%). По осторожным оценкам, это не менее 62 516 семей (312 580 тыс. чел., на 1 семью – 5 чел.). Таким образом, к середине 1930 г. в БССР так или иначе было раскулачено более 78 тыс. хозяйств. Причем примерно пятая их часть (первой и второй категории) была по экспроприации имущества ликвидирована, а семьи высланы в необжитые места СССР (на бытовом уровне, порой, конечный пункт следования таких семей обозначался выражением: «Туда, куда Макар телят не гонял» или «на Соловки»). Главы семей кулаков первой категории арестовывались, подлежали суду с последующей отработкой (в лучшем случае) в концлагере. В результате такого удара размах раскулачивания во многом превзошел ожидания. Собственно говоря, только количество репрессированной контрреволюционной верхушки и рьяных эксплуататоров превзошло ту величину, которая имелась в республике на начало 1929 г. Правда, по произведенным «наверху» расчетам в начале 1930 г. ограничительных контингентов, подлежащих экспроприации, общая численность кулаков сократилась примерно только наполовину (относительно запланированных к ликвидации). Выходит, кулачество все еще оставалось влиятельной силой в деревне и которая способна активизировать антиколхозное движение, спекулируя на ошибках в колхозном строительстве. Между тем реальностью стало уменьшение накала борьбы. При этом определенная часть производителей, опережая события, «проявила тенденцию» к свертыванию хозяйства («самоликвидации» или «самораскулачиванию»), бегству из района постоянного жительства, даже за границу. Не потому ли вскоре пришлось повышать нормы налоговых платежей, наполнять содержание термина «одиночка» новыми чертами и расширять признаки кулацких хозяйств?.. Так что, представляется, можно вполне определенно свидетельствовать: колесо экспроприации среди кулацкой гидры прошло и за страх, и по совести. Это значит без «давления сверху», освященного законодательными актами, получить такую величину было бы невозможно. Выходит, руководством республики делалось максимум возможного как по развертыванию форсированной коллективизации и раскулачивания, так и санкционированию в связи с этим искусственного раздувания классовой борьбы. Причем, как выясняется, многие крестьяне восприняли это как божью кару «за грехи наши» — за свое поведение в Гражданскую войну, за измену присяге, дезертирство, грабежи усадеб, за поругание святынь. Они даже писали в письмах из Котласа, из Приобья и других подобных мест, что вот тогда, десять лет назад, они от Бога отвернулись, а нынче Бог отвернулся от них (Горянин, А. Как это могло случиться? / А.Горянин // Литературная газета. – 2007. – 3-9 октября (№40). – С.3).
Не на пользу дела была направлена и правовая норма постановлений центральных и республиканских органов власти о передаче конфискованного имущества кулацких хозяйств в неделимые фонды колхозов в качестве вступительного взноса бедняков и батраков или на нужды сельсоветов и колхозов. По крайней мере, она создавала экономическую заинтересованность определенной части крестьян и должностных лиц в раскулачивании и расширении возможностей для злоупотреблений. К тому же специальные (особые) комиссии по раскулачиванию местных органов власти и органы госбезопасности нередко формально относились к составлению списков и арестам раскулачиваемых. Хороший этому пример – заседание Президиума ЦИК БССР от 25 мая 1930 г. по вопросу «Об итогах расследования Прокуратурой БССР мероприятий по делам неправильного обложения в индивидуальном порядке, раскулачивании и перегибах». Отсюда раскулачивание 15,3% хозяйств было признано необоснованным (Приходько Л.А. Государственно-правовое руководство коллективизацией сельского хозяйства Белоруссии (1929 – 1936 гг.). – С.18).
Жесткие предписания «сверху» о порядке проведения крупномасштабной насильственной акции, вся тональность нормативных правовых актов центральных и республиканских партийно-советских учреждений, а также конкретные мероприятия местных властных структур подталкивали исполнителей на безудержное развязывание администрирования и командования не только в отношении к кулацким, но и значительной части середняцких хозяйств. «Дело доходило, – отмечалось задним числом в редакционной статье журнала «Бальшавік Беларусі», – до лишения земли крестьянина, не желавшего добровольно вступать в колхоз, до ареста бедняков и середняков», раскулачивания середняка (На шляхох соцыялістычнае рэконструкцыі сельскае гаспадаркі // Бальшавік Беларусі. – 1930. – №3-4. – С.4). И не удивительно: Могилевский окружной комитет партии в погоне «за темпами» дал указание о «25-процентном снижении норм землепользования для всех крестьян, не вступающих в колхозы» (Гісторыя Беларускай ССР. – Т.3. – С.413). Не отставали, известно, и исполкомы Советов (см.: Проведение сплошной коллективизации сельского хозяйства Белорусской ССР (ноябрь 1929г. – 1932 гг.). – С.122-124).
Поэтому не стоит удивляться, что БССР по темпам коллективизации стала опережать зерновые районы СССР, а уровень охвата крестьянских хозяйств стал «показательным» для ряда союзных республик. Если по стране на 1 марта 1930 г. удельный вес крестьянских хозяйств, оказавшихся в колхозах, составлял 56%, по УССР – 62,8%, по БССР – 57,9%. Более того, не без влияния необыкновенного энтузиазма партийно-советских работников и их многотысячного актива в Могилевском и Мозырском округах этот показатель был выше 80%, Оршанском – 69, Витебском и Полоцком округах – 66%. При этом целые районы, при наличии 30-40% хуторских хозяйств среди крестьянских дворов на 80-90% коллективизировались в течение одного-двух месяцев (Белыничский Могилевского округа, Дубровенский Оршанского, Рогачевский Бобруйского округа) (Салдаценка, Б. Організацыя батрацка-бядняцкіх груп у колгасах і праяўленьне кулацкага супраціўленьня / Б.Салдаценка // Бальшавік Беларусі. – 1930. – №3-4. – С.79). В орбиту коллективизации были вовлечены крестьяне 5 тыс. хуторов. О «голом администрировании» свидетельствовало и то, что «головокружительный» эффект (определение дал И.В.Сталин) не опирался на соответствующий процент обобществления рабочего и товарного скота. Если на 1 марта площадь была обобществлена на 66%, то рогатый скот – на 36,6%, а товарный – на 38,8%.
Выходит, политика и правовые «импровизации» января-февраля 1930 г. были направлены (как теперь можно полагать) не только против верхушки крестьянства – кулацких хозяйств. Они соответствовали приемам времен Гражданской войны и «военного коммунизма» и распространялись на широкие крестьянские массы. Хотя здесь была, так сказать, своя специфика. По резонным наблюдениям серьезных ученых, возвращение в лихолетье «военного коммунизма» через планы (контрольные цифры) по раскулачиванию и коллективизации означало замену продразверстки разверсткой на людей. Но будем справедливыми: они обычно стимулировали как неудержимую гонку коллективизации на основе открытого принуждения широких масс крестьянства, так и обострение социальных противоречий в деревне, дезорганизацию производства. Иначе говоря, процессу суждено было развиваться в условиях, как говорится, раздувания рукотворного пожара. Но правда и в том, что в тех условиях в обществе были силы, пытавшиеся противостоять развитию тенденции насилия. Причем не только в среде, так сказать, изначально оппозиционно настроенной части крестьянства, но и в составе социальной опоры власти – бедняцко-середняцких слоев деревни. К примеру, в Самохваловичском районе зимой 1929/30 г. «беднота в своем большинстве» была «против коллективизации». К тому же середняки и некоторая часть бедняков района не участвовали в раскулачивании, так как были убеждены в том, что «сёння бяруць у кулака, заўтра пачнуць браць у серадняка» (НА РБ. – Ф.12. – Оп.1. – Д.1074. – Л.227, 236, 284).
В результате случилось именно то, что и должно было случиться: не имея запаса социальной прочности на случай каких-либо чрезвычайных ситуаций, власть не выдержала испытания принципом «все взять и поделить». И в первую очередь дали знать о себе нерешенные вопросы организации форм сельхозпроизводства и обеспечения продовольственной безопасности. Хотя именно необходимостью значительного роста сельскохозяйственного производства И.В.Сталин объяснял (в частности, на конференции аграрников-марксистов в декабре 1929 г.) потребность ускоренной коллективизации (см.: Сталін, І.В. Да пытанняў аграрнай палітыкі ў СССР. Прамова на канферэнцыі аграрнікаў-марксістаў 27 снежня 1929 г. / І.В.Сталін // Творы. Перакл. з рус. выд. – Мінск: Дзяржвыд БССР, 1947 – 1951. – Т.12. Красавік 1929 – чэрвень 1930. –1950. – С.146-147, 160-161, 166, 169-171).
5. “Масы дыбам паўсталі супроць калектывізацыі” или в огне рукотворного пожара
Наконец, понятным и естественным выглядит использование (несмотря на жесткие запреты) разоряемыми группами крестьян самых разных форм скрытого и открытого противостояния («возмущения») инициированному властью уничтожению индивидуального (единоличного) хозяйства. Отчаянное сопротивление крестьян давлению государства (а не «обострение классовой борьбы», как утверждалось в официальных документах и в литературе, лишенной их критического анализа) проявилось в расширении антиколхозных и антисоветских настроений в деревне, нарастающей волне массовых протестов при использовании и дубины, и оружия, и рубля, и отказа от сдачи запасов хлеба и других продуктов государству. Порой колхозники не выходили на работу. Среди участников сопротивления весомой была роль женщин, «бабьих бунтов». Одновременно «широкие размеры приобрело» бегство белорусских крестьян за пределы своего района, «усилились тенденции бегства кулачества за границу», – сообщало ОГПУ. Типичными стали истребление крестьянами своего скота и птицы, колхозного имущества, ухудшение качества сельскохозяйственного труда, распад колхозов. Если за первый квартал 1929/30 хозяйственного года в республике было забито 52 тыс. голов лошадей (в том числе за декабрь более 35 тыс.) и 38 тыс. голов рогатого скота, то за первые два месяца 1930 г. – истреблено 422,1 тыс. голов крупного рогатого скота и лошадей (Документы свидетельствуют. – С.302; Развитие экономики Белоруссии в 1928 –1941 гг. – Минск: Наука и техника, 1975. – С.129). До мая 1930 г. количество крупного рогатого скота сократилось на 532,6 тыс. (на 25,6%), лошадей – на 174 тыс. голов (Да ХІІІ з’езда КП(б)Б. Матэрыялы да справаздачы Цэнтральнага Камітэту КП(б)Б. – Мінск: Выд. ЦК КП(б)Б, 1930. – С.36). По численности потери домашнего скота не уступали потерям в период Первой мировой и Гражданской войн.
Как определило ОГПУ – и надо думать, точно! – за первые три месяца 1930 г. в СССР произошло 7978 массовых и групповых крестьянских выступлений (72,5% общего их числа в течение года), что было в 6,1 раза больше сравнительно со всем 1929 г. В Беларуси только в марте было зафиксировано 208 таких выступлений. В Мозырском округе крестьяне-повстанцы «оказывали упорное сопротивление даже оперативным отрядам» ОГПУ. Несравнимо более мощная волна крестьянского протеста против насилия «пролетарской диктатуры» разлилась в ряде регионов Украины, ЦЧО, Поволжья, Московской области, Сибири, Северного Кавказа и в республиках Средней Азии. В результате борьба с «внутренними врагами» приобрела драматический характер. Свидетель и активный участник событий, развернувшихся в белорусской деревне, не случайно отмечал, что под влиянием спешки в коллективизации и раскулачивания «масы дыбам паўсталі супроць калектывізацыі» (правда, автор по примеру официальных документов и ответственных лиц обвинил здесь только низовых работников РКП и РИК). Не менее интересно и то, что наиболее активная часть восставших стремилась «к организованному выступлению против коллективизации, против посевкампаний и др. мероприятий, связанных с реконструкцией сельского хозяйства» (Салдаценка, Б. Організацыя батрацка-бядняцкіх груп у колгасах і праяўленьне кулацкага супраціўленьня / Б.Салдаценка // Бальшавік Беларусі. – 1930. – №3-4. – С.81).
Возможно, автор здесь где-то сгустил краски, но и совсем не доверять им нельзя. Массовые стихийные протесты крестьянства в начале 1930 г. раскрыли в неприглядном виде тело реального, живого СССР. Как оказалось, внизу, под тонким слоем стабильности, залегают мощные пласты социального, политического и национального неудовлетворения. Неудовлетворения, которое охватывает не только кулаков, но и значительную часть середняков и бедноту. Создавалась угроза существованию Советской власти. Руководство Украины, Северного Кавказа, Казахстана даже принимало меры по применению регулярных частей Красной Армии для подавления крестьянского повстанческого движения (Данилов, В.П., Ивницкий, Н.А. О деревне накануне и в ходе сплошной коллективизации // Документы свидетельствуют. – С.37; Трагедия советской деревни. – Т.2. – С.16, 20-21, 27, 805). Действительно, кто сеет ветер, пожинает бурю. Или: пламя мощного сопротивления. Вместе с тем у отечественных историков до сих пор трудно получить данные о его характере, масштабах… Это, конечно, никак не способствует воссозданию полнокровного образа «униженных и оскорбленных», извлечению уроков из «революции сверху».
6.Обратный ход
Массовое крестьянское противостояние жесткому административному давлению на деревню заставило власти скорректировать руководство колхозным движением. 1 марта 1930 г. ЦИК и СНК СССР был утвержден исправленный Примерный устав сельскохозяйственной артели (Коллективизация сельского хозяйства. – С.283-287), который накануне не обсуждался и не принимался на съезде колхозников. Он , с одной стороны, при определенном учете возможностей и настроений крестьян в целом решал вопрос об уровне обобществления средств производства крестьянских хозяйств, регламентировал и закреплял принципы построения колхозов и внутриколхозных отношений. Устав предусматривал обобществление земельных наделов членов артели в единый массив коллективного пользования. Иначе говоря, крестьяне лишались права свободного владения-пользования, распоряжения землей, объявленного в начале 20-х гг., в пользу колхозов. При этом Устав юридически закрепил сельскохозяйственную артель как основную форму организации сельскохозяйственного производства, колхозного движения и наиболее отвечающую интересам крестьян. В соответствии с этим определялись и нормы внутриколхозной жизни. Члены сельхозартели получили право иметь личное подсобное хозяйство. В собственности колхозников оставалась усадьба, мелкий сельскохозяйственный инвентарь, корова, мелкий скот, домашняя птица, жилой дом и т.д. Размер приусадебной земли мог изменяться по решению правления артели с последующим его утверждением общим собранием (п.2, 4). Тем самым, хотя и с опозданием, пробелы, двойственность и неопределенность предыдущих директив в разрешении этих вопросов в значительной мере были сняты. Одновременно Устав предрешал унификацию форм колхозного строительства.
С другой стороны, Уставом для проведения принципа неуменьшаемости единого земельного массива колхоза и обеспечения устойчивости колхозного землепользования запрещалось сокращение его в интересах наделения землей тех, кто оставлял артель (п.3, 10). Тем самым юридически ограничивались возможности «непоследовательных» крестьян в выходе из колхозов. Более того, все колхозники были отделены от переданной в артели земли, ибо границы между земельными наделами членов колхоза ликвидировались и все полевые наделы образовали единый земельный массив коллективного пользования (п.2). Наделение землей крестьян, вышедших из артели, могло быть осуществлено «только из свободных земель госфонда» (п.3). На деле же такая возможность не всегда реализовывалась. Поэтому имели место факты самовольного захвата единоличниками ранее принадлежавших им колхозного и совхозного имущества и земель (Шмелев Г.И. Коллективизация: на крутом переломе истории // Истоки. Вопросы истории народного хозяйства и экономической мысли. –Вып.1. – С.118; Сорокин А.Н. Совхозы Белорусской ССР (1917 – 1941 гг.). – С.97-99; Он же. Эксперимент: Человек и Земля. – С.67).
Не содержал Устав рекомендаций о конкретных формах организации и оплаты коллективного труда, рациональном сочетании общественного хозяйства с индивидуальным, размерах приусадебной земли и всего личного хозяйства колхозника (по законам страны). Между тем Устав закреплял запрет принимать в артели кулаков и лишенцев (хотя еще к началу 1929 г. избирательных прав были лишены примерно 45% тех белорусских крестьян, которые были отнесены к кулакам) (Гісторыя Беларускай ССР. – Т.3. – С.372), а также крестьян, которые перед вступлением в колхоз забили или продали скот, разбазарили семена. Тем самым была закреплена изгойская судьба этих групп сельчан. Исключение из этого правила допускалось для семей, в составе которых имелись преданные власти красные партизаны, военнослужащие армии и флота, сельские учителя при условии их поручительства за членов своей семьи (п.7).
Устав устанавливал, что все работы в хозяйстве выполняются колхозниками по правилам внутреннего распорядка, принятых общим собранием – высшим органом руководства в колхозе. Нанимать на работу разрешалось только специалистов (агрономов, инженеров, техников и т.д.), временных рабочих для строительства и в тех исключительных случаях, когда срочные работы не могли быть выполнены в требуемый срок наличными силами артели при их полной нагрузке (п.12).
По спектру решаемых вопросов аграрных отношений Устав в значительной мере заменил Земельный кодекс, синтезировал правовые нормы организации и развития коллективного производства, образовав его мощный унифицированный юридический фундамент. На основе его каждый колхоз разрабатывал свой устав, который по официальному определению, приобретал силу закона после регистрации его в райисполкоме (История государства и права Белорусской ССР. – Т. 1. – С.431). Высшие партийно-государственные учреждения требовали самого строгого соблюдения норм Устава. Лица, виновные в его нарушении, подлежали привлечению к ответственности. Тем более, что в п.17 Примерного устава было записано: «Бесхозяйственные и небрежные отношения к обобществленному инвентарю и скоту рассматриваются артелью как измена делу коллективизации, как практическая помощь врагу – кулаку».
10 и 14 марта 1930 г. ЦК ВКП(б) принял постановления (первое закрытое) «О борьбе с искажениями партийной линии в колхозном движении». В закрытом письме ЦК ВКП(б) парторганизациям от 2 апреля по данному вопросу в качестве уступки крестьянству даже допускалось в отдельных областях, как временная мера, «прекращение на время сева расселения третьей категории кулачества и оставление в данном селе», но при недопущении этих мучеников в колхозы, осуществлении сельсоветом и райисполкомом пересмотра норм их землепользования (п.4) (Трагедия советской деревни. – Т.2. – С.303-305, 365-370; Документы свидетельствуют. – С.372-375). На основе действий кремлевского руководства мартовский пленум ЦК КП(б)Б частично осудил «коллективизаторов» за практику администрирования и принуждения в колхозном строительстве. 17 апреля бюро ЦК КП(б)Б вскрыло и «некоторые ошибки» ЦК в этом деле. В отношении решения январского пленума в той части, в которой «оно устанавливает срок полной коллективизации БССР до конца 1931 года», бюро признало ее не соответствующей решениям ЦК ВКП(б) и поставило задачу проведения коллективизации «в строгом соответствии с решениями ЦК ВКП(б) в течение пятилетки» (КПБ в резолюциях… – Т.2. – С.244-245). ХІІІ съезд КП(б)Б (май – июнь 1930 г.), одобряя достигнутое, уточнил: «бедняцко-середняцкие хозяйства БССР будут в основном коллективизированы в течение пятилетки» (КПБ в резолюциях… – Т.2. – С.279).
Тем временем, известно, местные работники стали привлекаться к судебной и административной ответственности. Были распущены бюро Витебского городского райкома и Рогачевского райкома КП(б)Б, Шкловский райком партии; сняты с работы председатели ряда райисполкомов. Было дано указание прекратить практику принудительных методов коллективизации, во время весеннего сева не производить расселение раскулаченных хозяйств третьей категории. Колхозы и колхозники освобождались от некоторых налогов и платежей, более благоприятными стали и условия покрытия ими задолженности по кредитам. Предусматривалось содействие единоличникам в землеустройстве и проведении посевной кампании, «с обязательствами выполнения ими посевного плана» (см.: Коллективизация сельского хозяйства. – С.292-293, 293-294, 294-295, 295-296). Началась реабилитация необоснованно раскулаченных и осужденных. В течение марта-апреля седьмой части середняцких хозяйств, как неправильно раскулаченным, были частично возвращены принудительно обобществленные имущество, а колхозникам – мелкий скот и птица. Созданные силой колхозы начали распадаться. Так, в Минском округе на 10 марта 1930 г. 624 колхоза охватили 58 692 двора с 376,1 тыс. га, а на 1 мая – соответственно 557, 17895 и 175,3 (НА РБ. – Ф.12. – Оп.1. – Д.1071. – Л.79). Из Круглянского района в конце апреля того же года сообщалось: «В большинстве выходит из колхозов беднота». В д.Храпы Терпинского сельсовета только 25 апреля вышли из колхоза 18 семей бедняков (Там же. – Ф.51. – Оп.1а. – Д.162). По всей республике количество колхозных дворов за март – май сократилось до 87,3 тыс., а степень охвата их коллективизацией – до 11,1%, или – соответственно в 5,2 раза. В то же время возрастал вес обобществленного рабочего и товарного скота: на 1 июня – соответственно до 88,6% и 62,4%. Как выясняется, летом 1930 г. фактически прекратилось массовое выселение раскулаченных. Социальная напряженность в деревне начала спадать.
Между тем в принятых постановлениях оценки практики коллективизации и требование ее решительного исправления касались преимущественно исполнителей директив «сверху». К тому же они во многом обрели форму словесных заклинаний. Не случайно ХІІІ съезд КП(б)Б в решении «О колхозном движении и подъеме сельского хозяйства БССР» категорически (термин документа. – А.С.) требовал от всех коммунистов и комсомольцев «не только формального признания, но и действительного исправления не изжитых… ошибок и перегибов в деле коллективизации». Обращалось внимание и на то, что не везде обходится без «волокиты при отводе земли под яровой клин для тех бедняков и середняков, которые не вошли в колхозы или вышли из колхозов» (п.7) (КПБ в резолюциях… — Т.2. –С.276, 277). Так что даже предвзятая оценка деятельности «агентов власти» или «большевистская самокритика» могли быстро забываться. Тем более в условиях «успокоения» крестьянства, озабоченного неотложными хлопотами весенней страды. Отсюда не удивительно: после краткой «передышки» «штурм» коллективизации в соответствии с уточненными правовыми нормами возобновился, накатывалась новая волна ускоренной и всеобщей коллективизации путем обобществления основных средств производства крестьянских хозяйств со всеми ее противоречиями.
7. Выводы
Спешно созданное жесткое правовое поле по регулированию аграрных отношений с целью насаждения властью обобществленной (коллективной) формы хозяйствования, формирование состава ее производственных коллективов и имущества, унификации экономического и правового положения субъектов и объектов хозяйствования базировалась преимущественно на искаженных политических и фискальных интересах общесоюзного и республиканского партийно-государственного аппарата. На деле такой подход означал подчинение человека и его интересов государству, призванного утвердить гуманистическое начало, справедливость на принципах тоталитарной идеологии, как явления позитивного. В принятом в соответствии с ней ряде законодательных актов по регулированию аграрных отношений в БССР не только последовательно отражались, но и закреплялись принципиальные положения законодательства Союза ССР, оторванных от реальной жизни общества, общепринятых в цивилизованном мире гуманистических принципов и демократических ценностей.
Не была разработана сбалансированная система правовых средств сглаживания социального неравенства индивидуумов, а механизм регулирования льгот и преимуществ тех категорий крестьян, которые не в состоянии на равных налаживать производство с теми, кто рассчитывал преимущественно на свои силы, обеспечивал ущемление в правах последних. «Бедната не застаецца пакрыўджанай. Апроч мерапрыемстваў адміністрацыйнага і судовага парадку з боку належных органаў, — свидетельствовал корреспондент центрального органа белорусской партийной печати, — сама бедната арганізаваным парадкам дае адпор зарваўшамуся клясаваму ворагу – кулаку». Это сопровождалось, как выясняется, ослаблением государством своей функции по социальной защите граждан, широкомасштабными нарушениями социально-экономических прав.
Создавая неравные условия развития общественного и частного (рыночного) секторов экономики, нормы права предусматривали наиболее благоприятные гарантии коллективной собственности и сторонникам ее; насаждали непомерное вмешательство разных звеньев государственного и общественного аппарата (местных исполнительных и распорядительных органов Советов, органов кооперативно-колхозной системы, а также партийных, комсомольских и правоохранительных органов) в деятельность субъектов хозяйствования и административно-репрессивные методы проведения коллективизации; определяли тенденцию коренной нивелировки и слияния разных групп крестьянства без должного учета конкретных условий и обстоятельств. При этом во имя общественной необходимости принудительное отчуждение земли и имущества не сводилось только к уголовно-правовым мерам. Проводимая коллективизация сопровождалась «раскулачиванием», принудительной сменой места жительства, характера и вида труда и другими репрессиями. Кстати, на 10 марта 1930 г. по Острошицко-Городокскому району было раскулачено 299 хозяйств и выселены за пределы БССР члены семей 194 хозяйств (НА РБ. – Ф.12. – Оп.1. – Д.1086. – Л.312). В пределах Минского округа к концу марта 1930 г. удельный вес раскулаченных в общем числе крестьянских дворов колебался от 0,35% в Самохваловичском районе до 12,5% в Острошицко-Городокском районе (НА РБ. – Ф.12. – Оп.1. – Д.1071. – Л.251). К маю 1930 г. в Острошицко-Городокском районе 7,39% сельчан были лишены избирательных прав, в Самохваловичском – 9,28% (против – соответственно 2,23 и 2,19% в 1929 г.) (Там же. – Л.163).
Бесспорным, хотя и неприятным фактом являлось то, что, используя зависть и социальную напряженность, существовавшую в деревне, в ходе раскулачивания удалось расколоть деревню так же, как делали это комбеды в 1918 – 1919 гг. В итоге, как сообщалось из Острошицко-Городокского района (по состоянию на 10 марта 1930 г.), на основе «узмоцненай падрыхтоўча-растлумачальнай працы сярод батрацтва і беднаты і серадняцкай часткі вёскі аб ліквідацыі кулацтва як клясы» со стороны партячеек и райпартактива “у асноўным настрой бядняцка-серадняцкай масы да раскулачвання (быў. – А.С.) здавальняючы” (НА РБ. – Ф.12. – Оп.1. – Д.1086. – Л.312).
Достигнутый результат был политическим, а не экономическим. Он возродил традицию погромов, инспирируемых государством.
Отсюда ужасные политические и социально-экономические итоги. Падение сельскохозяйственного производства таило в себе опасность полного развала сельского хозяйства. Страдали и интересы широких масс деревни. Да и сами “агенты власти”. С другой стороны, накопленный опыт законодательного регулирования указанных процессов на основе юридического своеволия обеспечивал победоносную ликвидацию остатков рыночных отношений и многоукладности в аграрной экономике, а также инакомыслие в сознании, общее усиление репрессий.
Наконец, высокая степень унификации законотворчества (в пределах страны) формировала иждивенческую психологию у партийно-государственной борюкратии периферии, черты исключительной принадлежности к центру. В результате, как показала жизнь, сдерживалось развитие правовой мысли, высокое профессиональное юридическое мышление.
Но в то время (и значительно позже) иначе быть не могло. Практика законотворчества в национальных республиках в рамках повелительно-принудительного нормотворчества рассматривалась в качестве действенного средства сверхжесткой централизации управления ими, укрепления единства государства. Система государственных органов по управлению сельским хозяйством строилась на основе структуры, принципов построения партийных и советских органов. Тем самым создавались условия для формирования и дальнейшего развития тоталитарного режима, облегчения внедрения его точки зрения на процесс перестройки, обеспечения высокой степени подконтрольности и подчиненности партийно-государственному аппарату.
Принятый пакет законодательных актов по интересуемым нас вопросам, внес свою лепту в создание такого правового фундамента, на котором расцвело не право в полном смысле слова, согласно наблюдений аналитиков, а только инструмент своеволия, причем не самый эффективный и поэтому не самый главный. При всем при том, есть основания думать о завершении в целом в рассматриваемое время начального этапа создания юридической базы организации и функционирования колхозов, ограничения прав их членов на обобществленное имущество в случае выхода из артели.
Достигнутая унификация жесткого зоконодательства по детальному регулированию аграрных отношений (в том числе колхозного строительства, источников формирования состава колхозников) основывалась в целом на партийных директивах и предопределялась преимущественно нормативными правовыми актами общесоюзного значения. Это стало важной предпосылкой затормаживния самоинициативной деятельности законодательных и распорядительных органов партийно-государственной власти республики в сфере аграрных отношений. Дальнейшее ее развитие было направлено на еще большее воплощение в нормы права обязательных для исполнения соответствующих директив центральных партийных и государственных органов на основе строгой регламентации хозяйственной и общественной деятельности товаропроизводителей в интересах обобществленного производства. Может быть, к этой теме следует вернуться отдельно.

Деревня: от «затишья» к «победе колхозного строя» (Государственно-правовое руководство коллективизацией и раскулачиванием: лето 1930 – середина 1930-х годов)
Предлагаемый читателю материал посвящен далеко не новым вопросам в историографии. Тем не менее, есть надежда, что он расширит диапазон воспринимаемых в обществе событий прошлого.
1. Лавирование власти во время «затишья»
1.1. Акценты политического момента
После проведения объявленной весной 1930 г. партийно-государственными верхами кампании борьбы с «самыми грубыми ошибками и искажениями» в колхозном движении «прилив» в колхозы сменился «отливом» из них крестьян. В августе 1930 г., когда «отлив» остановился, уровень коллективизации в БССР составил 11,2% всех крестьянских хозяйств (что было ниже общесоюзного показателя почти в два раза) и отвечал величине начала декабря 1929 г. Выходит, почувствовав ослабление, колхозники республики в своем абсолютном большинстве вернулись к единоличной жизни. В колхозах остались как наиболее последовательные сторонники политики развития общественного хозяйства, так и те, которые решили далее не испытывать свою судьбу. При этом нельзя не считаться и с той мыслью, что если бы крестьяне накануне вступления в колхоз не порезали свой скот или не встретились с трудностями при попытке забрать назад обобществленные средства производства и орудия труда, то откат коллективизации мог быть и значительно большим.
Крестьяне, вышедшие из колхозов, требовали отвода им земли, возвращения обобществленной тягловой силы, инвентаря, упряжи. Однако, остававшиеся в колхозах не соглашались с этим, ссылаясь на то, что обобществленные средства неделимы и неприкосновенны. И в этом они были правы: мартовский (1930 г.) Примерный устав сельхозартели фактически лишил возможности членов колхоза выходить из него с земельным участком. Пункты 3 и 10 Устава категорически запрещали наделение выбывающих членов артели земельным наделом за счет площади колхоза (Коллективизация сельского хозяйства. – С.282, 285).
Бесспорно, однако, то, что в деревне наступило кратковременное межсезонное «затишье», сохранялось шаткое равновесие между участниками противостояния. Вынужденное отступление весной 1930 г. позволило не только ослабить социальную напряженность в деревне, но и перегруппировать партийные силы, внести определенные изменения-дополнения в законодательство с целью ускорения темпов социалистического строительства и развернутого наступления на капиталистические элементы, как отмечено в решениях XVI съезда ВКП(б) (июнь – июль 1930 г.), по всему фронту. По отношению к деревне это означало: с помощью различных средств и способов при прочной опоре власти на колхозное крестьянство, союз с бедняцко-середняцкими массами единоличников вывести ее на новую волну сплошной коллективизации, углубленное проведение на ее основе политики ликвидации кулачества как класса. Наконец, подчинить сельскохозяйственное производство планово-регулирующей роли государства. Выходит, на основе насаждения (выражение И.В.Сталина) обобществленного хозяйства стреножить инициативу производителей сельскохозяйственной продукции.
Не случайно в условиях вынужденно образованной «передышки» осуществлялся поиск средств продолжения курса на свертывание остатков нэпа и форсирование темпов индустриализации и коллективизации на основе апробированного классового подхода к крестьянству, стимулирующего разведение его на разные позиции. Для правотворчества этого времени характерна направленность на стабилизацию и предотвращение социальной напряженности в деревне. Поэтому в содержании законодательных актов присутствует осуждение спешки в коллективизации (хотя и допускается наличие районов сплошной коллективизации и проведения там мер по ликвидации кулацких хозяйств) с целью подготовки очередной волны коллективизации и экспроприации кулачества. В результате сохранялись в силе нормативные правовые акты, направленные на ограничение и ликвидацию кулачества. Не проводилось раскулачивание и расселение кулацких хозяйств третьей категории, остановленное весной. Летом фактически прекратилось массовое выселение раскулаченных (Трагедия советской деревни. – Т.2. – С.22, 25). Одновременно изменилось отношение организаторов и руководителей колхозного строительства к коммунам: часть из них переводилась на устав сельскохозяйственной артели. Стали более весомыми налоговые льготы малоземельным артелям и товариществам по совместной обработке земли (ТОЗам), а также хозяйствам их членов. Вместе с тем, принятые меры по смягчению административного воздействия в плане более осмотрительного налогообложения в индивидуальном порядке единоличных крестьянских хозяйств носили формальный характер. Давление, по сути, не прекращалось. Политическую элиту не удовлетворяли (даже в кратковременной перспективе) ни спад, ни застой коллективизации, ни отказ местных руководителей от дальнейшего ее форсирования.
Кстати, несмотря на очевидность самых грубых «перегибов», ХІІІ съезд КП(б) Беларуси (май – июнь 1930 г.) в соответствии с тезисами ЦК ВКП(б) о колхозном движении и подъеме сельского хозяйства (утверждены политбюро ЦК ВКП(б) 18 мая 1930 г.), по сути, признал проведенную политику и организационно-практическую работу ЦК КП(б)Б в деревне правильной. Более того, с целью закрепления достигнутого съезд нацелил партийные, советские, хозяйственные и общественные организации на восстановление проведения «энергичного» колхозного движения на основе реализации ими «выразнай пралетарскай класавай лініі» в качестве их «першачарговай задачы». К 1931 г. намечалось охватить сельскохозяйственной кооперацией не менее чем 85% бедняцко-середняцких хозяйств. При этом «на працягу пяцігодкі» съезд предусматривал завершение «ў асноўным» коллективизации и на ее основе ликвидацию кулачества как класса (КПБ в резолюциях… – Т.2. – С.252, 258, 259, 274, 275, 277, 279, 280, 283, 285).
В июне 1930 г. И.В.Сталин, выступая на XVI съезде ВКП(б), заявил под аплодисменты делегатов, что к концу пятилетки коллективизация СССР должна быть в основном завершена и посевные площади колхозов к этому времени должны покрыть девять десятых всей посевной территории страны, которая сейчас обрабатывается индивидуальными хозяйствами (Сталін І.В. Творы. – Т.12. – С.347).
XVI съезд ВКП(б), осуждая перегибы в коллективизации, выход из сложной ситуации видел прежде всего в закреплении «достигнутых успехов», коренном пересмотре пятилетнего плана развития сельского хозяйства на основе темпов коллективизации и связанных с ней мероприятий по ликвидации кулачества как класса, предусмотренных решением ЦК от 5 января 1930 г. Одновременно подчеркивалось, что «ошибки» вызвали в ряде районов не только антиколхозные, но и антисоветские выступления крестьян. При этом определялись меры социально-экономического и организационного порядка по развертыванию коллективизации в целом по стране и подготовке «массового колхозного движения», а также в потребляющей полосе, усиливая дальнейшее наступление на кулачество. Вместо прежнего лозунга опоры власти на бедноту, укрепление союза с середняком, борьбы с кулаком был выдвинут новый лозунг – прочная опора ее на колхозное крестьянство, союз с бедняцко-середняцкими массами единоличников на основе объединения их в колхозы и неуклонной ликвидации кулачества как класса (см.: Комуністычная партыя Совецкага Союза ў рэзалюцыях і рашэннях з’ездаў, канферэнцый і пленумаў ЦК (далее: КПСС у рэзалюцыях…). 1898 – 1954: У 3-х ч. Перакл. з 7-га рус. выд. – Мінск: Дзяржвыд БССР, 1954. – Ч.ІІІ. 1930 – 1954. – 1954. – С.13-14, 16-17, 54-57).
25 июля 1930 г. политбюро ЦК ВКП(б) при обсуждении контрольных цифр сельского хозяйства на 1930/31 хозяйственный год признало целесообразным «исходить из возможного роста коллективизации» для основных зерновых районов – 65-75% крестьянских хозяйств; остальных зерновых – 35-45%; для потребляющих и остальных окраинных районов – 15-20% (Трагедия советской деревни. – Т.2. – С.548).
1.2. Рокировки в механизме управления колхозами
В поисках выхода из непростых обстоятельств принимались меры по усилению централизованного планового управления сельской экономикой и уровня подчиненности органов власти и управления союзных республик соответствующим управленческим аппаратным структурам СССР. При этом развивалась тенденция ограничения прав советских республик в правотворчестве.
Развивается процесс централизации и в системе судебно-карательных органов (ОГПУ, НКВД, Верховного суда, Прокуратуры). В результате на фоне изменений административно-территориального деления страны и республики в 1930 г. вместе с ликвидацией округов произошло упразднение окружных судов. Их функции были возложены на Верховные суды союзных республик и народные (районные) суды. Введенная двухзвенная система судов в БССР была закреплена положением о судопроизводстве от 25 апреля 1931 г. (ЗЗ БССР. – 1931. – Аддз.І. – №26. – Арт.187. Уточнения в административно-территориальном делении, укрупнение районов предопределили существенную ротацию кадров, пересмотр границ почти всех районов республики, изменение производственной специализации части из них. При этом повысилась ответственность судов и прокуратуры в усилении классовой борьбы, подчинении народа покорно переносить невзгоды времени.
Во время тактической паузы на фоне работы по предотвращению и изобличению преступной деятельности органы милиции провели прореживание «социально опасных элементов» деревни. Тем более, что летом 1930 г. органы госбезопасности «раскрыли» в республике подпольные организации, в т.ч. тех, кто проходил по «делу» Трудовая крестьянская партия – белорусский филиал, которые якобы готовили антисоветские выступления с целью свержения Советской власти (см.: Приходько Л.А. Государственно-правовое руководство коллективизацией сельского хозяйства Белоруссии (1929 – 1936 гг.) – С.17; Гарэцкі, Р. Гаўрыла Гарэцкі: “Нішто не адарве мяне ад Беларусі…” / 105 гадоў з дня нараджэння славутага навукоўца / Р.Гарэцкі // Народная воля. – 2005. – 12 красавіка. – С.2).
Более централизованной и подчиненной государственному аппарату стала кооперативная система. 1 июля 1930 г., в соответствии с постановлением СНК СССР, Союз сельскохозяйственной кооперации РСФСР (образован в июле 1927 г.) был наделен правами и обязанностями ликвидированного Всесоюзного Совета сельскохозяйственной кооперации (СЗ СССР. – 1930. – Отд.І. — №30. – Ст.337). Союз Союзов стал центральным планирующим, руководящим и контролирующим органом, объединявшим работу сельскохозяйственной кооперации всех союзных республик. С учетом решений XVI съезда ВКП(б), 30 июля 1930 г. ЦК партии принял постановление «О реорганизации колхозно-кооперативной системы» (КПСС в резолюциях…– Т.5. 1929 – 1932. – 1984. – С.188-189). Оно не только закрепило утверждение централизованного организационно-производственного руководства колхозно-кооперативным строительством на местах, но и предопределило на длительную перспективу порядок огосударствления колхозов. В соответствии с ним «общее руководство колхозно-кооперативной системой» было возложено на Союз Союзов сельскохозяйственной кооперацией в составе представителей специальных кооперативных центров, Колхозцентра, Трактороцентра и Союзколхозбанка. В республиках, краях и областях создавались кооперативные советы для обмена опытом и координации деятельности разных кооперативных систем (КПСС в резолюциях… – Т.5. – С.189). Организационная структура колхозно-кооперативной системы и порядок ее функционирования в республике определялись постановлением СНК БССР от 21 сентября (ЗЗ БССР. – 1930. – Аддз.І. – №36. – Арт.238). Реорганизация колхозно-кооперативной системы должна была быть проведена до 1 октября 1930 г.
Показательно, что от Наркомзема СССР, наркомземов союзных республик и их органов требовалась только разработка порядка снабжения колхозов и совхозов машинами, материалами и запасными частями. Все организационное, производственное и агротехническое руководство колхозов на территории района концентрировалось в районном колхозсоюзе, работой которых руководил Колхозцентр СССР (в БССР Белколхозцентр, входивший в Колхозцентр). Работа по производственному кооперированию и обслуживанию единоличных крестьянских хозяйств, организации и руководству наиболее простыми производственными объединениями, которые находились на грани развала, а также заготовительно-сбытовые и снабженческие функции концентрировались в районах в едином сельскохозяйственном кооперативном союзе – райкоопсоюзе. Обмен практикой и объединение деятельности различных кооперативных систем в республике возлагались на колхозно-кооперативный Совет (под председательством Народного комиссара земледелия БССР) в составе председателей сельскохозяйственных кооперативных систем (п.6).
С учетом специализации сельского хозяйства БССР и необходимостью развития его отраслей «на базе производственного кооперирования и коллективизации» трансформировалась деятельность республиканских отраслевых центров сельскохозяйственной кооперации (Белмолживсоюз, Белколхозсемсоюз, Белленконоплеводсоюз и Белсадовощсоюз). Они должны были «опираться в своей работе на райкоопсоюзы или на специализированные семеноводческие колхозы и поселковые товарищества». Райколхозсоюзы и Белколхозцентр не были наделены правом проводить непосредственно торгово-посреднические и финансово-кредитные операции. «Заготовительные операции в колхозах должны проводиться специальными системами сельскохозяйственной кооперации на основе генеральных договоров специальных центров кооперации с Белколхозцентром и местных договоров колхозов с соответствующими районными системами сельскохозяйственной кооперации», – устанавливалось постановлением белорусского правительства (п.8). Снабжение колхозов машинами, орудиями проводилось непосредственно обществом Белсельгосснаб по плану, утвержденному Наркомземом. Строительство машинно-тракторных станций и тракторное хозяйство колхозного сектора концентрировалось в Трактороцентре (в БССР Белтрактороцентр) (п.9-а, 10). Так образовывалась жесткая административная система управления кооперацией, сельским хозяйством вообще. Причем при организации ее не требовалось согласия коллективных хозяйств. Они автоматически становились низовыми структурными элементами районных колхозцентров (п.7). 5 января 1931 г. СНК БССР несколько изменил и дополнил п.5, 7 и 8 постановления об организационной структуре колхозно-кооперативной системы, что уточнило функции Белколхозсемсоюза (ЗЗ БССР. – 1931. – Аддз.І. – №3. – Арт.23).
Опережая события, заметим: усиление административно-командных методов руководства сопровождалось свертыванием системы сельскохозяйственной кооперации и привело к упразднению Союза Союзов. 11 марта 1931 г. постановлением СНК СССР «О реорганизации системы сельскохозяйственной кооперации» он был ликвидирован. Его функции по руководству всесоюзными отраслевыми центрами сельскохозяйственной кооперации были переданы в деле организации сельскохозяйственного производства – органам Наркомзема СССР, а в вопросах заготовительной работы и кадров для нее – органам Наркомснаба СССР (СЗ СССР. – 1931. – Отд.І. – №16. – Ст.151; Трагедия советской деревни. – Т.3. Конец 1930 – 1933. – 2001. – С.889). Соответствующие изменения произошли в компетенции республиканских центров сельхозкооперации и государственных органов.
Очередным шагом на пути усиления централизации в управлении колхозным сектором со стороны государственных органов стало упразднение в декабре 1932 г. Колхозцентра СССР (Белколхозцентра в республике) и его системы. Хотя согласно официального разъяснения эта акция была обусловлена необходимостью устранения параллелизма в руководстве колхозной системой со стороны кооперативных и государственных органов, закреплением определяющей роли МТС (как государственных предприятий в деревне) в налаживании деятельности колхозов и руководстве ими. Однако не вызывает сомнения то, что проведенная ликвидация позволила все руководство колхозами сконцентрировать в органах Наркомзема (позже Министерства сельского хозяйства) и машинно-тракторных станций (до момента их реорганизации в 1958 г.) (см.: Органы государственного управления Белорусской ССР (1919 – 1967 гг.). – Минск: Наука и техника, 1968. – С.7, 124-125; Трагедия советской деревни. – Т.3. – С.890).
В соответствии с законодательными актами основополагающей функцией высших органов управления колхозной системой стала выдача распоряжений по всему спектру вопросов, касавшихся сферы непосредственно колхозного производства, а обязанностью хозяйств – исполнение директив вплоть до начала 90-х годов. Вышестоящие органы получили, метко заметил академик В.Г.Гусаков, практически безграничные права как на распоряжение трудовыми ресурсами, так и на административное регулирование текущих вопросов, относящихся непосредственно к компетенции товаропроизводителей (Гусаков, В.Г. История и экономика «крестьянского вопроса». – Минск: Белорусский НИИ экономики и информации АПК, 1997. – С.102, 103). Накопленные приемы и способы жесткой регламентации общественного производства не выдержали испытания временем. Но они дают знать о себе еще и в настоящее время.
1.3. Землеустройство.
Не были вне внимания вопросы землеупорядочения хозяйств и налаживания труда в колхозах. Землеупорядочение как система государственных мероприятий подчинялось решению задачи коренного переустройства земельных отношений. С учетом ситуации, сложившейся в аграрном секторе, в качестве исходных моментов в разработке модели земельных отношений выступали нацеленность ее на первоочередное укрепление общественной формы собственности при сохранении самых элементарных прав крестьян на пользование и распоряжение землей. Конкретный пример тому – постановление ЦИК и СНК БССР от 21 июня 1930 г. «О землеустройстве колхозов, советских хозяйств и индивидуальных бедняцко-середняцких хозяйств» (ЗЗ БССР. – 1930. – Аддз.І. – №27. – Арт.174). Выявляя искажения и перегибы в землеустройстве субъектов хозяйствования, постановление нацеливало земельные органы «одновременно с землеустройством колхозов… землеустраивать нарушенное в связи с землеупорядочением колхозов и те бедняцко-середняцкие хозяйства, которые после организации колхозов в их не вошли». При этом «вовсе» запрещалось проведение землеупорядочения хуторских и отрубных форм хозяйствования (ст.1). Для обеспечения нормальной хозяйственной деятельности коллективных хозяйств признавалось «необходимым, как правило… организовывать колхозы в границах одной деревни или в составе групп поселков или хуторов» (ст.2). Отвод земли крестьянским хозяйствам, не вошедшим в колхозы, предусматривался по фактическому землепользованию, а пахотной «в границах территории своей деревни» (ст.4, 5).
К осеннему севу надлежало исправить «явные и грубые» нарушения директив по землепользованию бедняков и середняков (с тем, «чтобы обеспечить нормальное развитие колхозов и интересы бедняцко-середняцких хозяйств», — ст.10).
С целью усиления защиты социалистических землепользователей постановление не только закрепляло первоочередное землеустройство общественных хозяйств путем выдела им земли, как правило, в одном участке, но и требовало отводить для колхозов «лучшие по качеству и размещению земли» (ст.3, 4). Специально оговаривалось, что земля экспроприированных кулацких хозяйств и «земля тех кулацких хозяйств, которая осталась после отвода этим хозяйствам, в соответствии с постановлением СНК БССР от 12 января, не более 5 га земли (см.: ЗЗ БССР. – 1930. – Аддз.І. — №10. – Арт.72), а также отмершие земли и земли запасного фонда передаются исключительно коллективным и советским хозяйствам» (ст.7). Постановление закрепляло упрощенный порядок землеустройства колхозов (путем землепоказаний), без одновременного землеустройства всех земель, но с санкции райисполкома (ст.11). Такая мера, как показало время, была не на пользу дела. Используя ее, неистовые ревнители партлинии учитывали интересы единоличников только в последнюю очередь, а то и вовсе не обращали на них внимания.
Устанавливалось, что при организации колхоза на территории деревни или крупного поселка единоличные бедняцко-середняцкие хозяйства, не вошедшие в организованный колхоз, не переселяются. Относительно же индивидуальных бедняцко-середняцких хозяйств, не вошедших в состав колхоза, организованного на территории мелко-поселкового или хуторского землепользования, допускалась возможность переселения их на оставленные участки крестьянами-колхозниками или «на бывшие кулацкие землепользования». Причем выделы земельных участков для колхозов должны были проводиться так, «чтобы по возможности меньшее число дворов переселялось». Только для бедняцких и незажиточных середняцких хозяйств перенос строений на новое место при переселении осуществлялся с помощью государственных органов, кооперации, общественных организаций и колхозов. Срок переноса строений переселенцев за границы территории колхоза не мог продолжаться более года (ст.9).
С учетом Примерного устава сельхозартели у колхозников сохранялись усадьба и приусадебные огороды (участки). В случае, «если в личном пользовании колхозников, батраков и бедняков нет огородных участков», то им могли «отводиться огороды, оставшиеся от кулацких хозяйств или другие участки на землях, пригодных для огорода» (ст.7). «Выгоны и пастбища, водопои, глинища и другие участки, которые до выдела земель колхозам находились в общем пользовании всех дворов деревни» оставались «в совместном пользовании колхозников и индивидуальных бедняцко-середняцких хозяйств, если по местным условиям» не имелось «возможности отвести подсобные участки для колхозников и индивидуальных хозяйств», или когда в этом не испытывалось «специальной надобности» (ст.13). Вместе с тем от райисполкомов, сельсоветов и земельных органов требовалось «в процессе проведения землеустроительных работ применять меры разъяснительного характера к организации товариществ по совместной обработке земли (ТОЗов. – А.С.) из тех бедняцко-середняцких хозяйств, которые воздержались от вступления в артели» (ст.12).
Таким образом, постановление «под прищуром» классовой борьбы не только излагало основные принципы земленаделения общественных хозяйств, но и индивидуальных. Оно требовало сочетания общественных интересов колхоза с личными интересами колхозников и единоличников. Причем на первый план по-прежнему выдвигались общественные интересы. В качестве действенного средства их реализации проводились мероприятия по организации колхозов преимущественно в границах деревни или в составе групп поселков, хуторов при определенной защите интересов тех индивидуальных бедняцко-середняцких хозяйств, которые не вошли в созданный колхоз. К тому же предусматривалась активизация организации ТОЗов из бедняцко-середняцких хозяйств, не вошедших в артели. Тем самым, представляется, в завуалированной форме осуждалась практика создания колхозов-гигантов (гигантомании) зимой 1929/30 г., недооценки ТОЗов. Для конкретизации установок этого постановления и практического их осуществления центральными и местными органами власти и управления издавались особые нормативные правовые акты.
Не стоит забывать и о том, что большинство ТОЗов в ходе погони за дутыми процентами коллективизации была превращена в сельскохозяйственные артели, а новые почти не создавались. На 1 мая 1930 г. в сравнении с 1 октябрем 1929 г. количество их в республике уменьшилось до 20 или в 4,8 раза. Во время исправления перегибов первого этапа развернутой сплошной коллективизации количество товариществ стало увеличиваться (до 40 в 1931 г.), а наиболее громоздкие (крупные) коллективные хозяйства разукрупнены: в октябре 1929 г. на колхоз приходилось 36 крестьянских дворов, а в сентябре 1930 г. – 30,1 (Победа колхозного строя в Белорусской ССР. – С.208-209, 225). Это положительно воздействовало как на организацию сельскохозяйственного производства, так и на смягчение остроты взаимоотношений между колхозниками и единоличниками, изменение общей ситуации в деревне. Поэтому было бы неправильно вовсе не видеть того, что те или иные шаги – пусть и неадекватные – делались в этом направлении. С другой стороны, принятые меры, как и прежде, были направлены на углубление раскола в крестьянской среде, активную вербовку в колхозы и совхозы наименее или слабо экономически развитых слоев деревни.
Тем временем Совет Союзов сельскохозяйственной кооперации и Колхозцентр СССР в постановлении от 24 августа 1930 г. установили: «…Лица, лишенные избирательных прав в Советы и кулаки в члены сельскохозяйственных кооперативов не допускаются» (Приходько Л.П. Государственно-правовое руководство коллективизацией сельского хозяйства Белоруссии (1929 – 1936 гг.). – С.21). Эти волюнтаристские нормы соответствовали действующему Примерному уставу сельскохозяйственной артели (п.7). 13 ноября 1930 г. было принято специальное постановление ЦИК и СНК СССР «О недопущении кулаков и лиц, лишенных избирательных прав, в колхозы» (СЗ СССР. – 1930. – Отд.І. – №56. – Ст.591).
И еще. Как замечено выше, не были вне внимания органов власти и управления вопросы, так сказать, обустройства в общественном хозяйстве тех, кто связал свою судьбу с ним. Так, с целью уточнения условий перехода батраков на путь кооперирования и повышения их производственной активности в общественном хозяйстве 13 сентября 1930 г. СНК БССР принял постановление «Об изменении постановления о мероприятиях по вовлечению батраков в советские и коллективные хозяйства». Им в соответствии с общесоюзными решениями вновь предписывалось колхозам «конфискованные у кулаков жилые помещения, после удовлетворения общественных потребностей колхозов, передавать в первую очередь под квартиры для батраков» (п.5). Советские хозяйства обязывались «набирать рабочих в первую очередь из батраков» (п.7). Одновременно этот документ лишил вступающих в колхозы батраков льгот по вступительным взносам, первоочередного предоставления рабочего места в колхозе, права на гарантированный минимум регулярной выплаты месячной зарплаты («не менее 60% от нормы оплаты труда, установленной в данном колхозе»), предусмотренных постановлением СНК БССР от 2 марта 1930 г. При этом Белсельбанк был освобожден от операции по льготному краткосрочному кредитованию колхозов для обеспечения регулярной выплаты последними зарплаты членам колхозов – бывшим батракам. Средства для выдачи единовременной помощи «наименее обеспеченным батракам – членам колхозов» должны были выделяться Главсоцстрахом и Центральным комитетом крестьянских обществ взаимопомощи (ЗЗ БССР. – 1930. – Аддз.І. – №15 . – Арт.106; Там же. – №35. – Арт.229).
Это постановление имело, судя по всему, довольно реальное значение в ограничении иждивенческих настроений батраков и зафиксировало начало юридического оформления подходов к их преодолению. Однако в нем закреплялось и давление на колхозы, совхозы, а также на систему комитетов взаимопомощи.
Нельзя не обратить внимания и на то, что в опубликованных в последнее время работах, как правило, игнорируются рассмотренные в данном разделе документы. Выходит, их авторы по-настоящему не видят разносторонних усилий руководства республики в достижении поставленной цели. Но это противоречит истине и несовместимо с подлинной научностью.
1.4. Хлопоты об экономическом давлении
Предпринимались меры и по уточнению компетенции местных органов Советской власти в проведении налоговой политики. Не без учета установки XVI съезда ВКП(б) на предотвращение практики обложения в индивидуальном порядке середняцких хозяйств постановление ЦИК и СНК СССР от 23 июля 1930 г. уточнило признаки кулацких хозяйств, что сужало правомочия местных органов государственной власти в поиске критериев по оценке статуса производителей, исключало необходимость принятия на местах дополнительных обязательных постановлений на основе ст.29 Положения о едином сельскохозяйственном налоге, утвержденного ЦИК и СНК СССР 23 февраля 1930 г. Эта общесоюзная установка была проведена в постановлении СНК БССР от 15 августа «О признаках индивидуального обложения», вытекающих из постановления ЦИК и СНК СССР от 23 июля 1930 г. «Об изменении ст.29 Положения о едином сельскохозяйственном налоге» (СЗ СССР. – 1930. – Отд.І. – №13. – Ст.144; Там же. – №37. – Ст.399; ЗЗ БССР. – 1930. – Аддз.І. – №17. – Арт.116; Савецкая Беларусь. – 1930. – 17 жніўня).
Между тем партийно-государственное руководство понимало: такого рода мер недостаточно для исправления ситуации на «вяло текущем» фронте коллективизации. Поэтому одновременно осуществляется экономическое давление на деревню. При этом преимущественно использовались хлебозаготовки и изъятие денежных средств у сельчан (сельхозналог, обязательные страховые платежи, займы и т.п.), прежде всего с единоличного крестьянства. Так, в соответствии с постановлением СНК СССР от 7 июля 1930 г. увеличенный в сравнении с предыдущим годом сельхозналог в основном распространялся на единоличников: величина начисляемого им сельхозналога возрастала на 15% против 1929/30 г. (при сохранении прежних льгот колхозникам). Постановление ЦИК и СНК СССР от 8 июля того же года предусматривало снижение районными налоговыми комиссиями оклада сельхозналога на 50% «для маломощных коммун, с/х артелей, а также для товариществ по совместной обработке земли, в которых рабочий скот и инвентарь обобществлены» (Трагедия советской деревни. – Т.2. – С.536-537).
Были уточнены различные параметры и направления мобилизации других средств населения, в том числе по линии самообложения и культсбора. Однако в виду того, что их размеры по-прежнему находились в прямой пропорции от размера сельхозналога, то это не привело к пересмотру установки на взыскание повышенных плановых заданий, особенно с единоличника. Тем самым не только стимулировалось развитие коллективизации, но и обеспечивалось фактическое раскулачивание наиболее экономически значимых хозяйств. И в то же время нельзя утверждать, что законодательные акты не обращали внимания на недопустимость выполнения заданий принудительно. Но оно сводилось чаще всего к очередным декларациям.
Постановление ЦИК и СНК СССР «О самообложении населения» от 16 августа 1930 г. определяло цели и порядок сбора средств для удовлетворения культурно-хозяйственных потребностей. В самообложении участвовали члены ТОЗов, не обобществившие рабочий скот и инвентарь; граждане, постоянно проживавшие в селениях. Но хозяйства членов коммун, артелей и ТОЗов, обобществившие рабочий скот и инвентарь, к самообложению не привлекались. Самообложение принималось на общем собрании граждан, привлекавшихся к самообложению и имевших право голоса. Самообложение могло быть денежным, натуральным или в форме трудового участия. Размер самообложения не должен был превышать 50% общей суммы сельхозналога. Постановление вступало в силу с 1 октября 1930 г. (СЗ СССР. – 1930. – Отд.І. — №44. – Ст.451).
На основе общесоюзного постановления 29 августа ЦИК и СНК БССР приняли постановление «О самообложении населения» (ЗЗ БССР. – 1930. – Аддз.І. – №33. – Паст.211). Оно следом за общесоюзным постановлением утверждало: размер самообложения по данному селению не может превышать 50% общей суммы годового сельхозналога индивидуального хозяйства. И оговаривалось: «Если для осуществления намеченных мероприятий указанный размер самообложения недостаточен, то общее собрание граждан может установить размер самообложения в пределах до 100 проц. показанной выше суммы. Такое увеличение самообложения должно быть особо утверждено районным исполнительным комитетом» (ст.3). Общий надзор за проведением самообложения возлагался на райисполкомы, составлявшие районные планы проведения самообложения; общий подсчет размера и поступления самообложения возлагался на Наркомфин (ст.5, 6). «Для полного выполнения» самообложения сельсоветы обязаны были «обеспечить активное участие в разъяснительной работе по самообложению батрачества, бедноты, колхозников и общественности деревни». При этом требовалось: «Самообложение должно проводиться на добровольных началах. Применять административное давление на население строго запрещается» (ст.7). На самом деле это часто было, известно, иначе.
Порядок ликвидации задолженности населения по самообложению и просроченных выплат по сельскохозяйственным заготовкам, стимулирования кампании по подписке на заём «Пятилетка в четыре года» в БССР определялся постановлением СНК БССР от 23 августа 1930 г. Для «знішчэння» (термин документа. – А.С.) очень слабого хода выполнения плановых заданий в области мобилизации средств населения (в частности, сумма просроченных выплат по сельскохозяйственным ссудам увеличилась в августе 1930 г. против октября 1929 г. на 36,4%) «постоянное наблюдение за осуществлением постановления» было возложено на «специальную группу» НК РКИ (п.15-б) (ЗЗ БССР. – 1930. – Аддз.І. — №34. – Арт.219).
В дополнение к этому постановлению 8 сентября того же года СНК БССР для обеспечения «полного выполнения плана мобилизации средств населения» обязал райисполкомы и сельсоветы «широко развернуть социалистические методы борьбы за выполнение плана (социалистическое соревнование, встречный план), мобилизовав вокруг этой задачи бедняцко-середняцкий и колхозный актив» (п.2). Причем местные органы власти обязывались «широко развернуть общественную работу по досрочной выплате единого сельскохозяйственного налога и страховки и добиться поступления половины оклада этих выплат до 1 октября, а остатка» их – до 1 декабря 1930 г. (п.1). Сельскохозяйственная кооперация и заготовительные организации должны были «увязать заготовительную кампанию с полным взысканием выданных авансов на контрактацию» (п.4). Белорусской конторе Союзколхозбанка поручалось обращать внимание при кредитовании индивидуальных, коллективных и советских хозяйств «на выполнение хозяйством, получающим кредит, заданий и планов по мобилизации средств (уплата паев и вступительных взносов, возвращение ссуд и т.д.)» (п.5) (ЗЗ БССР. – 1930. – Аддз.І. – №35. – Арт.226).
Усиление экономического давления на сельчан предусматривало и постановление политбюро ЦК ВКП(б) «О мобилизации денежных средств населения» от 30 августа 1930 г. С целью устранения «недопустимо» слабого хода «изъятия денежных средств из деревни» ЦК обязывал финансовые, кооперативные, партийные и советские органы неотложно «добиться решающего перелома в выполнении планов мобилизации денежных ресурсов деревни» преимущественно за счет единоличников «на основе строгого проведения классовой линии» (проведения самообложения, распространения займа коллективизации, возвращения ссуд, сбора паевых взносов). Причем этим «подстегивалось» досрочное выполнение установленных показателей по мобилизации средств деревни (Трагедия советской деревни. – Т.2. – С.24, 600-601).
На основе «большевистской решительности в борьбе за генеральную линию партии» местных парторганизаций массированное давление на единоличное крестьянство происходило во время «полного» и «своевременного» выполнения увеличенного в сравнении с предшествующим годом плана хлебозаготовок 1930/31 г., реализация которого началась в июле 1930 г. 29 августа 1930 г. политбюро ЦК ВКП(б) в постановлении о хлебозаготовках отмечало их «абсолютно неудовлетворительный» ход. Корень зла, согласно документа, находился в отсутствии надлежащей настойчивости и твердости в руководстве заготовками, явной ставке на самотек, слабом нажиме на «кулацко-зажиточную верхушку», спекулянтов и скупщиков, в отсутствии надлежащей «борьбы за укрепление колхозов и за развитие коллективизации». Работа по усилению борьбы за выполнение хлебозаготовительных планов, осенней посевной компании, сбора платежей, за распространение займов и дальнейшее развертывание коллективизации должна быть поставлена, предписывалось ЦК, на «боевую ногу» (см.: Трагедия советской деревни. – Т.2. – С.598-600). В результате создавались возможности для зачисления в число кулацких или зажиточных хозяйств середняцких. А это, известно, сопровождалось обложением повышенным в пять раз налогом или твердым заданием, выплатой штрафов и выполнением принудительных работ. Если же учесть, что выполнение таких повинностей не всегда воспринималось «виноватыми» однозначно, молча, то основания для зачисления их в кулаки расширялись. В таком случае уже имело значение не столько экономическое положение и социальная принадлежность ответчика, сколько политическая окраска (интерпретация) его действия. Тогда, на самом деле, как говорится, в наэлектризованной деревне было кого раскулачивать.
И действительно, абсолютно правильно следует отсюда: в конце лета будто наметился выход из замирения. В августе – начале сентября центральные и республиканские власти ускоряют его преимущественно усилением экономического давления на основе правовых актов по вопросам сельских платежей и хлебозаготовок. К тому же в связи с частой победой на деле действий, сводивших на нет предыдущие предупреждения центральных и республиканских органов власти против «администрирования», «увлечений», «перегибов», «отрыва от масс» и т.д. не все «ошибки» и «нарушения» были исправлены. Например, части крестьянам, вышедшим из колхозов, не был возвращен их скот и сельскохозяйственный инвентарь. В ряде случаев не получили коров и те колхозники, скот которых целиком был обобществлен при вступлении в колхоз. Тем не менее, при наличии выходов крестьян из колхозов, за лето 1930 г. их сеть в республике возросла с 3021 до 3083, количество коллективизированных хозяйств – с 87,3 тыс. до 92,8 тыс., а площадь пастбищ в колхозах – с 623,7 тыс. до 651,2 тыс. га (Победа колхозного строя в Белорусской ССР. – С.191, 192, 201).
Однако… Музыка закона и справедливости, как говорят, играла недолго. Причем не без прямого инициативного давления верховных эшелонов власти по накатыванию новой волны ускоренной и всеобщей коллективизации. Образованная с весны 1930 г. «передышка» в наращивании темпов коллективизации с конца лета – начала осени входит в очередную острую и драматическую фазу, в течение которой, без преувеличения, снова решалась судьба Отечества. Летний период был не отказом от сплошной коллективизации, а всего лишь кратковременным «затишьем», тактической паузой перед ожидающими деревню, всю страну новыми испытаниями. Замирение в деревне окончилось вместе с осенью…
2. Иного не дано
2.1. Идеологический прессинг
Осенью 1930 г. работа по организации «нового колхозного прилива» вступила в очередную фазу. Согласно официальных документов, наращивание нового витка коллективизации альтернативы не имело. Иного, кроме активизации его, стране не дано. В советской Беларуси среди политической элиты, кадров государственного (в том числе органов юстиции) и хозяйственного аппарата снова не находилось тех, кто был готов рассматривать вопрос по-иному. Осмелимся допустить: среди них трудно было найти того, кто был готов в соответствии с вековечными традициями отечественной моральности сам упасть, посочувствовать, но помочь человеку подняться благоразумно. Невольно складывается впечатление, что белорусские лидеры (и не только белорусские) ни на йоту не хотели стать сторонниками той мысли Ф.М.Достоевского, что даже слеза ребенка должна быть в активе важных и серьезных критериев гуманности. А это вело к нарушению прав миллионов граждан.
Между тем напомним, что партийно-государственное руководство, продолжая использование различных средств и методов по исправлению «перегибов» стимулирования вступления крестьян в колхозы, усиливает поначалу ограничение выхода из колхозов, а затем и давление при организации новых. Показательно и то, что в отличие от зимней кампании 1929/30 г., когда преимущество отдавалось административно-принудительным и репрессивным методам проведения коллективизации, то теперь, как свидетельствуют наблюдения российского исследователя Н.А.Ивницкого, – экономическим и организационно-массовым мероприятиям воздействия на крестьян. Они были направлены на развертывание коллективизации в целом по стране и подготовку «массового колхозного движения в незерновых районах» в условиях усиления дальнейшего наступления на кулачество. Так были связаны в один узел хлебозаготовки, коллективизация и «ликвидация кулачества как класса». Причем, по-прежнему, для хозяйств, подлежавших ликвидации, применялась политическая дискриминация: лишение избирательного права. Их дееспособным членам запрещалось участвовать в общественных и кооперативных делах деревни и др. На этот счет, как уже отмечалось, 13 ноября 1930 г. было принято на общесоюзном уровне даже специальное постановление. Более того, еще постановлением СНК СССР от 28 февраля 1931 г. ст.1 постановления ЦИК и СНК СССР от 20 мая 1924 г. о потребительской кооперации была изложена в новой редакции, а ст.2 Положения о промысловой кооперации (1927 и 1929 гг.) – дополнена ст.2-1. Согласно внесенных изменений-дополнений, закреплялось правило: членами обществ, а также членами выборных органов этих кооперативных систем, как и системы сельскохозяйственной кооперации, не могли быть «кулаки и другие лица, лишенные избирательных прав (или «права избирать в советы»)» (см.: Пра змену заканадаўства аб сельскагаспадарчай, прамысловай і спажывецкай кааперацыі ў сувязі з пастановай Цэнтральнага Выканаўчага Камітэта і Савета Народных Камісараў Саюза ССР ад 13 лістапада 1930 года аб членстве ў кааперацыі: Пастанова СНК СССР ад 28 лютага 1931 г. // ЗЗ СССР. – 1931. – Аддз.І. – №15. – Арт.148).
Вместе с тем для исправления неблагоприятной ситуации в колхозном движении (в понимании «верхов») 24 сентября 1930 г. во все крайкомы, обкомы и ЦК компартий союзных республик было направлено письмо ЦК ВКП(б), за которым в отечественной литературе закрепилось название «О коллективизации». В нем резко осуждалось «пассивное и выжидательное отношение (ставка на самотек) к новому приливу в колхозы» со стороны партийных организаций. Чтобы покончить с этим, предлагалось не ждать зимы и весны, а «немедленно добиться… нового мощного подъема колхозного движения». Ставилась задача на основе «широкого развертывания политической работы» увязать «всю работу по коллективизации с проведением правильной партийной линии в хлебозаготовках, в соответствии с директивами ЦК…» (исходя из «контрольных цифр» роста коллективизации на 1930/31 г., утвержденных политбюро 25 июля 1930 г.). К тому же ЦК предостерегал от ошибочной тенденции «подменить организацию артелей с/х (сельскохозяйственными. – А.С.) кооперативными товариществами…, как основной формы колхозного движения на данном этапе» (Трагедия советской деревни. – Т.2. – С.548, 646-647). Это на деле означало возвращение к сценарию коллективизации зимы – весны 1930 г., осуждение «одностороннего» понимания ориентации постановления ЦИК и СНК СССР от 21 июня на распространение среди бедняцко-середняцких хозяйств ТОЗов (ст.12).
Такие подходы не могли не отразиться на замедленном росте простейших видов кооперации. И, по-видимому, не случайна обеспокоенность высших партийно-государственных инстанций республики недооценкой советскими, хозяйственными и колхозно-кооперативными организациями вопроса простых форм производственных кооперативных объединений (молочные, машинные, мелиоративные и др.) и ТОЗов, которая просматривается в очередных нормативных правовых актах, воспринимается преимущественно декларативной, демагогической спекуляцией или тактическим шагом в целях успокоения униженных и оскорбленных. Кстати, как следует из информации ЦИК БССР, к началу декабря 1930 г. «большинство этих товариществ распалось» (разд.ІІ, ст.1 (ЗЗ БССР. – 1931. – Аддз.І. – №12. – Арт.14)).
Тем временем во исполнение названного письма ЦК ВКП(б) 29 сентября бюро ЦК КП(б)Б опубликовало постановление «О коллективизации». В соответствии с ним парторганизации обязывались покончить с имеющим место ослаблением борьбы с кулаком, что «наиболее ярко выявилось при проведении хлебозаготовок». Одновременно отмечалось: «по ряду районов не выявлены кулаки и проявлена нерешительность в доведении твердых заданий до кулацкого двора и в выполнении сроков сдачи зерна». В качестве действенного средства решительной перестройки этой работы предлагалось «беспощадно бороться с настроениями самотека в колхозном движении и стремлениями отложить работу по коллективизации на зимнее и весеннее время». Также обращалось внимание на необходимость осуществления в самое ближайшее время коренного перелома в работе среди женщин и бедноты. А чтобы дело двигалось как следует, предусматривалось всего лишь закрепление большинства районных ответственных работников за колхозами и местными партячейками, обеспечение колхозно-кооперативной системы «действительно лучшими работниками», «способными последовательно и до конца осуществлять генеральную линию партии» (Проведение сплошной коллективизации сельского хозяйства Белорусской ССР (ноябрь 1929 – 1932 гг.) – С.152-154). Отметим при этом, что в связи с проведением уборочной и посевной кампании уже за июль – сентябрь этого года только ЦК КП(б)Б, Центральное правление профсоюзов, Наркомзем и колхозно-кооперативная система республики командировали в деревню сроком от двух недель до полтора месяца 6317 человек (Там же. – С.155).
Октябрьский (1930 г.) пленум ЦК КП(б)Б, подтверждая предыдущие директивы, под прикрытием громкого лозунга «Пятилетка в четыре года!», требовал от партийных организаций, местного партийного и советского актива «со всей энергией развернуть работу по развитию колхозного движения…, непрерывно и систематически проводя на базе сплошной (курсив авт. – А.С.) коллективизации ликвидацию кулачества как класса». Причем для «успешного выполнения народнохозяйственного плана ударного квартала (октябрь – декабрь)» (принят бюро ЦК и СНК республики и одобрен этим пленумом) следовало «развернуть работу по коллективизации так, чтобы обеспечить коллективизацию до 20 процентов общего количества сельских хозяйств БССР к 1 января 1931 года». Выходит, принятая установка по росту коллективизации в республике, корректируя «контрольные цифры» политбюро ЦК ВКП(б) на весь 1930/31 г. ускоряла ее темпы. Одновременно это означало фактическое развертывание раскулачивания.
Вместе с тем пленум признал, что «в большинстве районных организаций не выполнено постановление ХІІІ съезда КП(б)Б об организации и развитии товариществ по совместной обработке земли и о развертывании производственного кооперирования и восстановлении пришедшей в упадок (расстроенной) сети сельскохозяйственной кооперации». Понятно, в таких условиях достичь установленных темпов преимущественно на основе усиления организационной и агитационно-пропагандистской работы было невозможно. Тем более, что за сентябрь – октябрь прирост темпов коллективизации составил 1,1% и ее уровень достиг на 1 ноября 12,3%.
Однако в решении была вполне определенно выражена мысль о возможности досрочного выполнения пятилетнего плана «только при условии дальнейшего широкого развертывания социалистического наступления по всему фронту на капиталистические элементы города и деревни» (понималось – с учетом хлебозаготовок, мясозаготовок, финансовых мероприятий и т.д.). А будто бы для менее смышленых или более осторожных в документе доводилось: только «решительная борьба за генеральную линию партии…, борьба за полное выполнение задач по сплошной коллективизации и на этой основе ликвидации кулачества как класса» гарантирует ее проводников от зачисления в правые оппортунисты или их сторонников (см.: КПБ в резолюциях…– Т.2. – С.313, 314-317). Очевидно, такая этика «деловых» отношений по-прежнему не только расходилась с общепринятыми критериями здоровой нравственности, но являлась, по существу, повторением накопленной властью практики волюнтаристского подхода к решению сложных задач. В данном случае она стала своеобразной отмашкой спринтерам «нового колхозного прилива».
Показательно и то, что принятое 16 декабря 1930 г. постановление ЦИК БССР «Об очередных задачах коллективизации сельского хозяйства в БССР» (ЗЗ БССР. – 1931. – Аддз.І. — №2. – Арт.14), определяя характер и сроки проведения сплошной коллективизации и раскулачивания, не вспоминало о «плане ударного квартала». Однако обязывало «все советские, хозяйственные и колхозно-кооперативные организации… неуклонно проводить в повседневной практической работе постановления ХІІІ съезда КП(б)Б и XVI-го съезда ВКП(б), направленные на осуществление генерального плана сплошной коллективизации бедняцко-середняцких хозяйств с таким расчетом, чтобы до конца пятилетки в основном закончить коллективизацию бедняцко-середняцких хозяйств…» (разд.ІІІ, ст.1). Причем «практическая работа» должна была проводиться в контексте всех хозяйственно-политических кампаний под знаком «дальнейшего развертывания колхозного движения, развертывания сплошной (курсив авт. – А.С.) коллективизации и ликвидации на этой основе кулачества как класса» (разд.ІІІ, ст.2). Успешное выполнение «намеченных планов коллективизации» ставилось в зависимость и от «беспощадной борьбы с кулачеством», и от «самой решительной борьбы с самотеком» (разд.ІІІ, ст.1).
В свете сказанного, более взвешенными были наметки на следующий год декабрьского (1930 г.) пленума ЦК и ЦКК ВКП(б). В резолюции «О народнохозяйственном плане на 1931 год» он требовал, чтобы в 1931 г. в районах потребляющей полосы по зерновым (курсив авт. – А.С.) хозяйствам, куда входила и БССР, коллективизацией было охвачено 20-25% крестьянских хозяйств (по СССР в целом – не менее половины). Пленумом определялся и критерий завершения коллективизации «в основном». При этом имелось в виду объединение в колхозах не менее 80% крестьянских хозяйств (КПСС у рэзалюцыях… – Ч.ІІІ. – 1954. – С.77). Третья сессия ЦИК СССР пятого созыва (январь 1931 г.) подтверждала партийную директиву по коллективизации в течение года не менее половины всех крестьянских хозяйств по СССР, а по основным зерновым районам – не менее 80% общего числа крестьянских хозяйств (Коллективизация сельского хозяйства. – С.351). VI Всесоюзный съезд Советов (март 1931 г.) постановил Советам и советским органам организовать работу так, чтобы к концу пятилетки коллективизация страны была в основном закончена (Съезды Советов Союза ССР… – Т.ІІІ. Съезды Советов Советских Социалистических Республик. 1922 – 1936 гг. – 1960. – С.190).
Заметим: принятая установка на коллективизацию в 1931 г. в среднем по СССР не менее 50% крестьянских хозяйств, а «для потребляющей полосы по зерновым хозяйствам – 20-25%» ускоряло ее темпы против ориентиров, установленных политбюро ЦК ВКП(б) 25 июля 1930 г. Правда, относительно БССР она на фоне уровня, определенного октябрьским пленумом ЦК КП(б)Б для одного квартала, была более реальной.
Между тем, установленные центром сроки были разверсткой минимальных заданий. Не случайно январский (1931 г.) пленум ЦК КП(б)Б, конкретизируя их (с учетом предложения Наркомзема БССР) предписал «достигнуть (уровня. – А.С.) коллективизации в весеннюю посевную кампанию до 30 процентов, а к концу 1931 года – до 45 процентов» всех бедняцко-середняцких хозяйств. Определяя центральную и основную задачу партийной организации республики – повышение темпов коллективизации – пленум обязывал все парторганизации при решении ее добиться во время подготовки и проведения весенней посевной кампании «нового, более мощного прилива бедняцко-середняцких хозяйств в колхозы под знаком решительной борьбы с кулаком, являющегося главным врагом коллективизации». Борьба за темпы увязывалась с организацией «не только колхозников, но и единоличников – бедняков и середняков – для беспощадного наступления на кулачество по всему фронту (зернозаготовки, мясозаготовки, финансовые мероприятия и др.)». В связи с этим подчеркивалось, что «ликвидация кулачества на базе сплошной коллективизации, переселение раскулаченных за пределы деревни должно стать неотъемлемой частью борьбы колхозников и бедняцко-середняцких масс единоличников за повышение темпов коллективизации» (см.: КПБ в резолюциях… — Т.2. – С.329-330; Проведение сплошной коллективизации сельского хозяйства Белорусской ССР (ноябрь 1929 – 1932 гг.). – С.175).
Х Всебелорусский съезд Советов (февраль 1931 г.), со своей стороны, придавая силу закона предпринятым шагам по новому наступлению на крестьян в постановлении «По отчету Правительства Белорусской ССР», поручил Правительству и «в дальнейшем развернутыми и максимальными темпами осуществлять задачу сплошной коллективизации сельского хозяйства с тем, чтобы в основном закончить к концу пятилетки коллективизацию всех бедняцко-середняцких хозяйств Белорусской ССР и на этой основе осуществить ликвидацию кулачества как класса». Постановлением предписывались и методы решения поставленной задачи: «для этого необходимо всем советским и хозяйственным организациям, особенно районным исполнительным комитетам усилить работу по коллективизации, строго сохраняя ленинские принципы добровольности, одновременно еще больше усилить беспощадную борьбу с классовым врагом в деревне – с кулаком и со всеми антисоветскими элементами, препятствующими успешному проведению дела коллективизации Белорусской ССР» (ст.8).
В постановлении съезда «По докладу о совхозном строительстве и коллективизации Белорусской ССР» доводилось, что «теперешние темпы коллективизации являются совершенно недостаточными»: на 1 января 1931 г. уровень коллективизации достиг 15%, а к съезду – 17,6% всех бедняцко-середняцких хозяйств республики. Устанавливалось довести охват коллективизацией в весеннюю посевную кампанию до 20%, в течение года – до 45% общего количества бедняцко-середняцких хозяйств. Наращивание темпов коллективизации требует, – отмечалось в постановлении, – от всех Советов и райисполкомов «развертывания широкой работы вокруг задач коллективизации…, беспощадной борьбы с правооппортунистическими настроениями самотека в колхозном движении, существующими в значительной части районов, и еще более решительного наступления на капиталистические элементы, последовательного проведения политики ликвидации кулачества как класса на базе сплошной коллективизации». Всю работу по коллективизации требовалось развертывать вокруг артели «как основной формы колхозного движения на данном этапе. Наряду с этим должна быть усилена работа по организации первичных товариществ как переходной формы к артели» (ст.1, 5, 6) (Съезды Советов Союза ССР… — Т.V. 1923 – 1937 гг. – 1964. – С.615, 616).
Показательно: решения органа верховной государственной власти не напоминали о коммуне. А хлопоты их о соблюдении строгой добровольности вступления в кооперативы на фоне победы в содержании актов волюнтаристского подхода воспринимаются не более как шаги популизма (для которого характерно больше обещать, чем делать), сделанные из тактических соображений. Выходит, курс на усиленное форсирование коллективизации продолжался: готовилось новое наступление на крестьянство, закрепление его в сельскохозяйственной артели как единой формы коллективного хозяйства. Хотя на волне подъема колхозного движения количество ТОЗов увеличивалось (в июле 1931 г. до 40 против 20 в начале мая 1930 г.). Они, как и коммуны, уступали место сельскохозяйственным артелям. Если на 1 июля 1930 г. удельный вес коммун составлял среди колхозов республики 3,2%, ТОЗов – 0,7%, то на 1 июля 1931 г. – соответственно 1,3 и 0,5%, а к июню 1933 г. он понизился относительно коммун до 0,5%, ТОЗов уже не было. Сельскохозяйственная артель стала единственной формой колхозного движения (Сельское хозяйство СССР: Ежегодник, 1935 / Наркомзем СССР; ред.: А.И.Муралов (отв. ред.) [и др.]. – М.: Сельхозгиз, 1936. – С.637; Победа колхозного строя в Белорусской ССР. – С.209, 300).
В июне 1931 г. на пленуме ЦК ВКП(б) отмечалось, что во всех зерновых, решающих хлопководческих и сахаропроизводящих районах СССР имеется «возможность в основном завершить… сплошную коллективизацию в текущем году и во всяком случае не позднее весны 1932 г.» (КПСС в резолюциях… — Т.5. – С.295). В постановлении ЦК ВКП(б) от 2 августа 1931 г. «О темпах дальнейшей коллективизации и задачах укрепления колхозов» отмечалась необходимость усилить работу по проведению коллективизации с тем, чтобы в указанных выше районах «в основном завершить» ее в 1932 г., а в остальных районах страны («районах потребляющей полосы» или третьей очереди) – в основном завершить ее в 1932 – 1933 гг. Беларусь, известно, представляла один из районов третьей очереди. Постановлением уточнялся и критерий завершения коллективизации «в основном»: вовлечением в колхозы 68-70% хозяйств с охватом 75-80% их посевных площадей. Причем парторганизации всех групп районов предостерегались «от погони за дутыми процентами коллективизации» (КПСС в резолюциях… – Т.5 – С.337, 338).
Однако республиканское руководство, окрыленное оптимистическим решением коллег из Кремля, делает ставку на дальнейшее усиление тенденции форсированного колхозного движения. Судя по всему, чтобы не быть, так сказать, третьими…, но без учета реалий, в июле 1931 г. пленум ЦК КП(б)Б дал установку коллективизировать к весеннему севу 1932 г. «не менее 75 процентов бедняцко-середняцких хозяйств» и тем самым завершить сплошную коллективизацию в 1932 г., а бюро ЦК КП(б)Б 11 сентября 1931 г. решило закончить ее в республике к весне 1932 г. (см.: КПБ в резолюциях… – Т.2. – С.335, 363, 505). Следование предначертанным темпам означало расширение нажимных мер воздействия на единоличное крестьянство. Причем настолько безоглядно и бесцеремонно, что вызвало даже, как говорят, оглобельную критику со стороны ЦК ВКП(б) и центрального органа партийной печати газеты «Правда». Ноябрьский (1931 г.) пленум ЦК и ЦКК КП(б)Б согласился с ней и обязал парторганизации в вопросах о темпах коллективизации и дальнейших задачах колхозного движения руководствоваться директивами ЦК ВКП(б) (см.: КПБ в резолюциях… – Т.2. – С.365). При этом была жестко осуждена деятельность Койдановского, Копыльского, Осиповичского и других райкомов партии в борьбе за дутые проценты коллективизации.
Снова начался выход крестьян из колхозов. Тем не менее, процесс коллективизации развивался по нарастающей до начала 1932 г., хотя и замедленно: количество зачисленных превышало число тех, кто оставлял колхозы. На 1 февраля 1932 г. было коллективизировано 50,8% (по другим сведениям – 49,5) крестьянских хозяйств республики. Весной того же года бегство из колхозов стало массовым. Спад колхозного движения зимой – весной 1932 г. наблюдался и в основных сельскохозяйственных районах СССР. Однако, если в них уже весной выход крестьян из колхозов почти повсеместно прекратился, а вскоре в своем большинстве возобновился приток новых членов, то в Беларуси (как и в некоторых республиках Востока) снижение процента коллективизации продолжалось и во второй половине 1932 г. Объясняется это недооценкой вопроса необходимости исправления допущенных ошибок и перегибов. И не без оснований.
17 июля 1932 г. бюро ЦК КП(б)Б приняло даже специальное постановление «О выходах из колхозов и о порядке проведения уборки и распределения урожая в колхозах». Чтобы быть объективными, заметим, что в ходе выполнения его досталось не только виновным («несмотря на лица и должности») в администрировании, неслыханном бюрократическом отношении к запросам колхозов и колхозников, но и тем, кто не смог выдержать таких порядков. Относительно поведения последних ЦК предписывал: «С вышедших колхозников (из колхозов. – А.С.) срочно взыскиваются кредиты, взятые колхозом до распада, пропорционально их имущественному положению до вступления в колхоз.
Начисляется сельхозналог, кооперативные паи, как единоличникам доводятся в порядке самообязательства заготовки всех видов» (Проведение сплошной коллективизации сельского хозяйства Белорусской ССР (ноябрь 1929 – 1932 гг.). – С.337). Это значит, методы прямого и разностороннего давления на крестьян сохранялись, что, безусловно, делало их поведение более осмотрительным.
По данным Белколхозцентра, на 20 июня 1932 г. распалось 1002 колхоза, количество коллективизированных хозяйств уменьшилось на 56 тыс. и составило 332,5 тыс. Уровень коллективизации хозяйств снизился с 50,4% на 1 января до 43,7% на 20 июня 1932 г. и 43,3 (по другим сведениям – до 41,9%) на 1 января 1933 г. В колхозах числилось 329,3 тыс. хозяйств (см.: Проведение сплошной коллективизации сельского хозяйства Белорусской ССР (ноябрь 1929 г. – 1932 гг.). – С.312, 329-330, 356; Победа колхозного строя в Белорусской ССР. – С.201, 206, 213; История советского крестьянства. – Т.2. – С.196; Трагедия советской деревни. – Т.3. – С.320).
Во вторую пятилетку (1933 – 1937 гг.) «колхозное строительство» продолжалось. Крестьяне, которые оставались в родных местах, опасаясь за свою судьбу, записывались в колхозы. Кстати, в 1935 г. вступил в колхоз и М.В.Машеро – отец будущего первого секретаря ЦК КПБ П.М.Машерова (Довнар-Запольский, А. У Машерова были французские предки? / А.Довнар-Запольский // Комсомольская правда в Белоруссии. – 2008. – 21-27 февраля (№34). – С.6). К концу пятилетки коллективизация в республике в целом была завершена. В середине 1937 г. колхозы объединяли 96% посевных площадей, 87,5% крестьянских дворов. Причем, если в годы первой пятилетки коллективизация развивалась на основе организации новых колхозов, то во второй – главным образом путем укрупнения уже созданных колхозов. Не случайно, количество хозяйств увеличилось на 7%, а количество крестьянских дворов в колхозах – не менее чем на 56,7%. В колхозы вошла остальная часть деревни, преимущественно наиболее жизнеспособная середняцкая прослойка (Социально-экономические преобразования в Белорусской ССР за годы Советской власти / Под ред. Ф.С.Мартинкевича. – Минск: Наука и техника, 1970. – С.197).
Показательно и то, что до середины 1934 г. развитие темпов коллективизации было слабым. Они развивались на фоне частого, но относительно малочисленного бегства крестьян из колхозов. Однако со второй половины 1934 г. уровень коллективизации стал повышаться более быстро. Это явилось своеобразным ответом «коллективизаторов» на провозглашение И.В.Сталиным на совещании по вопросам коллективизации (2 июня 1934 г.) начала нового, завершающего ее этапа на основе «экономических и финансовых мероприятий». На поверку это оказалось очередным усилением налогового пресса или обычного административного нажима на единоличного хозяина. В реальной практике именно налоговое давление стало главным средством вовлечения единоличников в колхозы (см.: Трагедия советской деревни. – Т.4. 1934 – 1936. – 2002. – С.13, 14-15, 191). Слова, как говорят, подкреплялись делами.

2.2. Экономическое давление
Одновременно с нарастающим идеологическим прессингом и массовой работой среди крестьянства в связи с коллективизацией усиливалось использование экономического давления на деревню. При этом на основе ревнивого «выявления» и «довыявления» финансовыми органами крестьянских хозяйств , подлежавших «индивидуальному обложению», по повышенным ставкам (это значит кулацких). Тем более, что постановлением ЦИК и СНК СССР от 23 декабря 1930 г. предписывалось в 1930/31 г. по районам, не завершившим массовую коллективизацию, выявить не менее 3% таких хозяйств (см.: СЗ СССР. – 1931. – Отд.І. – №1. – Ст.6; Трагедия советской деревни. – Т.3. – С.11). Иначе говоря, имелось в виду не только добиться выполнения напряженного плана по индивидуальному налогообложению, «раскулачиванию», но и обеспечить рост колхозного движения под угрозой его применения.
В то же время по-прежнему коллективизацию стимулировало применение при обложении колхозов налогом (как и ослабленных единоличных хозяйств) системы льгот. Конкретные размеры надбавок для отдельных местностей, в зависимости от общей суммы облагаемого дохода хозяйства, устанавливались советами народных комиссаров союзных республик в границах от 5 до 10% той части дохода, которая получена от сельского хозяйства. Фактический доход определялся налоговой комиссией. С 1930 г. в соответствии с постановлением ЦИК и СНК СССР о едином сельскохозяйственном налоге от 23 февраля были введены три различные системы обложения: колхозов и колхозников; единоличных хозяйств и особая система обложения кулацких хозяйств. Для колхозов и колхозников был установлен принцип не прогрессивного, а пропорционального обложения доходов. Причем ТОЗам предоставлялось меньше льгот, чем коммунам и артелям. Кулацкие хозяйства облагались, известно, налогом индивидуально. Для них была установлена специальная прогрессивная шкала. Минимальное обложение составляло 20% дохода хозяйства (при доходе до 500 руб. в год), а максимальное – 70% (при доходе свыше 6000 руб.). При этом налог должен был уплачиваться в один срок – до 1 октября окладного года (СЗ СССР. – 1930. – Отд.І. – №13. – Ст.143, 144; ЗЗ БССР. – 1930. – Аддз.І. — №17. – Арт.116; Трагедия советской деревни. – Т.3. – С.890, 893-894). Это позволило усилить налоговый пресс на кулацкие хозяйства. В 1928/29 г. их платежи составляли 7% всей суммы начисленного в республике сельхозналога, а в 1929/30 г. – 31,5% (по отношению только не более 2% индивидуально обложенных хозяйств) (История государства и права Белорусской ССР.– Т.1. – С.358), хотя количество единоличников за это время сократилось.
С учетом проведенного увеличения сельхозналога в основном единоличникам, согласно постановления СНК СССР от 7 июля 1930 г., в 1930/31 г. налоговые платежи единоличников были в 10 раз выше, чем у колхозников. По данным Наркомфина СССР на 30 октября 1930 г., сумма начисленного налога на кулацкое хозяйство БССР в 1930/31 г. относительно 1929/30 г. выросла на 83,3% (до 353,0 руб.), по СССР – на 116,2% (до 409,4 руб.). При этом в 1930/31 г. количество привлеченных к индивидуальному обложению составило 0,20% всех хозяйств республики против 2,6% в 1929/30 г. (по СССР – соответственно 0,64 и 2,68%) (см.: Трагедия советской деревни. – Т.2. – С.19, 696-699).
Выявлению круга индивидуально облагаемых хозяйств способствовали постановления ЦИК и СНК СССР от 17 и 23 декабря 1930 г. Ими с учетом резкого сокращения числа кулацких хозяйств и изменения их облика в результате событий начала 1930 г. постановление ЦИК и СНК СССР от 23 июля было изменено: СНК союзных и автономных республик наделялись правом видоизменять в соответствии с местными условиями признаки кулацких хозяйств. Вместе с тем с целью усиления экономического давления на единоличников ЦИК и СНК СССР 17 декабря наделили правительства союзных республик правом «вводить для кулаков-недоимщиков по единому с/х налогу и по самообложению обязательную трудовую повинность в тех случаях, когда стоимость их имущества недостаточна для погашения недоимки» на основе законодательства союзных республик (ст.5) (Трагедия советской деревни. – Т.2. – С.761-762). К тому же, в соответствии с постановлением от 23 декабря, местные исполкомы обязывались установить «бдительное наблюдение за тем, чтобы не допускалось обложение в индивидуальном порядке середняцких хозяйств и за нарушение этого правила привлекать виновных к строгой административной или судебной ответственности» (СЗ СССР. – 1931. – Отд.І. – №1. – Ст.6).
В итоге 31 декабря 1930 г. ЦИК и СНК БССР было принято постановление «О признаках кулацких хозяйств» (ЗЗ БССР. – 1931. – Аддз.І. — №3. – Арт.19; Проведение сплошной коллективизации сельского хозяйства Белорусской ССР (ноябрь 1929 – 1932 гг.). – С.169-172). В соответствии с ним райисполкомы и сельсоветы при опоре на батрачество, колхозников, группы бедноты, бедняцко-середняцкий актив должны были до 15 января (согласно общесоюзного постановления – не позже 15 января) выявить и обложить сельскохозяйственным налогом в индивидуальном порядке «все кулацкие хозяйства и полностью» взыскать «с них начисленные оклады налога, страховки и самообложения» (ст.2). И самое интересное: «пристальное наблюдение» за осуществлением этой работы возлагалось на проводников или ответственных за выполнение ее – райисполкомы. Да так, чтобы виновных в обложении сельхозналогом в индивидуальном порядке середняцких хозяйств «привлекать к строгой ответственности» (ст.3). А чтобы вопрос решался надлежащим образом, устанавливались более широкие и жесткие критерии определения кулацких хозяйств. В качестве признаков кулацких хозяйств, на основе которых происходит обложение в индивидуальном порядке сельскохозяйственным налогом, критерии включали получение дохода от передачи в пользование населению рабочего скота, систематическую сдачу в наем помещения под жилье или дачу, использование сельскохозяйственных машин без механического двигателя, в случае обращения кого-нибудь из хозяйства к торговле по регистрационному свидетельству или без него и т.п. (ст.1-д, е, и, к). Такой подход размывал социальные различия между кулачеством и зажиточными группами крестьянства, все более преобладающими делал имущественные различия, не способствовал эффективной организации хозяйства. Основными признаками отнесения крестьянского хозяйства к «кулацко-зажиточному» становилась неуплата индивидуального налога, отказ от выполнения «твердого» задания, нежелание вступить в колхоз. Именно поэтому, несмотря на «строгий контроль» в число «чуждых» попало немало середняцких хозяйств.
Не обошло постановление вниманием и круга признаков хозяйств, которые предостерегали их от угрозы обложения сельскохозяйственным налогом в индивидуальном порядке. При этом не запрещалось, но строго регламентировалось применение в крестьянских хозяйствах наемного труда, предоставление в пользование другим рабочего скота, аренда земли, промышленного предприятия, сада или огорода, сдачи в наем помещений. Но в тех условиях обращение даже к использованию наемной рабочей силы в соответствии с установленными правилами (с учетом «особых условий производства»), а тем более к осуществлению искаженной благотворительности (ст.1-а, б, и) было небезопасным. Люди, опасаясь быть придавленными налоговым прессом, не спешили их использовать. А это вело к быстрому разрушению традиций благотворительности, хозяйственной рачительности и осмотрительности. Чтобы в этом убедиться, достаточно вспомнить о «самоликвидации» хозяйств или ухудшении эффективности крестьянской экономики.
Поэтому популистский характер имело предупреждение законодателей Союза ССР совнаркомов союзных республик и местных исполкомов о недопустимости обложения в индивидуальном порядке середняцких хозяйств (имевшееся прежде) и учитывать, что в районах сплошной коллективизации, где резко сократилось число кулацких хозяйств, необязательно обложение в индивидуальном порядке определенного процента хозяйств (применительно к средней норме в 3%). Тем более, что всячески «подстегивалось» выполнение определенных «наверху» показателей по мобилизации денежных средств деревни, прежде всего единоличного крестьянства (см.: ЗЗ БССР. – 1930. – Аддз.ІІ. — №37. – Арт.298, 299, 300; Тамсама. – №39. – Арт.326; Тамсама. – 1931. – Аддз.І. – №2. – Арт.12; Трагедия советской деревни. – Т.3. – С.176-178).
К сведению. Установленные признаки базировались на содержании постановления СНК СССР от 21 мая 1929 г. «О признаках кулацких хозяйств, в которых должен применяться Кодекс законов о труде» (отменено постановлением ЦИК и СНК СССР от 13 октября 1930 г.), Положения о едином сельскохозяйственном налоге (утверждено ЦИК и СНК СССР 23 февраля 1930 г.), постановления ЦИК и СНК СССР от 23 декабря 1930 г. «Об обложении кулацких хозяйств единым сельскохозяйственным налогом в индивидуальном порядке» и постановлениея ЦИК и СНК БССР от 19 марта 1930 г. «О едином сельскохозяйственном налоге» (см.: Документы свидетельствуют. – С.221-222, 417-418; СЗ СССР. – 1930. – Отд.І. — №13. – Ст.144; Там же. – №37. – Ст.399; Там же. – 1931. – Отд.І. – №1. – Ст.6; ЗЗ БССР. – 1930. – Аддз.І. – №17. – Арт.116). К слову, с изданием на союзном и республиканском уровнях очередных законодательных актов об едином сельхозналоге, действие ранее принятых аналогичных постановлений прекращалось, а очередные дифференцированные критерии обложения той или иной группы хозяйств определялись с учетом, так сказать, текущего момента (см.: ЗЗ БССР. – 1931. – Аддз.І. — №16. – Арт.135).
И наконец, еще одно свидетельство массированного давления на единоличников экономическими и административно-репрессивными мерами. В дополнение к уже апробированным критериям определения примет кулацких хозяйств для налогообложения в марте 1933 г. ЦИК и СНК СССР установили (кстати, во исполнение установки политбюро ЦК ВКП(б)), что к индивидуальному обложению налогами необходимо также привлекать: «а) хозяйства, которые занимаются систематически спекуляцией (скупка, продажа) и наживаются на этом… б) хозяйства, злостно не выполняющие заданных планов сева и других установленных законом государственных обязательств, если они не относятся к бесспорно бедняцким хозяйствам» (см.: Об установлении совнаркомами союзных республик и краевыми исполнительными комитетами признаков кулацких хозяйств при обложении культжилсбором, сельскохозяйственными и другими налогами: Постановление ЦИК и СНК СССР от 23 марта 1933 г. // Трагедия советской деревни. – Т.3. – С.733; Там же. – Т.4. – С.927). Как видим, расширение перечня признаков кулацких хозяйств имело целью – рост рядов кулачества, заставить единоличников вступать в колхозы.
Экономическое давление с целью решения задач индустриализации и стимулирования коллективизации продолжало проводиться по линии хлебозаготовок, натуральной оплаты за работы МТС, изъятия денежных средств у сельчан, преимущественно у единоличного крестьянства, через подписки на государственные займы. Не обошло стороной крестьян нарастающее давление иных платежей, в т.ч. «самообложения», обязательного окладного страхования, целевых сборов на укрепление районных и сельских бюджетов по линии культурного и хозяйственного строительства.
Конкретным свидетельством приемов мобилизации денежных средств населения является следующий красочный факт. Чтобы повысить заинтересованность местных органов государственной власти в отчуждении денежных средств населения постановление ЦИК и СНК СССР от 9 января 1931 г. «Об одноразовом сборе на хозяйственное и культурное строительство в сельских районах» предусматривало полное поступление этого сбора в бюджеты районных (25%) и сельских Советов (75%). Этим сбором, согласно союзного постановления, облагались только единоличные хозяйства. Средние ставки сбора составляли 100% от единого сельскохозяйственного налога за 1930 г., причем середняки облагались налогом в размере 65% от сельхозналога, а маломощные – 5 руб. на хозяйство (см.: СЗ СССР. – 1931. – Отд.І. – №3. – Ст.34; Трагедия советской деревни. – Т.2. – С.723-724, 842). Выходит, аппарат местных органов власти ориентировался на нанесение удара по середняцким хозяйствам. Этот факт еще одно недвусмысленное свидетельство действительного отношения власти к относительно развитым группам крестьянства. С другой стороны, проявившаяся переориентация в налогообложении – определенное осознание партийно-государственной элитой не только факта потери кулачеством черты самостоятельной социально-экономической и политической силы, но и общего обеднения деревни. Иначе чем объяснить определение ставки оклада для маломощных единоличных хозяйств?
С необычной угодливостью было воспринято постановление белорусскими законодателями. ЦИК и СНК БССР 12 января 1931 г. постановлением «О проведении одноразового сбора с сельского населения на нужды хозяйственного и культурного строительства» (ЗЗ БССР. – 1931. – Аддз.І. – №3. – Арт.20) установили: «Единовременным сбором облагаются единоличные хозяйства, граждане, постоянно проживающие в данном поселении, хотя бы они и не вели сельское хозяйство, а также члены колхозов, имеющие необобществленные доходы» (ст.2). На Наркомфин и райисполкомы для осуществления постановления возлагалась задача: «Исходя из экономической мощности отдельных районов и общих размеров доходов крестьянства, в отдельности от продажи продуктов сельского хозяйства на частном рынке и от неземледельческих заработков» (ст.3) довести к выполнению ставки единовременного сбора тем или иным категориям хозяйств. Причем ставки сбора для хозяйств, обложенных сельхозналогом в индивидуальном порядке (кулаки), составляли 100% оклада единого сельхозналога 1930/31 г. (ст.6). Для единоличных середняцких хозяйств средние ставки сбора зависели от группы района и составляли 55 – 65 – 75% оклада в 1930/31 г., но не менее 6 руб. с хозяйства (ст.4). Хозяйства, освобожденные от сельхозналога 1930/31 г., облагались 5 руб. (ст.7); нетрудовые хозяйства, не имевшие сельскохозяйственного дохода, облагались ставкой оклада единого сельхозналога, «который был бы по их доходах начислен, если бы они облагались сельскохозяйственным налогом» (ст.8), а члены колхозов, имевшие в 1930 г. необобществленные доходы, – облагались сбором в 4 руб. на хозяйство (ст.10).
Райисполкомы (или по их поручению сельсоветы) могли «в отдельных случаях» устанавливать для категорий хозяйств разные ставки по отдельным сельсоветам в границах района или освобождать отдельные хозяйства, указанных в ст.4, 7 и 10, от выплаты сбора частично или полностью, не нарушая средней ставки для района. Однако, если учесть напряженность обязательных разверстанных заданий, а также острый дефицит средств в местном бюджете, то реализация такого права на местах скорее всего была не реальной. Тем более, что еще 23 ноября 1930 г. СНК БССР по рассмотрении вопроса «О выполнении плана мобилизации средств населения» предложил Наркомату юстиции «ускорить рассмотрение дел злостных неплательщиков обязательных платежей и служебных лиц, виновных в срыве мобилизации средств населения» (ЗЗ БССР. – 1930. – Аддз.ІІ. – №37. – Арт.297). А 16 декабря того же года ЦИК БССР принял решение по выполнению финансового плана, в том числе мобилизации средств населения, отмечая их «совершенно медленный ход». Причина этого виделась в отсутствии «надлежащих мер» со стороны райисполкомов и сельсоветов по выполнению правительственной директивы. Райисполкомам и сельсоветам необходимо, указывалось в решении, усилить борьбу за выполнение планов мобилизации денежных средств, «особенно по сбору обязательных и добровольных платежей населения, помня, что своевременное и полное выполнение финансовых планов является одним из основных элементов осуществления общего плана социалистического строительства». Выполнение плана по мобилизации средств населения в установленные сроки, наряду с заготовками и выполнением промфинплана, законодатель относил к важнейшей хозяйственной кампании (см.: Па дакладу Старшыні СНК т.Галадзеда аб кантрольных лічбах народнай гаспадаркі БССР на 1931 г.: Пастанова ЦВК БССР ад 16 снежня 1930 г. // ЗЗ БССР. – 1931. – Аддз.І. – №2. – Арт.12).
Поэтому неудивительно: на 1931 г. сумма самообложения по СССР была установлена в 400 млн руб. против 240 млн в 1930 г. Несмотря на то, что она была сокращена до 350 млн, но единоличники, занимавшие тогда несколько более 40% в общем числе крестьянских хозяйств, должны были внести 230 млн руб., а колхозники – 120.
В целом же платежи сельчан в 1930 г. составили 1825,9 млн руб. При этом основные платежи единоличных хозяйств увеличились с 793,7 млн руб. в 1929/30 г. до 1267,3 млн руб. в 1930/31 г., хотя количество единоличников за это время сократилось. Одновременно средняя сумма денежных платежей на одно единоличное хозяйство выросла с 37 руб. 02 коп. до 99 руб. 61 коп., на кулацко-зажиточное – с 331 руб. 64 коп. до 699 руб. 73 коп. Определяющей была и тенденция роста сбора сельскохозяйственного налога. Общий его размер возрос до 500 млн руб. на 1930/31 г. против 310 млн руб. в 1929/30 г. Причем, по официальным данным, в 1931 г. на один колхозный двор приходилось около 3 руб. сельхозналога, на единоличника – более 30 руб., а на кулацкое хозяйство – почти 314 руб. Аналогичное положение было и с хлебозаготовками, план которых увеличился почти в 1,8 раза (Трагедия советской деревни. – Т.2. – С.24; Новейшая история Отечества. ХХ век: Учеб. для студентов вузов: В 2-х т. / Под ред. Ф.Ф.Киселева, Э.М.Щагина. – М.: Гуманит. изд. центр ВЛАДОС, 1998. – Т.2. – 1998. – С.62). Если учесть необычную склонность партийно-государственного руководства БССР решать задачи Центра «образцово», то можно допустить, что темпы роста платежей белорусской деревни не уступали общесоюзным, а если и уступали, то незначительно. О существенном давлении на сельчан свидетельствует и тот факт, что сельхозартели Беларуси напряженный государственный план хлебозаготовок 1930/31 г. перевыполнили в два раза (см.: Очерки истории Коммунистической партии Белоруссии. – Ч. II. – С.160).
Целенаправленно углубляя раскол в крестьянской среде, власть продолжала вербовать в число активных сторонников коллективизации малоимущие слои деревни, уравнивать социальные типы крестьянства. С целью дальнейшего уравнивания единоличных бедняцких и середняцких хозяйств, «стимулирования» вступления их в коллективные хозяйства власть продолжала активно использовать жесткое налогообложение, переделы земли, ликвидацию хуторской системы (около 192 тыс. дворов к 1941 г.).
Причем заметим еще раз, что с 1931 г. беднота была фактически лишена привилегированного положения: маломощность (это значит имущественные различия) единоличного хозяйства перестала быть основанием для освобождения от налогов в соответствии с необлагаемым минимумом дохода единоличников. Выходит, беднота, выполнив отведенную ей функцию в деле «ликвидации кулачества как класса», утратила для властьпредержащих свое значение как субъект коллективизации. Но как объект коллективизации она его полностью сохранила. Отсюда – беднота должна была ощутить всю мощь нарастающего давления налогового пресса. Так, сельхозналог для единоличников с годовым доходом менее 100 руб. в 1934 г. возрос в сравнении с 1932 г. в 3,5 раза. Возрастали платежи и других групп единоличников. В августе – сентябре 1934 г. были повышены ставки сельхозналога с единоличников и введен для них единовременный налог, на 50% увеличены нормы обязательных поставок продукции государству по сравнению с колхозниками. В 1935 г. были сняты ограничения во взыскании штрафов с единоличников, существовавшие прежде. Тогда же для них были значительно повышены нормы сдачи зерна. Одновременно был усилен контроль за источниками доходов у этих хозяев, стали более жесткими санкции против невыполнения или отказа от плана сева, от обязательств по зернопоставкам и т.п. (см.: СЗ СССР. – 1934. – Отд.І. – №49. – Ст.380; Трагедия советской деревни. – Т.4. – С.14). Наконец, за 6 лет (1930 – 1935 гг.) величина сельхозналога с хозяйства советского единоличника возросла не менее чем в 9 раз. Это значит, свидетельствуют пытливые исследователи, именно налоговое давление стало главным средством вовлечения единоличников в артели. Меры прямого давления на крестьян и на последнем этапе коллективизации носили всеобщий характер (Данилов, В., Ильин, А., Тепцов, Н. Коллективизация: как это было / В.Данилов, А.Ильин, Н.Тепцов // Урок дает история / Под общ. ред. В.Г.Афанасьева, Г.Л.Смирнова; Сост. А.А.Ильин. – М.: Политиздат, 1989. – С.180; Трагедия советской деревни. – Т.4. – С.14).
К тому же обязанности единоличников перед государством не ограничивались налоговыми платежами. Они, известно, обязаны были не только бесплатно сдавать государству значительную часть своей продукции, но и совершенно бесплатно отрабатывать так называемую «трудгужповинность», принимать участие в лесозаготовках, выполнять в установленном порядке работы по обслуживанию школ, больниц и т.д. Иначе говоря, крестьянин-единоличник в своем хозяйстве, справедливо замечено в российской современной историографии, был обложен государством налогами, хлебозаготовками и иными поборами как «медведь в берлоге» опытными охотниками. «Не мытьем, так катанием» государство понуждало его идти в колхоз. Такая же практика излишнего экономического контроля государства за единоличниками (и за иными товаропроизводителями), по сути, продолжалась и после завершения коллективизации «в основном».
Понятно, удушающей была мощь налогового пресса или государственных повинностей и для колхозников. Однако в сравнении с единоличниками они имели обычно определенные преимущества. В сочетании с относительными послаблениями в налогообложении (пониженные ставки, освобождение от обложения и др.) они во многом и явились теми «преимуществами колхозной жизни», которые довольно быстро «убедили» единоличника. Несмотря на то, что эти преимущества неуклонно становились все менее существенными (с ростом различного рода платежей на хозяйства колхозников, обесценивавших трудодень), для единоличников они становились все более очевидными.
Вместе с тем с установлением колхозного строя государство получило возможность детально и беспрепятственно регламентировать жизнедеятельность любых типов или форм хозяйствования в деревне. В 1939 г. был введен новый налог: по закону о сельскохозяйственном налоге колхозники обязаны были платить государству за каждое плодовое деревце и каждую огородную грядку своего приусадебного хозяйства независимо от урожая. Одновременно был увеличен размер обязательных госпоставок колхозов (см.: О мероприятиях по развитию общественного животноводства в колхозах: Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 8 июля 1939 г.; Изменения в политике заготовок и закупок сельскохозяйственных продуктов: Постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 7 апреля 1940 г. // Решения партии и правительства… – Т.2. 1929-1940 годы. – 1967. – С.713-717, 745-749).
2.3. Административно-карательный ресурс
После «передышки» 1930 г. не были забыты и меры откровенного принуждения. В интересах содействия «новому подъему» колхозного движения активно продолжалась политика «ликвидации кулачества как класса». Осенью 1930 г. развернулись массовое раскулачивание, расселения и выселения раскулаченных крестьян. При этом «в целях полной очистки погранполосы от контрреволюционных элементов и предотвращения бегства «одиночек» из мест выселения на родину», – отмечалось 17 ноября 1930 г. в «Справке ОГПУ о противодействии кулачества политике коллективизации и его выселение в 1929 – 1930 гг.», – в результате проведенной ОГПУ 12 – 15 ноября операции «по вывозу семей высланных одиночек в места нахождения высланных» из Беларуси вывезено 5509 членов семей одиночек (Трагедия советской деревни. – Т.2. – С.706).
Часть раскулаченных по третьей категории расселялась в пределах республики, ее районов. Часть из них, проявляя осмотрительность, покинула родные места, разбежалась. Других ждала доля ранее сосланных семей на фоне очередной заготовительной кампании. Арестовывались главы крестьянских семей, отнесенных к первой категории кулаков, а также участники крестьянских выступлений, так как они относились к кулакам первой категории, независимо от их экономического положения и социальной принадлежности. Согласно «Справки ОГПУ о числе репрессированных органами ОГПУ в 1930 г.», Беларусь относилась к районам СССР, в которых удельный вес административно-карательных мер был очень высоким (на 6-й позиции из 21). Здесь тройки ОГПУ осудили 8856 чел. или 4,9% всего количества таким образом осужденных по СССР (Трагедия советской деревни. – Т.2. – С.809).
Возобновленное осенью 1930 г. выселение крестьянских хозяйств в отдаленные районы СССР набрало силу весной – летом 1931 г. Оно являлось (как и раскулачивание или угроза их применения), свидетельствуют документы, решающим фактором «нового подъема» колхозного движения. Поэтому неудивительно: политика «ликвидации кулачества как класса» продолжала проводиться не на основе сплошной коллективизации, как утверждалось официально, а через опережение ее путем экономического стимулирования (передачей колхозам, а то и отдельным бедняцко-середняцким хозяйствам средств производства и имущества раскулаченных) и психологически (фактор «последнего предупреждения» и устрашения единоличников). Причем в условиях, как показывает углубленный анализ, когда фактически не было ни класса, ни социального слоя мелких предпринимателей. «Раскулачивали» и ликвидировали остатки зажиточных крестьян, включая середняков и даже бедняков, в том числе бывших красных партизан, заподозренных в сочувствии кулакам и противодействии власти («подкулачники», «перерожденцы» и т.п. определения) (Трагедия советской деревни. – Т.3. – С.12).
Как свидетельствует сводка Особого отдела ОГПУ «О ходе выселения кулачества» от 12 июня 1931 г., из Беларуси в Уральскую область было выселено 3842 семьи (16776 чел.), а 1100 семей (5 тыс. чел.) находились на сборных пунктах в ожидании эшелонов для высылки туда же (Трагедия советской деревни. – Т.3. – С.143, 145). Кроме того, на 1 июня из 2241 колхоза было вычищено 2235 кулацких хозяйств. Исключенные хозяйства неотложно облагались индивидуальным налогом («твердозаданники»), а в случае не оплаты его, подлежали очередным репрессивным мерам, даже выселению за пределы республики.
В соответствии с аналитической справкой Секретно-политического отдела (СПО) ОГПУ «О ходе коллективизации и массовых выступлениях крестьянства в 1931 г. – январе – марте 1932 г.», на 15 марта 1932 г. (примерно за предыдущие четыре месяца) только по 51 району Беларуси в результате «оперативных мероприятий» сотрудниками спецслужбы «изъято» 1359 человек: «контрреволюционеров-одиночек, кулачества и прочего антисоветского элемента», в том числе 334 кулака, «пролезших в колхозы». При этом было «вскрыто и ликвидировано 82 кулацкие группировки и одна контрреволюционная организация», «вскрыто 4 кулацко-эсеровских группы» (49 чел.) (Трагедия советской деревни. – Т.3. – С.321, 350). Такая мера, судя по всему, результат подавления 5 массовых выступлений крестьян (2170 чел.). К тому же во второй половине 1931 г. из 61 района республики было выселено 5664 семьи – 22670 чел. Всего в течение 1931 г. в БССР количество кулацких хозяйств сократилось на 47,1%. В 1932 г., казалось, выявилась тенденция к некоторому снижению уровня открытых (прямых) репрессий. В июне этого же года ЦИК и СНК СССР приняли постановление «О революционной законности», осуждавшее нарушение прав человека в ходе коллективизации. Тем не менее, раскулачивание, выселение и аресты продолжались. Правда, все более по причинам недооценки социалистической собственности, невыполнения налоговых платежей, обусловленных политическими мотивами.
С осени 1932 г. на основе постановления (закона) ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 г. (по сути продублированного 13 августа законодателями республики) активизировалось применение жестких уголовных санкций за недооценку сельчанами социалистической собственности, в том числе колхозной собственности. Способствовало этому и отсутствие в нем дифференциации мер наказания (10 лет тюрьмы или расстрел предусматривались за любое хищение социалистической собственности), ориентация следствия на рассмотрение дел в самом срочном порядке, игнорирование известной правовой нормы «закон обратной силы не имеет». Инструкция по его применению, утвержденная 16 сентября 1932 г. допускала применение установленных уголовных мер до издания постановления, «в случаях, когда преступления имеют общественно-политическое значение» (разд.4, п.1). Сказалось также продолжительное рассмотрение такого рода дел преимущественно народными судами. Во изменение ситуации в середине 30-х годов такие дела в республике были переданы в подсудность Верховного суда БССР (см.: Трагедия советской деревни. – Т.3. – С.21, 419-422, 453-454, 477-479; Там же. – Т.4. – С.406-407). Тем временем только с мая 1932 г. по май 1933 г. в республике было экспроприировано и выслано 35 тыс. крестьянских семей, в том числе кулацких.
Выселения продолжались и в дальнейшем, хотя уже под знаменем борьбы с активными классовыми врагами советской власти. При этом, в соответствии с директивой – инструкцией «О прекращении массовых выселений крестьян, упорядочении производства арестов и разгрузке мест заключения» от 8 мая 1933 г., жестокость наказаний против тех колхозников и единоличников, действия которых противоречили политике власти, не прекращалась и не слабела. К тому же, несмотря на слова об отмене массовых высылок, в ней самой же санкционировалась «разнарядка» на выселение еще 12 тыс. крестьянских хозяйств по СССР, в том числе 500 – из БССР (Трагедия советской деревни. – Т.3. – С.746-750).
Продолжало действовать постановление ІІІ сессии ЦИК СССР от 30 января 1933 г. о единоличниках (ст.7-б): хозяйства, саботировавшие планы сева и упорно не желавшие обрабатывать свою землю, привлекались к ответственности с лишением приусадебного участка и в отдельных случаях с высылкой из родных мест. Не отсюда ли с 5 по 15 мая 1933 г. «подлежали выселению» 8316 семей (30410 чел.) и 243 «одиночки»? 27 мая 1934 г. была объявлена частичная амнистия кулаков. В августе 1935 г. уголовная ответственность колхозников и единоличников за уклонение от плана по выращиванию скота была заменена мерами общественного воздействия. Но оставались в силе уголовные санкции за убой племенного скота, телок и других животных, полученных путем государственной помощи, за убой законтрактованного скота, тельных коров, за убой лошадей (см.: Об укреплении колхозов. Постановление ЦИК СССР, принятое на ІІІ сессии 6-го созыва 30 января 1933 г. // Коллективизация сельского хозяйства… – С.445-451; Трагедия советской деревни. – Т.4. – С.9-10).
Из-за отсутствия действенных мер по сдерживанию излишней экономической и административно-карательной опеки деятельности производителей ряды наказанных государством неуклонно пополнялись. По Справке НКВД СССР о выселении кулачества и антисоветского элемента в первой половине 1935 г., в республике велась подготовительная работа по выселении с 1 по 7 августа этого года 2 тыс. семей антисоветских элементов из пограничных районов в Северный край и Южный Казахстан (Трагедия советской деревни. – Т.4. – С.551, 934).
Типичным примером того, что приходилось пережить семьям политзаключенных является семья И.Г. Казея – отца Марата – Героя Советского Союза. Сам И.Г. Казей – революционный идеалист, работавший механиком на Дзержинской МТС, был арестован как «враг народа» в 1935 г. (по официальной версии, за вредительство: портил и ломал, якобы, колхозную технику), умер в ссылке в Биробиджане (посмертно реабилитирован в 1959 г.). Кроме него «схватили двух его родных братьев. Пострадали и двоюродные… После ареста мужа А.А. Казей, которая заочно училась в Московском педагогическом институте имени Крупской, из вуза исключили. С дзержинской квартиры выгнали. И с работы тоже… Со многих работ… Были и аресты… Выпустили Анну Казей из застенков… Перед самой войной… Пятерых детей пришлось раздать бабушкам-дедушкам», – вспоминала, едва сдерживая слезы, их дочь – Герой Социалистического Труда А.И. Казей (Лубневская, Л. Родная сестра Марата Казея Ариадна: «Фото Марата-героя в первые дни войны за пару яиц сделал немец» / Л. Лубневская // Комсомольская правда в Белоруссии. – 2008. – 8-14 мая (№ 86). – С. 6-7).
О масштабах и характере карательной политики государственной власти относительно крестьянства в течение 1929 – 1935 гг. определенным образом свидетельствуют ориентировочные сведения Наркомата юстиции БССР от 21 декабря 1935 г. Они стали результатом осмысления постановления политбюро ЦК ВКП(б) «О снятии судимости с колхозников» от 28 июля 1935 г. и идентичного постановления ЦИК и СНК СССР от 29 июля 1935 г. (СЗ СССР. – 1935. – Отд.І. – №40. – Ст.327). По мнению республиканского Наркомата юстиции, количество осужденных за 1929 г. – первую половину 1935 г., к которым могло быть применено постановление, достигало 146375 чел. (47120 колхозников и 99255 единоличников). Причем это были самые скромные величины. Чтобы оценить количество пострадавших при этом людей, надо умножить приведенную величину хотя бы на пять. Получим 731875 человек. Это только за шесть с половиной лет и по делам, прошедших через обычную судебную систему. Выходит, вне рассмотрения находились дела осужденных за контрреволюционные преступления. Будем учитывать и то, что соответственно установок кремлевского руководства судимость снималась только с колхозников, осужденных на сроки лишения свободы не свыше 5 лет и уже отбывших наказание (Трагедия советской деревни. – Т.4. – С.10, 664). Поэтому в очередной раз заметим: тиражируемые в публикациях последнего десятилетия цифры о 100 тыс. семей репрессированных белорусских крестьян, а тем более 600 – 700 тыс. граждан – далеки от действительных.
Вместе с тем в общественное сознание все более целенаправленно внедрялась мысль, что подобные жертвы (в том числе и невинные) в целом оправданы. Ибо рождение нового общества невозможно якобы без жестокой борьбы с внешней и внутренней контрреволюцией. В стране середины 30-х годов сложилась такая атмосфера, в которой властям было легко перейти к новому витку репрессий. Он во всей своей полноте проявился в печально известные 1937 – 1938 гг., а также в кампании по дехуторизации деревни конца 30-х годов.
В деревне стал господствующим совершенно другой, чем прежде, тип хозяйствования. Формально он значился и даже приобрел идеологему, отмечают пытливые исследователи, особой разновидности кооперативного хозяйства, материальной основой которой являлась кооперативно-колхозная форма собственности на основные средства производства, за исключением собственности на землю, которая оставалась государственной (считалась общенародной), но переданной и закрепленной за колхозами в бесплатное и бессрочное пользование. На деле, фактически этот тип хозяйства являлся полугосударственным. На колхозный строй, который становился неотъемлемой частью советского общества на новом этапе его развития, были распространены принципы хозяйствования, характерные для государственного сектора (жесткая централизация, директивность, плановость, значительный удельный вес уравнительных тенденций в распределении материальных и духовных благ и т.д.).
Проведенный перевод сельскохозяйственного производства на излишне плановые начала его регулирования и управления со стороны государства означал преимущественно внеэкономический характер принуждения сельского труженика к труду. В итоге он терял личную заинтересованность в подъеме хозяйства своей артели, обеспечении устойчивого развития сельской экономики.
Утверждение колхозного строя означало качественно новый рубеж не только в жизни отечественной деревни, но и страны в целом. Две однородные по характеру формы собственности – государственная и кооперативно-колхозная – стали всеохватывающими в обществе.
Принимавшиеся в последующие годы меры по так называемому укреплению, усовершенствованию, а то и крутому подъему колхозного строя носили чаще всего второстепенный, почти косметический характер, ибо не затрагивали его сущности. При этом колхозное крестьянство являлось низшим социальным слоем общества. Оно, как выясняется, было лишено жизненно важных возможностей и прав, которыми владели горожане (правда, не очень широкими), даже в большей степени сравнительно с началом ХХ в. Если столыпинская реформа юридически уничтожила последние остатки неравноправного положения крестьянства времен крепостного права, то по мере шествия «победы колхозного строя» оно стало более значительным. Например, указ от 5 октября 1906 г. наделял крестьян правом свободного получения паспортов и выбора места жительства. Колхозники, известно, до второй половины 60-х годов не являлись держателями паспортов (снова введенных по законодательному акту 1932 г.). Не имели они и права оставить деревню, за исключением нескольких строго оговоренных обстоятельств (призыв в армию, по спецнабору на стройки и выезд на учебу). Над колхозником висела угроза репрессий за невыполнение государственных заданий по заготовкам, за невыработку необходимого количества трудодней и т.д. – и он же страдал из-за неурожая.
Заметно в худшую сторону изменился характер крестьянского труда. Ему был придан, так сказать, формально-механический характер. Это значит в нем исчез творческий элемент, связанный с традиционно самостоятельным принятием решения крестьянином, с чувством собственной ответственности. Крестьянский труд стал подчиненным бессчетным указаниям и планам, когда даже день начала посевной по всей республике определялся в Совете министров. Потеря крестьянином интереса к самостоятельному процессу труда, трудиться по своему собственному выбору, в значительной мере обусловили бегство его из деревни.
Тех, кто оставался в деревне постоянно приучали к тому, что они поденщики, механические объекты внешнего манипулирования: у них то отнимали коров в колхозное стадо, то продавали их обратно, то снова отбирали, чтобы, вероятно, привязанность к животным закреплялась в душе. Да и с их собственными судьбами делали то же: то задумывали сселять в «агрогорода», то укрупняли или измельчали колхозы. Как говорят, одним росчерком пера колхоз мог быть преобразован в совхоз и наоборот, пока не пришли к концепции «неперспективной деревни» (Шафаревич, И.Р. Русский народ в битве цивилизаций / И.Р.Шафаревич. – М., 2003. – С.98-99, 389). Воля, характер и мировосприятие белорусских крестьян отображены в произведениях Я.Коласа («Адшчапенец»), М.Я.Зарецкого («Вязьмо»), И.П.Мележа «Палеская хроніка», В.В.Быкова («Знак бяды», «Аблава», «Сцюжа»), И.Н.Пташникова («Алімпіяда»), В.В.Гниломедова («Уліс з Прускі», «Вяртанне» и др.), А.Н.Козловича («Между небом и землей»), В.А.Казько («Неруш»), Н.П.Лобана («Шэметы») и других писателей.
Вместе с тем проведенная коллективизация – свидетельство полной победы вульгарно-материалистического мышления над крестьянством. Еще в 1869 г. документы І Интернационала пророчили: капитализм, наука, ход событий и интересы общества «приговаривают мелкое крестьянское хозяйство к постепенному исчезновению, без права апелляции и без сочувствия». По проведенному в последнее время анализу это в СССР, в том числе и Беларуси, и произошло. Только не «постепенно», через столетия, как при установлении первого крепостного права, а по сути в течение преимущественно нескольких лет. «Реакционный класс» (так называл единоличных крестьян В.И.Ленин), как одно целое, был «перекроен»; наиболее дееспособные его представители – уничтожены, а остальные превращены в сельских пролетариев. К тому же были существенно уменьшены возможности выбора разных путей в будущее для народа. Однако трудно не согласиться и с той мыслью, что вся советская государственная политика, начиная с 1917 г. (за исключением моментов «отступления» или «передышки»), была планомерной политикой уничтожения крестьянства как класса. Поначалу, правда, она казалась довольно утопической, но судя по положению на современном этапе, ее такой уже не назвать. Но это уже тема для другого разговора. Однако бесспорно, что трагические страницы прошлого требуют дальнейшего глубокого изучения и всестороннего осмысления.
К слову, последнее время интерес к возведению «агрогородков» на всей белорусской земле (за 2005 – 2010 годы их запланировано построить порядка 1,5 тысяч) как спасения деревни, как панацеи от всех ее бед, повысился. Хорошие намерения. Беспокоит только, чтобы такие «городки» не были отброшены действительностью, не являли собой трансформированные реликты «потемкинских деревень», поскольку заиметь их везде непросто. Тем более, что 11 марта 2008 г. на заседании Президиума Совета Министров Республики Беларусь при рассмотрении хода выполнения Государственной программы возрождения и развития села на 2005 – 2010 годы было замечено: в 2005 – 2007 годах создано 666 агрогородков. Но часть населенных пунктов получила статус агрогородков при наличии около 620 недостроенных объектов социальной и инженерно-транспортной инфраструктуры (см.: Белуга, В. Если рентабельность с минусом… / В.Белуга // Рэспубліка. – 2008. – 12 сакавіка (№47). – С.2; Цыбульский, А. Рассмотрена программа возрождения села / А.Цыбульский // Белорусская нива. – 2008. – 12 марта (№47). – С.1). Средства массовой информации приводят факты низкого качества жилищного строительства на селе, неоправданной корректировки новоявленными усердными урбанизаторами деревенского быта стандарта крестьянской усадьбы. В частности, в 2007 г. в одной из деревень Миорского района Витебской области жилые дома были введены в эксплуатацию без наличия в усадьбах объектов хозяйственного назначения. А ведь подобное уже было у нас лет 40 назад. На этапе внедрения в деревню типовых двухэтажных жилых домов… Вот после этого и возрази тому расхожему мнению, что история не повторяется и познается она не для извлечения уроков. Не хочется, однако, относить такое в актив издержек системы образования. Так или иначе, но премьер-министр С.С.Сидорский поднял вопрос: «Может, надо поменять подходы? Возможно, сократить количество агрогородков?..» (Владыко, А. Почему пустуют дома в агрогородках? / А.Владыко // Народная газета. – 2008. – 12 сакавіка (№47). – С.1, 7). Развеивая сомнения, 22 апреля этого же года Президент Республики Беларусь А.Г.Лукашенко во время рабочего визита в Гродненскую область вполне определенно указал, что необходимо пересмотреть количество агрогородков, которые предстоит построить. Причем, по мнению руководителя государства, общее число агрогородков может быть уменьшено, но при этом они должны быть укрупнены (Сельхозорганизации должны работать с учетом требований времени // Белорусская нива. – 2008. – 23 апреля (№77). – С.1, 3; Шчучэнка, І. Аляксандр Лукашэнка: “Сельгасарганізацыі павінны працаваць з улікам патрабаванняў рынкавай эканомікі” / І.Шчучэнка // Звязда. – 2008. – 23 красавіка (№77). – С.1). Министр сельского хозяйства и продовольствия С.Б.Шапиро в ответ заявил о целесообразности существенного сокращения их численности путем укрупнения сельскохозяйственных организаций. Словом, действительно, есть над чем задуматься.
Доживем – увидим…
Еще раз подчеркнем: воссозданные известные и не слишком известные широкой общественности страницы «введения» социализма в деревне стоит помнить и сегодня. Понимать, насколько ограничена реализация проектов (потенциально прогрессивных) без должного учета местных традиций, условий и возможностей, несмотря на демонстрацию партийно-государственной элитой завидной воли, деятельной универсальности и беззастенчивого использования бесстыдства в отношении сограждан. И делать соответствующие коррективы при выборе решений в нынешней Беларуси.

Возрождение… и не только (Законодательство о возрождении и развитии деревни: 1943-1953 годы)
Интересуемая нас тема занимала определенное внимание отечественных ученых-юристов и отчасти практиков не только в советский, но и в постсоветский периоды развития белорусского государства и права. При этом выделяются работы В.А. Матусевича (Матусевич, В.А. Социалистическая законность в деятельности местных Советов БССР в послевоенный период (1945-1952 гг.) / В.А Матусевич // Социалистическая законность в деятельности местных Советов БССР (1917-1958 гг.). Очерки. – Минск: Изд-во АН БССР, 1960. – С. 250-270.); Б.Е. Бабицкого, В.Ф. Чигира(Очерки истории государства и права БССР. – Вып. 2 / Отв. ред. И.А. Юхо. – Минск: Изд-во БГУ им. В.И. Ленина, 1969. – С. 98-123; 164-169.) В.С. Карпика (История государства и права Белорусской ССР: В. 2 т. – Минск: Наука и техника, 1970-1976. – Т. 2. 1937-1975. – 1976. – С.192-198, 307-316.); Н.В. Сторожева (История государства и права Белорусской ССР. – Т. 2. – С. 241-245, 378-384); И.А. Юхо (Юхо, Я.А. Гісторыя дзяржавы і права Беларусі: у 2 ч.: Дапаможнік / Я.А. Юхо. – Мінск: РІВШ БДУ, 2000-2003. – Ч. 1. – 2003. – 276 с.); Т. И. Довнар (Доўнар, Т.І. Гісторыя дзяржавы і права Беларусі / Т.І. Доўнар. – Мінск: Амалфея, 2007. – 400 с.); и др. Интерес к теме объясняется не только необходимостью выявить преемственность в развитии отечественного законодательства в интересуемой нас области отношений, но и осветить вопросы темы в соответствии с достижениями правовой культуры. Анализ эволюции отечественного законодательства имеет целью формирование более благоприятных условий для правотворчества и правоприменительной деятельности. Данный текст представляет собой первый опыт в постсоветский период последовательного изучения законодательства и правоприменения относительно развития белорусской деревни 1943 начала 1950-х гг. Надеемся, что он поможет читателю глубже понять путь белорусского крестьянства в контексте исторической ретроспективы, а также задуматься над наиболее оптимальными перспективами его развития.

1.Общая характеристика периода
1.1.С чего начали?
Для более полного представления сложности затронутых в названии раздела вопросов целесообразно очертить хотя бы пунктирно ту ситуацию, на фоне которой развертывались события.
Восстановление белорусской деревни началось в условиях развития наступательных операций советских войск против сил Германии и ее союзников, в атмосфере наращивания усилий советского государства по ликвидации последствий Великой Отечественной войны и немецко-фашистской оккупации. Что сотворили фашисты больно вспоминать до сих пор. Разруха, голодомор, мерзость запустения…
Чтобы понять масштабы бедствий и разрушений, обрушившихся на нашу страну, остановимся только на немногих фактах: в Беларуси насчитывалось до войны несколько более 9 млн человек, погибло, согласно официальных данных, не менее чем 2,2 млн жителей (каждый четвертый, в последнее время утверждается, в соответствии с уточняемыми подсчетами – каждый третий). Особенно значительными человеческие жертвы были среди сельчан. Тяжесть хозяйственного возрождения в условиях продолжающейся войны легла на плечи примерно трети от довоенного количества трудоспособного населения: в основном женщин, стариков и подростков. Работали все от малого до старого, не считаясь с усталостью, от восхода до заката: заготавливали дрова, корчевали лес, пахали (из-за отсутствия техники и лошадей порой используя себя в качестве тягловой силы), сеяли, ухаживали за посевами и скотом. Во многих деревнях мужчин в трудоспособном возрасте вообще не осталось. Отсюда неудивительно, что символом послевоенной белорусской деревни стала женщина обрабатывающая землю на корове, а то и впрягшую себя в плуг или борону. Сокращение количества трудоспособных, изменение их половозрастной структуры существенно усложняло решение задач восстановления.
Весьма ощутимыми были материальные потери сельского хозяйства, деревни в целом. Только прямой материальный ущерб, нанесенный сельскому хозяйству республики, исчислялся в 22,5 млрд руб. Почти вся материально-производственная база колхозов, совхозов, МТС была разграблена. Сохранившаяся техника была предельно изношена. Полностью или частично были разрушены 9200 сельских населенных пунктов, 421 тыс. крестьянских жилых домов. Практически полностью было уничтожено общественное животноводство. Без личного скота остались 60% семей сельчан. Посевные площади в 1944 г. относительно 1940 г. сократились на 43%, поголовье крупного рогатого скота – на 69, лошадей – на 61, свиней – на 89, овец и коз – на 78%. В итоге материальные потери в расчете на единицу населения в Беларуси были самыми высокими среди союзных республик (Преступления немецко-фашистских оккупантов в Белоруссии. 1941-1944 / Под ред. П.П.Липило, В.Ф.Романовского. – Минск: Беларусь, 1965. – С.364, 365, 366, 419, 420-421; Белорусская ССР за годы Советской власти. Стат. сб. – Минск: Беларусь, 1967. – С.36-38, 117-118; Экономика Советской Белоруссии. 1917-1967. – Минск: Наука и техника, 1967. – С.285-286, 300-302, 306). Хозяйства не имели самого необходимого для нормального развития. Положение усугублялось и тем, что колхозники порой из-за символической оплаты труда (преимущественно натуральной), как и до войны, почти ничего не получали. Выручали дары леса, мизерное приусадебное хозяйство, которое, начиная с 1946 г., было обрезано и обложено высокими налогами. Особенно крупными были налоги для единоличников. В итоге тяжелый, изнурительный труд осязаемых материальных результатов сельскому населению не приносил. Продолжали действовать ограничения на свободу передвижения и проживания колхозников. Попытки сельчан сконцентрироваться на работе на личном подворье властью пресекались. Сотни тысяч людей жили в невероятно тяжелых условиях, нередко в землянках, без самых элементарных бытовых удобств. Несмотря на предпринимавшиеся усилия со стороны органов власти, летом 1946 г. в республике свыше 50 тыс. семей ютились в землянках. К концу года в сельской местности не хватало еще около 168 тыс. домов (Беларусь в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 / А.А. Коваленя (рук. авт. коллект.), А.М. Литвин, В.И. Кузьменко и др. – Минск: БЕЛТА, 2005. – С. 488; Карпик, В.С. Социалистическая законность в деятельности местных органов государственной власти БССР в период Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.) / В.С. Карпик // Социалистическая законность в деятельности местных Советов БССР (1917-1958 гг.). – С. 237).Трудные условия жизни сельчан проявлялись в распространенном в их среде попрошайничестве (бродяжничестве), низкой дисциплины труда в общественных хозяйствах, мелком хищении их собственности в надежде хоть как-то смягчить испытания своей судьбы. С другой стороны, – отрицательно сказывались на развитии сельскохозяйственного производства и на репутации жертв проводимой руководством страны политики ведения хозяйства административно-командными методами.
Вместе с тем в восстановлении экономики Беларуси, в том числе сельскохозяйственной, активным было участие не только местных жителей, но и всей страны (по линии централизованных финансовых и материальных ресурсов, а также действенной помощи союзных республик). Так, в 1943 г. 30% хозяйств колхозников и единоличников пострадавших от оккупации были освобождены от всех видов поставок продукции. Сельчанам было бесплатно отпущено 300 тыс. кубометров леса и выдано около 10 тыс. единовременного кредита каждому хозяйству на обустройство дворов. Кроме того, в освобожденные районы было завезено много продовольственных и промышленных товаров. В 1944 г. республика получила 160 тыс. кос и серпов, 755 молотилок, большое количество семян, минеральных удобрений, сельскохозяйственных машин для восстанавливаемых колхозов, совхозов и МТС. Одновременно колхозы и совхозы получили не менее 125 тыс. голов крупного рогатого скота, 130 тыс. овец и коз, 50 тыс. свиней, 11 тыс. лошадей (Шостая сесія Вярхоўнага Совета БССР. 21-24 сакавіка 1944 г.: Стэнагр. справаздача. – Мінск: Дзяржвыд БССР, 1946. – С. 51-53, 102-106; Нарысы гісторыі Беларусі: У 2 ч. – Мінск: Беларусь, 1994-1995. – Ч.2. / М.П.Касцюк, І.М. Ігнаценка, У.І.Вышынскі і інш. – 1995. – С.332). В 1945 г. в республику поступило более 15 тыс. сельхозмашин и орудий, в том числе около 900 тракторных молотилок. В то же время колхозы, совхозы, МТС получили 417 тракторов, более 3 тыс. автомашин. На восстановительные работы в сельском хозяйстве Беларуси было вложено более 100,2 млн руб. В деревню продолжали направляться специалисты, выделяться фонды промышленных и продовольственных товаров для обеспечения рабочих и служащих совхозов. В качестве государственной помощи в 1944 – 1945 гг. республике было передано 228,7 тыс. голов всех видов продуктивного скота и 104,2 тыс. лошадей. Общественное стадо воссоздавалось за счет возвращения его владельцам эвакуированного в начале войны в восточные области страны, трофейного скота, а также путем закупки и контрактации скота у населения. Для нужд колхозов и совхозов государство выделило строительные материалы, лес, семенную ссуду (Карпик В.С. Социалистическая законность в деятельности местных органов государственной власти БССР в период Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.) // Социалистическая законность в деятельности местных Советов БССР (1917-1958 гг.). – С. 240-241; Гісторыя Беларускай ССР. – Т.4. Беларусь напярэдадні і ў гады Вялікай Айчыннай вайны Савецкага Саюза (1938 – 1945 гг.). – 1975. – С.397, 549-550, 560).
В 1945 г., согласно сведениям официальной статистики, в Белорусской ССР функционировало 9746 колхозов (в 1940 г. – 10165), 90 совхозов (до войны 92) и 319 МТС (349 в 1940 г.). Машинный парк в сельском хозяйстве республики насчитывал 3900 тракторов, 370 комбайнов, 1700 автомашин (соответственно 37,5%, 22 и 28% их довоенной численности) (Развитие народного хозяйства Белорусской ССР за 20 лет. (1944 – 1963 гг.) Стат. сб. – Минск: Беларусь, 1964. – С.55, 57). За период 1945-1948 гг. в сельской местности республики было построено и восстановлено 370,5 тыс. жилых домов, в которые переселились более 2 млн человек, 41,1 тыс. общественных построек и 7,2 тыс. культурно-бытовых сооружений на селе. В порядке государственной помощи за эти годы колхозы, колхозники и крестьянские хозяйства получили на строительство около 65 млн руб. кредита – в 2,5 раза больше, чем за 8 предвоенных лет (Матусевич В.А. Социалистическая законность в деятельности местных Советов БССР в послевоенный период (1945-1952 гг.) // Социалистическая законность в деятельности местных Советов БССР (1917-1958 гг.). – С. 252).
Не будем забывать (как это наблюдалось в советской историографии), что часть помощи поступала в хозяйства от международного сообщества, а также в порядке репарационных компенсаций, согласно решений Потсдамской конференции (17 июля – 2 августа 1945 г.). С конца 1945 г. по 31 марта 1947 г. гуманитарная помощь Беларуси по линии Администрации помощи и восстановления Объединенных наций (ЮНРРА) составила 60 820 тыс. долларов США. При этом продовольственные товары составили 29591 тыс. долларов, а товары для восстановления сельского хозяйства – 5412 тыс. долларов (Снапкоўскі, У.Е. Знешнепалітычная дзейнасць Беларусі 1944-1453 гг. / Пад рэд. Ю. П. Броўкі / У. Е. Снапкоўскі. – Мінск: Беларус. навука, 1997. – С. 67-68).
Разнообразная работа по ликвидации последствий фашистской оккупации, развитию социально-экономических преобразований проводилась государством в западно-белорусской деревне. При этом, в 1944 – 1945 гг. более 16200 безземельных и малоземельных крестьян, получили бывшую помещичью землю. 59 тыс. крестьян, преимущественно семьи фронтовиков, бывших партизан, подпольщиков и инвалиды Великой Отечественной войны, получили лошадей и семенную ссуду. У 9815 так называемых кулацких хозяйств, имевших землю сверх установленных предельных норм (10-15 га), была произведена отрезка 82,7 тыс. га земли. Одновременно с этим 25 тыс. бывших польских осадников были выселены за пределы Беларуси. Наиболее политически активная часть крестьянства стала объединяться в колхозы (Карпик В.С. Социалистическая законность в деятельности местных органов государственной власти БССР в период Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.) // Социалистическая законность в деятельности местных Советов БССР (1917-1958 гг.). – С. 243; Матусевич В.А. Социалистическая законность в деятельности местных Советов БССР в послевоенный период (1945-1952 гг.) // Социалистическая законность в деятельности местных Советов БССР (1917-1958 гг.).– С. 254; Всенародная борьба в Белоруссии против немецко-фашистских захватчиков в годы Великой Отечественной войны: В 3 т. – Минск: Беларусь, 1983-1985. – Т.3. – 1985. – С.417). Правда, к концу 1946 г. было восстановлено и организовано только 133 колхоза (0,56% всех крестьянских хозяйств).
1.2. Старые приемы в новых условиях
Неблагоприятной для белорусской деревни стала и засуха 1946 г., охватившая «ряд важных сельскохозяйственных районов» (восточных и южных. – А.С.) СССР. В этих условиях общественным хозяйствам был доведен повышенный план сельскохозяйственных поставок (его порой в российской постсоветской литературе называют «новой продразверсткой»): колхозы и совхозы вынуждены были сдавать государству 52% урожая, это значит, больше чем до войны (История России. ХХ век: Учеб. пособие / А.Н.Боханов, М.М.Горинов, В.П.Дмитренко и др. / Отв. ред. В.П.Дмитренко. – М.: ООО «Изд-во АСТ – ЛТД», 1998. – С.486). В итоге, как и в суровые 30-е годы, сельскохозяйственные предприятия оставались без фуража и семенного фонда, а колхозники – без оплаты за свой труд. Тем более, что расчет производился не в денежной, а в натуральной форме. Последствия этого проявлялись в социальной напряженности, низкой дисциплины труда в трудовых коллективах, мелких хищениях социалистического имущества с целью смягчения трудного материального положения. В ответ на основе очень жестких уголовных законов прокатилась волна судов и ссылок за «колоски». В соответствии с указом Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 г. «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества» только в течение одного года его применения было осуждено в СССР около 200 тыс. человек, а за время с 1947 г. по 1953 г. – 1,3 млн. Виновные за такие действия относительно общественного имущества наказывались исправительно-трудовыми работами в лагерях от 5 до 8 и от 8 до 20 лет с конфискацией имущества. Правда, в соответствии с Конституциями СССР и БССР (соответственно 1936 и 1937 гг.), расхитители социалистической собственности по-прежнему квалифицировались как «враги народа», с которыми надлежало вести бескомпромиссную борьбу. На срок от 2 до 3 лет каралось «недонесение органам власти о достоверно известном готовящемся или совершенном хищении» (ст.3, 4, 5) (История Советской Конституции (в документах) 1917 –1956 / Под ред. С.С.Студеникина. – М.: Госюриздат, 1957. – С.840-841 18. Новейшая история Отечества. ХХ век.– Т.2. – С. 252). Выходит, при некотором смягчении наказания, угроза применения его жестких форм сохранялась. Судя по всему, законодатель все еще полагал (как и в Средневековье), что с помощью запугивания жесткими наказаниями можно удержать от преступления, а то и перевоспитать преступника. Запугиванию должна была служить и непомерно распространенная система штрафов в интересах государства. В то же время было бы несправедливо не отметить: ответственность за хищение социалистической собственности не предусматривала высшей меры наказания (как было прежде). В 1950 г. по данным российской современной историографии в советских лагерях каторжного режима (ГУЛАГа) сидели 2,6 млн человек против 1,5 млн в 1945 г. В 1946-1950 гг. среди всех заключенных ГУЛАГа в СССР политзаключенные составляли до 23 % (в 30-е гг. – от 10 до 35 %) (Новейшая история Отечества. ХХ век. – Т. 2. – С. 243; Новейшая отечественная история. ХХ в.: Учеб. для студ. высш. учеб. заведений / Э.М. Щагин и др.; под ред. Э.М. Щагина, А.В. Лубкова: В 2 кн. – М.: ВЛАДОС, 2004. – Кн. 2. – 2004. – С. 218, 249; История России. ХХ век. – С.330-331).
Показателен и тот факт, что белорусские сельчане оказали серьезную продовольственную помощь жителям районов, страдавших от массового голода, хотя сами недополучили заработанное по трудодням. Поэтому не удивительно: сельчане вновь оказались в состоянии полуголодного существования. Многие беднейшие крестьянские семьи постигнул самый настоящий голод. Выживали только, как свидетельствует очевидец А.И.Кузьмик, на грибах да картошке, ржаная лепешка лишь в праздник великий была (Чудаков, А. Василёк, унесенный ветром / А.Чудаков // Народная газета / Союзное вече. – 2007. – 5 красавіка. – С.7).
В соответствии с постановлением Совета Министров БССР и ЦК КП(б)Б от 23 июня 1950 г. «О порядке уборки индивидуальных посевов крестьян, вступивших в колхозы западных областей Белорусской ССР» после обобществления личных посевов индивидуальная уборка урожая с них рассматривалась как уголовное преступление. Тем самым создавалась возможность для применения неоправданно жестких мер наказания. Подтверждением тому – приговор народного суда Радошковичского района от 11 сентября 1950 г. по делу А.А.Ашмянской, матери четырех малолетних детей, в том числе грудного ребенка, – жительницы хутора Гастилы. А.А.Ашмянская была признана виновной в «расхищении колхозного добра» (ст.3 указа Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 г.). В итоге колхозница была приговорена к 6 годам заключения в исправительно-трудовом лагере за самовольную уборку 160 снопов ржи (по данным супруга осужденной – за 2 копы: 120 снопов), посеянной еще единолично, но на момент уборки принадлежавшей колхозу. Изучение вопроса в Верховном суде БССР (председатель Е.Ф.Болдырев) позволило действия виновной переквалифицировать со ст.3 указа на ст.131 Уголовного кодекса (УК) БССР. В итоге в соответствии с протестом председателя Верховного суда БССР судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда БССР 15 декабря 1950 г. определила А.А.Ашмянской «меру наказания три месяца исправительно-трудовых работ на общих основаниях с удержанием 25% из заработка». К тому же на основе зачета времени содержания под стражей в соответствии со ст.47 УК БССР А.А.Ашмянская «как отбывшая меру наказания» была освобождена (Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953 гг.: Документы / Сост. Н.А.Бондаренко и др. – Минск: НА РБ, 2003. – С.15, 270-271, 343-344). Таким образом, как говорится, был осужден явно поверхностно-политизированный подход судей района и области к рассмотрению таких дел или действий их «под влиянием момента». Подобный подход не ограничивался одним районом: расхитители «священной социалистической собственности» бескомпромиссно искоренялись по всей республике. Причем – на фоне разговоров о борьбе с частнособственническими пережитками во имя укрепления общественного производства. На самом деле оказалось: так партийно-государственная номенклатура пыталась закрепить бунтующую рабочую силу в нерентабельном общественном хозяйстве.
В то же время восстановительный процесс в сельском хозяйстве сдерживался сохранявшимся взглядом партийно-государственного аппарата на деревню преимущественно как на источник сырья, рабочих рук и продуктов для промышленности, других отраслей народного хозяйства. Это проявлялось также в использовании государством, апробированных еще в 20-е годы, «ножниц цен» на промышленные и сельскохозяйственные товары.
Положение осложнялось проведением на рубеже 40 – 50-х гг. кампании по укрупнению колхозов: крестьянство, как и коллективные хозяйства, в своем большинстве не имели ни психологических, ни материальных условий для реализации замысла на концентрацию колхозно-совхозного производства. Реальностью стали попытки местного руководства использовать ее с целью сокращения приусадебных участков колхозников, углубление тенденции по ослаблению связей крестьян с землей, а не повышение эффективности сельскохозяйственного производства (согласно официальной установки). Отсюда эта мера имела не столько экономический сколько политический характер. Давали знать о себе социальная напряженность в деревне, террористическая деятельность подпольных антисоветских формирований, подпитывавшихся насильственной коллективизацией, неустроенностью общественных хозяйств. На 1 января 1951 г. в колхозах западных областей республики объединялось 84 % крестьянских хозяйств против примерно 10 % на 20 марта 1949 г. Достигнутое в результате «марш-броска» завершение «в основном» коллективизации сдерживало восстановление и дальнейшее развитие сельскохозяйственного производства не только в западно-белорусском регионе, но и всей БССР.
Несмотря на высокие темпы восстановления хозяйства, для коллективного сектора была характерна низкая трудовая дисциплина, далекая от совершенства организация труда и его оплаты (трудодень являлся нормой контроля трудовой повинности, а у крестьян забирали не только произведенный ими в общественном хозяйстве прибавочный, но практически весь необходимый продукт), кадровая проблема, неудовлетворительная в целом эффективность производства и т.д. Меры по улучшению организации общественного сектора в условиях распространенного репрессивного законодательства и налогового давления (в 1948 г. и 1952 г. в стране повышался сельхозналог) имели административный характер и были в значительной мере направлены на выкачивание средств и ресурсов из деревни, нарушали принцип материальной заинтересованности колхозников в производстве зерна, картофеля, овощей и продуктов животноводства. В 1950 г. заготовительные цены на молоко возмещали колхозам Беларуси 25% его себестоимости, свинины – 5%. Картофель заготавливался по цене 2,5-3 копейки за килограмм, что не возвращало колхозникам даже транспортных расходов по доставке его на заготовительные пункты. Такой процесс происходил в условиях отчуждения у колхозов большей части продукции через систему так называемых обязательных поставок (Новейшая история Отечества. ХХ век. – С.254).
1.3. Куда пришли?
Не случайно в целом сельское хозяйство БССР, как и других союзных республик, продолжало в конце 40-х – начале 50-х гг. серьезно отставать от потребностей населения в продуктах питания и в сырье для легкой и пищевой промышленности. По наблюдениям отечественных экономистов середины 60-х гг., с 1949 г. в колхозах снижается продуктивность коров. В 1950 г. удои молока были самыми низкими сравнительно с предыдущими годами пятилетки. В 1951 – 1953 гг. средний удой от одной коровы в колхозах не превышал 780-790 кг и был ниже, чем за все годы четвертой пятилетки. Неустойчивым было производство продуктов растениеводства (Экономика Советской Белоруссии. 1917 – 1967. – С.337-339, 340-342, 384). Все это усложняло заготовки сельскохозяйственной продукции, что усугубляло трудности снабжения населения продуктами.
Аграрный сектор экономики из-за низких качественных показателей его отраслей, а также большого несоответствия затрат на произведенную продукцию и цен реализации ее вступил в полосу стагнации. Для обеспечения продовольственных потребностей городов и армии пришлось «разбронировать» чрезвычайные госрезервы. Господствующее общественное производство не обеспечивало быстрого развития сельского хозяйства. В 1953 г. объем сельскохозяйственной продукции в БССР составлял 82% относительно довоенного уровня (в 1950 г. – он равнялся 87% и в 1945 – менее половины объема 1940 г.) (Юхо, Я.А. Гісторыя дзяржавы і права Беларусі. – Ч.2. – С.183). Сельское хозяйство республики находилось в «запущенном состоянии», а уровень механизации отставал от других районов СССР, – констатировалось на ХХІ съезде КПБ (февраль 1954 г.) (Патоличев, Н.С. Отчетный доклад Центрального Комитета Компартии Белоруссии ХХІ съезду КПБ / Н.С.Патоличев. – Минск: Госиздат БССР, 1954. – С.19-20).
Результатом крушения надежд и ожиданий народа-победителя стала глухая неудовлетворенность и разочарование, созревавшие в обществе. Как показал анализ выявленного и опубликованного автором этих строк письма Я.Коласа к председателю Совета Министров БССР К.Т. Мазурову (1953 г.), горечь несвершившихся надежд проявлялась и в поведении хотя и «разбэшчаных», но «вельмі добрых, працавітых» людей колхоза имени «Радзіма Якуба Коласа» Столбцовского района. Чтобы снять ее, Я.Колас, не жалея сил и здоровья, неоднократно обращался к первым лицам белорусского правительства, высказывал им свою неудовлетворенность безрезультатными обещаниями чиновников. И надеялся… (Сарокін, А.М. Да 125-годдзя Якуба Коласа: малавядомыя старонкі перапіскі / Ён шмат паклаў там сілы і здароўя… (Некаторыя аспекты развіцця беларускай вёскі ў 1944 – 1953 гг.) / А.М.Сарокін // Сацыяльна-эканамічныя і прававыя даследаванні. – 2007. – №1. – С.173-181).
При всем том, с изменениями в аппарате власти и управления СССР в 1953 г. началась активная реализация мер по изменению ситуации в сельском хозяйстве. В том числе путем увеличения закупочных цен и производства сельскохозяйственной техники, списания задолженности с колхозов, изменения системы налогообложения личного надела сельчанина (плата с размера земельной площади, а не с того, что на ней выращивалось). Это, несомненно, резонно отмечается в белорусской постсоветской историографии, имело положительные результаты (Сарокін, А.М. Рэфарматарскія зігзагі ў аграрнай палітыцы (50-я – 60-я гады ХХ ст.) / А.М.Сарокін // Гуманітарна-эканамічны веснік. – 1997. – №1. – С.26-37; Гісторыя Беларусі: У 2 ч.: Курс лекцый / П.І. Брыгадзін, У.Ф. Ладысеў, П.І. Зялінскі і інш. – Мінск: РІВШ БДУ, 2000-2002. – Ч.2. XIX – XX стагоддзі .– 2002. – С. 510).
2. Законодательство по регулированию отношений в деревне
2.1. Основные направления и тенденции
Законодательные акты по обозначенным в заголовке вопросам разрабатывались и воплощались в жизнь еще в условиях продолжавшихся боевых действий на фронтах Великой Отечественной войны. Следует также отметить, что основополагающими среди них были документы общесоюзного партийно-государственного аппарата. Руководствуясь ими, органы власти и управления республики определяли конкретные меры по решению экономических и политических задач времени, в том числе относительно сельского хозяйства, деревни в целом. Немаловажную роль здесь сыграли постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 21 августа 1943 г. «О неотложных мерах по восстановлению хозяйства в районах, освобожденных от немецкой оккупации» (Решения партии и правительства… – Т.3. 1941 – 1952 годы. – 1967. – С. 131-169) и от 1 января 1944 г. «О ближайших задачах Совнаркома БССР и ЦК КП(б) Белоруссии» (КПСС в резолюциях… – Т.7. 1938 – 1945 гг. – 1985. – С. 485-489); Освобожденная Беларусь: Документы и материалы: В 2-х кн. / Сост.: В.И.Адамушко и др. – Минск: НА РБ, 2004. – Кн.1. Сентябрь 1943 – декабрь 1944 . – С. 34-39).
Неотложные задачи и пути восстановления машинно-тракторных станций и колхозов были изложены в постановлении СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 27 декабря 1943 г. об оказании помощи освобожденным районам Витебской, Могилевской, Гомельской и Полесской областей БССР в восстановлении машинно-тракторных станций и колхозов. К первоочередным мерам были отнесены: выборы правлений и ревизионных комиссий, организация учета и охраны имущества, разработка и утверждение норм выработки и расценок в трудоднях, составление и утверждение производственных планов и приходно-расходных смет, упорядочение землепользования. Эти указания союзного руководства легли в основу многих нормативных правовых актов по колхозно-совхозному строительству, принятых в Белорусской ССР (История государства и права Белорусской ССР. – Т. 2. – С. 193, 245).
В конечном итоге в принятых на союзном уровне законодательных актах содержалась программа восстановительных работ, их очередность и объем, сроки реэвакуации производительных сил из восточных районов СССР и т.д. При этом второе, секретное, постановление от 1 января 1944 г. призвало республиканские органы власти и управления так развернуть работу по восстановлению колхозов в освобожденных районах, чтобы «весенний сев 1944 года провести уже колхозными хозяйствами» (п.1). Тем самым, судя по всему, кремлевским руководством давался ответ имевшим место «антиколхозной пропаганде» и «частнособственническим устремлениям» крестьян. Иначе говоря, заявлениям «об отрицательном отношении к колхозам» (Освобожденная Беларусь. – Кн.1. – С. 64-65, 143, 170, 177-181).
7 января 1944 г. СНК БССР и ЦК КП(б)Б приняли постановление о восстановлении колхозов в освобожденных районах Беларуси (Освобожденная Беларусь. – Кн.1. – С.67, 295) В соответствии с установками союзных органов власти и управления (Центра) 21-24 марта 1944 г. шестая сессия Верховного Совета БССР юридически определила конкретные мероприятия восстановления народного хозяйства, в том числе сельского. Было решено сосредоточить внимание на скорейшем пуске предприятий, обслуживающих нужды фронта и обеспечивающих потребности населения в предметах первой необходимости, восстановлении сельского хозяйства (Шостая сесія Вярхоўнага Совета БССР. – С. 38 ,40, 43-50, 80-83, 90-91, 97-98, 102, 105, 125, 144, 270-272). На заседании бюро ЦК КП(б)Б 20 июля 1944 г. отмечалось: «Считать важнейшей задачей областных и районных советских и партийных органов восстановление колхозов в освобожденных от немецких захватчиков районах Белорусской ССР» (Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953 гг.– С. 4).
20 июля 1944 г. СНК БССР и ЦК КП(б)Б приняли постановление «О восстановлении колхозов в освобожденных от немецких захватчиков районах Белорусской ССР» (Всенародная борьба в Белоруссии против немецко-фашистских захватчиков в годы Великой Отечественной войны. – Т.3. – С. 416; Освобожденная Беларусь. – Кн.1. – С. 295). Было решено в течение июля – сентября организационно возродить колхозы, организованно провести уборку урожая и сев озимых. 26 июля того же года Вилейский облисполком и обком КП(б)Б приняли постановление «О восстановлении колхозов» (Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953 гг. – С. 25-27). В нем ставилась задача не только организационного оформления ранее существовавших колхозов (избрать правление, ревизионную комиссию, назначить счетоводов, бригадиров и прочий административно-хозяйственный персонал), но и дальнейшего роста или расширения при приоритетном отграничении их землепользования и насыщении вещественными элементами производства.
Однако выполнение установки на быстрое возрождение колхозов затягивалось. В августе 1944 г. первый секретарь Вилейского обкома КП(б)Б И.Ф.Климов отмечал «нерешительность и пассивность» районных властей в выполнении названного выше постановления облисполкома и обкома КП(б)Б от 26 июля 1944 г. По мнению И.Ф.Климова, это был результат не столько нежелания бывших колхозников и крестьян-единоличников вступать на путь колхозной жизни, сколько незнания «рядом руководящих работников районов» «действительных устремлений колхозников и совершенно неудовлетворительная постановка политмассовой работы с населением, самоустраненность отдельных секретарей РК КП(б)Б от непосредственного участия в восстановлении колхозов» (Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953 гг. – С. 27). На недостаточно быстрое восстановление колхозов обращалось внимание и в постановлении СНК СССР от 3 октября 1944 г. «О неотложных мерах по восстановлению сельского хозяйства Белорусской ССР» (Освобожденная Беларусь. – Кн.1. – С. 199-205). На решении вопроса сказывалась нехватка организаторов и специалистов, транспорта, сельскохозяйственной техники, рабочего и продуктивного скота, семян. К тому же сама идея развития колхозного строительства не у всех получала поддержку. В поисках решения этих вопросов СНК БССР в течение 1944 г. принял свыше 60 постановлений (История государства и права Белорусской ССР. – Т. 2. – С. 194). Не менее разнообразными по своему содержанию были нормативные правовые акты республиканских органов власти и в последующие годы.
20 января 1945 г. ЦК ВКП(б) в постановлении «О политической работе партийных организаций среди населения западных областей БССР» отмечая слабость работы по пропаганде колхозного строя в западных областях, требовал от их обкомов и райкомов «упорной работы над тем, чтобы крестьянство осознало необходимость и выгодность организации колхозов» (КПСС в резолюциях… – Т. 7. – С. 533-536; Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953 гг. – С. 222).
Наряду с изданием законодательных актов, ориентировавших на восстановление или расширение колхозной системы, издавались акты по регламентации коллективного и индивидуального секторов деревни. При этом не пренебрегались методы как довоенного, так и военного времени. В частности, в соответствии с постановлением СНК СССР от 24 сентября 1943 г., СНК Союза ССР постановлением от 21 августа 1945 г. запретил колхозам, колхозникам и единоличным хозяйствам производить продажу и обмен зерна, муки и печеного хлеба впредь до выполнения республикой в целом плана хлебозаготовок из урожая 1945 г. За выполнением постановления был установлен прокурорский надзор. Уголовная ответственность предусматривалась для председателей колхозов и других должностных лиц, единоличников и для колхозников в соответствующих статьях УК республики. Расследование по делам данной категории должно было производиться в срок не более 10 дней. Нарсуды должны были рассматривать эти дела в 7-дневный срок со дня поступления дела в суд, — разъяснялось в распоряжении Прокурора СССР К.П.Горшенина от 31 августа 1945 г. (Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953 гг. – С. 80-81). 13 сентября 1945 г. СНК СССР постановил сохранить в силе «на мирное время» действие постановления СНК СССР от 24 ноября 1942 г. «Об ответственности за невыполнение обязательных поставок сельскохозяйственных продуктов колхозными дворами и единоличными хозяйствами». При этом наказание виновных в судебном порядке предусматривалось в соответствии со статьями Уголовного кодекса БССР (О сохранении в силе на мирное время постановления Совнаркома СССР от 24 ноября1942 г. «Об ответственности за невыполнение обязательных поставок сельскохозяйственных продуктов государству колхозными дворами и единоличными хозяйствами»: Постановление СНК СССР от 13 сентября 1945 г. // Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953 гг. – С. 88).
В западно-белорусской деревне в интересах без- и малоземельных крестьян в соответствии с довоенным законодательством поначалу проводилась кампания по упорядочению (точнее – ограничению) землепользования (доведение размера крестьянского двора до 10-15 га), а также осуществление мероприятий по подрыву частной собственности в деревне. 21 ноября 1944 г. бюро ЦК КП(б)Б было принято постановление об отмене всех переделов земли, произведенных во время немецкой оккупации, а также о проведении «работы по отрезке излишков земли» и наделении ею безземельных и малоземельных хозяйств. Выполнение постановления предписывалось до 15 апреля, но срок этот неоднократно переносился. В том числе по причине вооруженного сопротивления крестьянства, отсутствия у местного руководства ясного представления о процессах, происходивших в деревне, четкого понимания того, по каким критериям следует относить хозяйство к «кулацкому». В итоге наблюдалась переоценка «классового чутья». Чем это оборачивалось, показывает стенограмма выступления 27 декабря 1946 г. на совещании партийных, советских и земельных работников западных областей БССР секретаря Ильянского райкома партии П.Н.Шелковского. По его словам, в ту пору в районе еще не было «обрезано» более 200 кулацких хозяйств, а батраков имелось только около 30 человек. При ответе на вопрос секретаря ЦК КП(б)Б Г.Б.Эйдинова о причинах такого несоответствия выступавший под смех присутствующих смог сказать лишь о том, что кулацкие хозяйства «настолько войной разорены, что… они не в состоянии нанять батраков» (Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953 гг. – С. 5-6, 10, 135, 138) . Так или иначе, но в итоге проведенных мероприятий местными Советами депутатов трудящихся западных областей БССР и созданными ими комиссиями к ноябрю 1946 г. землю получили 32859 батраков и малоземельных крестьян и дополнительно было наделено землей свыше 130 тыс. малоземельных крестьянских хозяйств, получивших 380520 га земли ( Матусевич В.А. Социалистическая законность в деятельности местных Советов БССР в послевоенный период (1945-1952 гг.) // Социалистическая законность в деятельности местных Советов БССР (1917-1958 гг.). – С. 254).
В 50-е годы упорядочение индивидуального землепользования государственными органами было сведено, по сути, к мероприятиям по ограничению деятельности колхозников на личных приусадебных участках, борьбе с «частнособственническими инстинктами» бывших единоличников. В этом нашел свое проявление резкий качественный скачок в организации сельскохозяйственного производства на основе ломки традиционной системы отношений и закрепления за коллективным сектором главного места в сельском хозяйстве западно-белорусских областей.
В соответствии с нормативными правовыми актами, нацеленными на восстановление сети колхозов, велась работа по их организационному (юридическому) обустройству. Органической частью ее стали попытки разграничить в пределах колхозов общественную и личную землю. 8 апреля 1945 г. СНК СССР принял постановление «О восстановлении государственных актов на бессрочное (вечное) пользование землей колхозами и земельных шнуровых книг в колхозах, освобожденных от немецко-фашистской оккупации». Земельные шнуровые книги во многих колхозах были заведены только через полтора года после решения союзного правительства. Это свидетельствовало о недостаточности усилий аппарата власти в реализации поставленных задач (Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953 гг. – С.8, 9).
На основе дифференцированного (точнее – классового) подхода в проведении поставок сельскохозяйственной продукции осуществлялось экономическое давление на социально чуждые слои западно-белорусской деревни. 20 июля 1946 г. бюро ЦК КП(б)Б в соответствии с установками Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б) утвердило нормы обязательных поставок зерна государству для колхозов и единоличников западных областей. Колхозные дворы, имевшие посевы зерновых культур на приусадебных участках, привлекались к поставкам по нормам, установленным для единоличных хозяйств соответствующего района с пашней до 2-х га. По Молодечненскому району, например, такие хозяйства должны были сдавать 70 кг зерна с 1 га пашни. Здесь же наибольшая норма для хозяйств, имеющих свыше 10 га, составляла 145 кг. Колхозы по Молодечненской области должны были сдавать от 30 до 40 кг с гектара пашни (Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953 гг. – С.8, 112-114).
В целях улучшения организационного руководства колхозами и подъема колхозного производства 19 сентября 1946 г. Совет Министров СССР и ЦК ВКП(б) приняли постановление «О мерах по ликвидации нарушений Устава сельскохозяйственной артели в колхозах» (КПСС в резолюциях… – Т.8. – 1985. – С.55-61). В числе получивших широкое распространение нарушений назывались давно знакомые: неправильное начисление трудодней, разбазаривание общественных земель и колхозной собственности, нарушения колхозной демократии. В п.5 постановления указывалось: «Установить, что работники советских партийных и земельных органов и председатели колхозов, виновные в расхищении и незаконном распоряжении колхозным имуществом, общественной землей, денежными средствами, будут сниматься с постов и отдаваться под суд, как нарушители закона и враги колхозного строя». Понятное всем определение «враги» действовало, отмечается в белорусской постсоветской историографии, более эффективно, чем угроза нарушения закона. Постановление признавало «незаконным» увеличение земельных участков колхозников, подсобных хозяйств и индивидуальных огородов рабочих и служащих за счет общественных колхозных земель. При этом, судя по всему, должным образом не учитывалось, что в то голодное время с этой земли кормилась значительная часть населения. Так или иначе, но в результате проведенной работы по выполнению этого постановления, равно как и принятых позднее в его развитие постановлений Совета Министров СССР от 19 апреля 1948 г. «О мерах по улучшению организации, повышению производительности и упорядочению оплаты труда в колхозах» и от 3 сентября 1948 г. «О сокращении штатов административно-обслуживающего персонала и расходования трудодней на их оплату» сельскохозяйственными отделами исполкомов районных Советов и постоянными сельскохозяйственными комиссиями сельских Советов депутатов трудящихся при опоре па специально созданные во всех колхозах комиссии из числа представителей и депутатов сельских Советов, ревизионных комиссий колхозов и привлеченного ими местного актива колхозам республики было возвращено 104190 га земли. Были сокращены штаты административного и обслуживающего персонала и снято с оплаты по трудодням почти 9,6 тыс. человек, не имевших отношения к колхозному производству. Одновременно колхозам было возвращено значительное количество скота, общественных построек, сельскохозяйственной продукции и денежных средств (Матусевич В.А. Социалистическая законность в деятельности местных Советов БССР в послевоенный период (1945-1952 гг.) // Социалистическая законность в деятельности местных Советов БССР (1917-1958 гг.). – С. 256; Гісторыя Беларусі. – Ч.2. – С.507).
При этом упорядочивались подсобные хозяйства колхозников и приусадебные участки единоличников. Во исполнение сентябрьского 1946 г. постановления Молодечненским облисполкомом и обкомом партии 25 сентября 1946 г. предписывалось размер приусадебных участков единоличников, расположенных внутри колхозного массива, ограничить до 0,2 га, считая и землю, занятую постройками. Колхозникам, имевшим в личном пользовании скота больше, чем предусмотрено Уставом сельхозартели, рекомендовалось продавать лишний скот колхозу для укомплектования животноводческих ферм или колхозникам, не имеющим скота (Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953 гг. – С.9, 125-128). В соответствии с постановлением Совета Министров СССР от 21 июля и постановлением Совета Министров БССР от 12 августа 1947 г. по Молодечненской области один колхозный двор мог иметь в личном пользовании 2 коровы, кроме молодняка, 2 свиноматки с приплодом, 20 овец и коз вместе, неограниченное количество птицы, кроликов, 20 ульев. Размер приусадебных участков колхозников был установлен от 0,3 до 0,6 га, не включая земли под жилыми постройками (Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953 гг. – С.9, 173).
Вместе с тем проведенные работы по ликвидации массового характера фактов расхищения общественных земель колхозов путем сокращения приусадебных участков колхозников, подсобных хозяйств организаций и учреждений и индивидуальных огородов рабочих и служащих нанесли удар не только по частнособственническим и рваческим элементам (как задумывалось официально), но и по потребительской корзине (и без того полупустой). Причем законодатель квалифицировал такого рода действия виновных «как противозаконные и противогосударственные», настаивал на привлечении их «к судебной ответственности, как уголовных преступников» (п.1). Это в условиях, когда возвращенные колхозам «незаконно захваченные» у них земли пополняли необрабатываемый земельный фонд (в частности, в Крупском районе). Не мирясь с этим, колхозники и в весенний сев 1947 г. захватили брошенные земли колхозов (НА РБ. – Ф.243. – Оп.1. – Д.46. – Л.43). В 1951 – 1952 гг. в колхозах (преимущественно в западных областях БССР) было выявлено и ликвидировано 76 тыс. захватов ((Шыбека, З. Нарыс гісторыі Беларусі (1795 – 2002) / З.Шыбека. – Мінск: Энцыклапедыкс, 2003. – С.349). В то же время конфликты крестьян с законом вызывались стремлением спастись от голода. Не секрет: более как в третьей части белорусских послевоенных колхозов не выдавали на заработанные трудодни хлеба, а более как в половине – денег (Шыбека З. Нарыс гісторыі Беларусі (1795 – 2002). – С.349). При всем при том, проведенные мероприятия по возвращению общественных земель, скота, погашению задолженности за взятые продукты, сокращению управленческих расходов, сужению практики разбазаривания трудодней, соблюдению демократического порядка созыва общих собраний, избрания правлений и председателей колхозов, их подотчетности перед собраниями колхозников – в целом позитивно влияли на материальную заинтересованность колхозников в развитии общественного хозяйства, состояние трудовой дисциплины в колхозах (История государства и права Белорусской ССР. – Т.2. – С.308. 379).
К тому же для установления контроля за соблюдением устава сельхозартели и решения вопросов дальнейшего колхозного строительства при Правительстве СССР постановлением от 19 сентября 1946 г. был создан Совет по делам колхозов (п.10) во главе с членом политбюро ЦК ВКП(б) А.А.Андреевым. В республиках, краях и областях Совет представляли его контролеры, не зависевшие от местных властей (Об утверждении Положения о Совете по делам колхозов при Правительстве СССР: Постановление Совета Министров СССР от 22 октября 1946 г. // История колхозного права / Сб. законодат. материалов СССР и РСФСР. 1917 – 1958 гг.: В 2 т. – 1917-1958 гг. – М.: Госюриздат, 1958-1959. – Т.ІІ (1937 – 1958 гг.). – 1958. – С.295-297. Разд.ІІ, п.5).
Деятельность его способствовала наведению порядка в оплате труда, разработке перспективных планов, подготовке руководящих кадров, создании детских учреждений, конкретизации устава сельхозартели. Однако подъема хозяйств, как отмечается в российской постсоветской историографии, обеспечить она не могла. Сотрудники аппарата Совета нередко являлись сторонниками жестких мер (Новейшая история Отечества. ХХ век. – Т.2. – С.253).
На дальнейшее повышение уровня организации труда, повышение его эффективности и сокращение расходов на административный и обслуживающий персонал в колхозах были направлены постановление Совета Министров СССР от 19 апреля 1948 г. «О мерах по улучшению организации, повышению производительности и упорядочению оплаты труда в колхозах» (История колхозного права. – Т.ІІ. – С.309-317) и сентябрьское 1948 года постановление по вопросам уменьшения расходов на административный и обслуживающий персонал колхозов (О сокращении штатов административного и обслуживающего персонала в колхозах и об упорядочении расходования трудодней на их оплату. В Совете Министров СССР / Информация от 14 сентября 1948 г. // История колхозного права. – Т.ІІ. – С.322-323). В апрельском постановлении в качестве основной формы организации труда в колхозном производстве подтверждалась постоянная производственная бригада с закрепленными за ней средствами производства, которые без согласия бригадира или решения правления не могли использоваться в других подразделениях колхоза. Тем самым достигалась производственно-хозяйственная самостоятельность бригад, повышалась ответственность бригадира и колхозников. Бригады включали отраслевые звенья: по обработке пропашных, технических и зерновых культур. Для устранения обезлички и уравниловки в оплате труда колхозам предлагалось в бригадах и звеньях все сельскохозяйственные работы проводить на основе индивидуальной и мелкогрупповой сдельщины, распределять доходы в зависимости от урожайности в бригаде или звене.
При этом были введены примерные нормы выработки и единые расценки в трудоднях для всех колхозов страны. Советам министров союзных республик и обл- (край) исполкомам разрешалось утверждать примерные нормы выработки и расценки в трудоднях на работы, не предусмотренные данным постановлением. Постановление содержало рекомендации о порядке оплаты труда колхозников, занятых в растениеводстве и животноводстве, а также председателей, бригадиров и специалистов колхозов.
Наконец, в целях сокращения расходов на управленческий и обслуживающий персонал Совет Министров СССР в сентябре 1948 г. рекомендовал колхозам привести штаты должностей в соответствие с размерами хозяйства (п.1). Под угрозой привлечения к уголовной ответственности виновных запрещалось расходование трудодней на нужды, не связанные с колхозным производством (п.2). Колхозам предлагалось применять практику совмещения должностей административного и обслуживающего персонала с работой на производстве (п.3). При перерасходе трудодней на оплату управленческого и обслуживающего персонала рекомендовалось «списывать по решению общего собрания колхозников с председателя, счетовода (бухгалтера) и с каждого члена правления колхоза до 10% начисленных им за год трудодней» (п.7).
Преимущественно на усиление административно-приказного стиля руководства процессом жизнедеятельности в деревне был направлен секретный указ Президиума Верховного Совета СССР от 2 июня 1948 г. «О выселении в отдаленные районы лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности и ведущих антиобщественный, паразитический образ жизни» (Новейшая история Отечества. ХХ век. – Т.2. – С.256-257). Если постановлением от 19 сентября 1946 г. был нанесен удар по огородничеству и подсобным хозяйствам промышленных предприятий, которые существенно влияли на продовольственную безопасность, то указом – на трудовые ресурсы. Указ давал право колхозным и сельским собраниям принимать решения о принудительной высылке на спецпоселение в «отдаленные районы» на 8 лет лиц, ведущих «антиобщественный, паразитический образ жизни». Приговор вступал в силу по утверждении исполкомом райсовета. Интересно и другое: подбор кандидатур для обсуждения на собраниях колхозников был за райкомом партии (НА РБ. – Ф.243. – Оп.1. – Д.52. – Л.117-119).
Общественные приговоры общими собраниями колхозников принимались довольно единодушно. Свидетельством тому, в частности, секретная «Информация о проведенных собраниях по указу Президиума Верховного Совета СССР от 2 июня 1948 г.» Крупского РК КП(б)Б Минскому обкому КП(б)Б (5 октября 1948 г.). На проведенных в районе 4 общих собраниях колхозников в течение июля – 4 октября подавляющим большинством присутствовавших к 8-летнему сроку выселения в отдаленные районы страны были приговорены 5 человек (Ф.Е.Козлова, И.А.Кулешов, И.Н.Курилов, К.А.Нечаев, А.Е.Сидоренко). Одновременно на собраниях было предупреждено 8 колхозников и колхозниц, недооценивавших труд в коллективных хозяйствах. Все общественные приговоры общих собраний колхозников были утверждены исполкомом райсовета и приведены в исполнение немедленно. Показательно и то, что в колхозах района, где были приняты жесткие меры по реализации Указа, «трудовая дисциплина… значительно улучшилась…, улучшилось качество и производительность труда». Наблюдалось возвращение в колхозы лиц «ранее самовольно ушедших…» (НА РБ. – Ф.243. – Оп.1. – Д.52. – Л.122, 124-126, 129-131). Это позволяет усомниться с оценкой в российской постсоветской историографии приведенных чрезвычайных мер по укреплению трудовой дисциплины как мер, которые «не приносили желаемого результата» (Новейшая история Отечества. ХХ век. – Т.2. – С.257). К 23 октября 1948 г. из Беларуси в соответствии с установками указа было выселено 239 человек, в том числе 51 единоличник (Шыбека З. Нарыс гісторыі Беларусі (1795 – 2002). – С.349). За период с 1948 г. по март 1953 г. в Карелию, Сибирь, на Дальний Восток в соответствии с секретным указом от 2 июня 1948 г. было направлено на спецпоселение свыше 33 тыс. чел., вместе с которыми последовали члены их семей в количестве 13 тыс. (История России. – Т.2. – С.679).
В послевоенный период серьезным вопросом являлся вопрос повышения эффективности труда в общественном хозяйстве. Однако при сохранении неизменным обязательного минимума трудодней и судебной ответственности колхозников за его невыполнение. Так, народным судом Крупского района на 19 октября 1945 г. за невыработку минимума трудодней было осуждено 6 колхозников. Из них 5 – к шести месяцам исправительно-трудовых работ по месту работы с удержанием 25% из заработка. Один колхозник был осужден к 3-м месяцам исправительно-трудовых работ на общих основаниях с вычетом 25% из заработка. Кроме того правлениями колхозов согласно Устава сельскохозяйственной артели за невыход на работу оштрафованы 207 колхозников трудоднями, 57 колхозникам вынесены дисциплинарные взыскания (НА РБ. – Ф.243. – Оп.1. – Д.14. – Л.54). В феврале 1947 г. был подтвержден повышенный указом правительства страны от 15 апреля 1942 г. на период военного времени обязательный минимум выработки трудодней. Это значит каждый колхозник должен был выработать не менее чем 150 трудодней в год, а 12-16 летние дети колхозников – 50 трудодней в год. Эта норма действовала и в середине 50-х годов. Постановления Совета Министров СССР от 11 февраля 1953 г. и от 23 июня 1954 г. требовали выполнения детьми обязательного минимума выработки трудодней (Юхо Я.А. Гісторыя дзяржавы і права Беларусі. – С.184). За его невыполнение следовала все та же судебная ответственность, угрожала ссылка. За 1946 – 1948 гг. по этому указу по СССР было приговорено к «исправительно-трудовым работам» 445 224 чел., в том числе 80% – женщин. В 1946 г. не выработали минимума трудодней 18,4% всех трудоспособных колхозников страны, в 1947 г. – 14,8%. Причем в 1947 г. свыше 300 тыс. колхозников совсем не работали в колхозах. В 1949 г. по стране за невыработку минимума трудодней к судебной ответственности было привлечено 14-19% всего количества колхозников, не выработавших установленной нормы трудодней (О мерах подъема сельского хозяйства в послевоенный период: Постановление пленума ЦК ВКП(б). Февраль 1947 г. // Решения партии и правительства… – Т.3. – С.422; Новейшая история Отечества. ХХ век. – Т.2. – С.256; Сарокін А.М. Старонкі з гісторыі дзяржавы і права Беларусі: Вучэб.-метад. дапаможн. – Мінск: НАА ТАА “БІП-С”, 2004. – С.74). По данным годовых отчетов 1691 колхоза западных областей БССР в 1949 г. 12618 или 10,4% колхозников вовсе не принимали участия в общественном труде (Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953гг.. – С.251). В 1952 г. более четверти белорусских колхозников не выработали тот минимум трудодней, который определила им власть (Шыбека З. Нарыс гісторыі Беларусі (1795 – 2002). – С.349). Как видим, хотя очередной законодательный акт преследовал цель улучшения организации производства, в том числе дисциплины крестьян, на практике они вызывали сложности их реализации. Этому в немалой степени способствовали слабая материальная заинтересованность колхозников в результатах труда, нарушение принципа добровольности при создании колхозов.
2.2.Коллективизация западно-белорусской деревни: правовая регламентация
Оценивая ситуацию, нужно еще принимать во внимание следующее обстоятельство: восстановление всей сельскохозяйственной экономики республики сочеталось с социально-экономическими преобразованиями в сельском хозяйстве ее западных районов. С довоенных времен они здесь были нацелены на упорядочение (точнее – ограничение) землепользования крестьянского двора в интересах без- и малоземельных крестьян. Одновременно осуществлялось экономическое давление с помощью дифференцированного налога, принимались меры по восстановлению и созданию колхозов, развитию простых форм кооперации, укреплению и развитию их материально-производственной базы и т.д. на основе использования административно-командных методов руководства. Словом, с целью ускорения коллективизации партийно-государственными органами власти делалось максимум возможного по подрыву экономической базы высокотоварных хозяйств так называемых кулаков и их дискредитации.
Правда, в начале послевоенного восстановления попытки перевести западно-белорусскую деревню на «коллективный путь развития» не отличались напористостью. Так, несмотря на наличие «перегибов на местах» в проведении коллективизации, в Молодечненской области за второе полугодие 1947 г. не было создано ни одного колхоза (Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953 гг. – С.9-10, 150, 188-190). Только согласно решений ХІХ съезда КП(б) Белоруссии (февраль 1949 г.) здесь развернулась массовая коллективизация в формах и атрибутах, характерных в целом для конца 20 – 30-х гг. Они были вскрыты в постановлениях ЦК ВКП(б) от 3 марта 1950 г. «О серьезных недостатках в колхозном строительстве в западных областях Белорусской ССР» и от 10 мая 1950 г. «О недостатках в руководстве ЦК КП(б) Белоруссии сельским хозяйством», а также в решениях пленумов ЦК КП(б)Б, состоявшихся 31 мая – 3 июня 1950 г. и 12 – 14 февраля 1951 г. (КПБ в резолюциях… – Т.4. 1945 – 1955. – 1986. – С.317-326; Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953 гг. – С.15, 341, 344).
Преимущественно в январе – феврале 1950 г. для укрепления колхозов по опыту 1933 г. были созданы политотделы при МТС (Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953 гг. – С.241-242), «осуществлявшие линию партии». Развертывается ликвидация кулачества как класса, затронувшая значительную часть середняцких хозяйств. Проводится массовое разрушение высокоэффективных хуторских хозяйств (КПБ в резолюциях… – Т.4. – С.354, 365-366; Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953 гг. – С.344-345). Наиболее инициативные крестьяне, «раскулаченные» ссылаются в отдаленные районы Советского Союза. Увлечение темпами, понятно, определенным образом нейтрализовало то позитивное влияние на восстановление нашей деревни, которое в ноябре 1948 г. было заложено Советом Министров СССР в содержание постановления «О мерах помощи сельскому хозяйству Белорусской ССР в 1949 году», а также в трехлетний план развития общественного животноводства (Собрание постановлений и распоряжений Совета Министров Союза Советских Социалистических Республик (далее: СП СССР). – 1949. – №8. – Ст.58).
2.3.Характер борьбы с кулачеством
По словам начальника управления Министерства юстиции БССР по Молодечненской области И.Н.Счастного, в западных областях республики, решавших с конца 40-х гг. задачу коллективизации, главной в работе органов юстиции стала «борьба с кулачеством» (Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953 гг. –С.231). Она, понятно, велась в условиях введения запретительных правовых актов и развития тенденции налогового давления на основе налогового законодательства.
В соответствии с постановлением Совета Министров СССР от 17 августа 1947 г. «О налоговом обложении крестьянских хозяйств западных областей БССР» и постановлением Совета Министров БССР от 6 сентября того же года «О налоговом обложении кулацких хозяйств западных областей БССР» (Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953 гг. – С.158-160, 164-167) с этого года только в хозяйствах единоличников стал облагаться налогом мелкий скот – перезимовавшие овцы, козы и свиньи старше 6 месяцев. Сельхозналогом стали облагаться доходы хозяйств единоличников и колхозников от пашни, сенокосов, садов и ягодников, коров, лошадей, пчел и неземледельческих заработков (п.2 постановления Совета Министров СССР). Уходили в прошлое льготы по хозяйствам, пострадавшим в годы оккупации. Отдельному обложению подлежали «кулацкие хозяйства». При этом им производилась надбавка к взимаемой сумме от 20 до 50% в зависимости от доходности по всем источникам (п.1 постановления Совета Министров республики). Списки «кулацких хозяйств» в сельских местностях в соответствии с установленными всеобъемлющими расплывчатыми критериями (см. п.3 постановления Совета Министров БССР) надлежало составлять и после предварительного обсуждения на собраниях бедняцко-середняцкого актива утверждать в сельских Советах (п.5). Льготы, предусмотренные по закону о сельхозналоге на эту категорию хозяйств распространялись только в исключительных случаях, по решению облисполкома (п.6).
При выявлении и обложении «кулацких» хозяйств на местах были допущены многочисленные злоупотребления, в том числе и по той причине, что нормы доходности облагаемого хозяйства налоговыми агентами финансовых органов устанавливались произвольно. На это обращалось внимание в постановлении Совета Министров БССР от 4 июня 1948 г. «Об усилении контроля за проведением и взиманием сельскохозяйственного налога в 1948 году». Реагируя на него, 22 июня того же года Молодечненский облисполком отмечал случаи «недовыявления кулацких хозяйств», а также факты, когда «в некоторых районах незаконно привлекались к обложению как кулацкие трудовые хозяйства, не имеющие никаких признаков кулацких хозяйств». В 1948 г. из 814 «кулацких» хозяйств в Молодечненской области, как показала проверка, 197 были отнесены к ним «неправильно». В Кривичском районе неправильно обложенных хозяйств оказалось 66 из 116, или 56%, в Сморгонском – 34 из 101, или 34% (Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953 гг. – С.12, 178-180, 200).
Виновными в таком подходе к выявлению кулацких хозяйств объявлялись, как и в 30-е гг., прежде всего местные власти. Так, сельхозотдел ЦК КП(б)Б считал, что «извращения в налоговой политике и колхозном строительстве» в Молодечненской области – следствие того, что облисполком и райисполкомы «передоверили это дело большой политической важности целиком и полностью сельским Советам», а райкомы партии «по существу самоустранились от контроля» за работой «советских, финансовых органов». При этом, судя по всему, не учитывалось, что в п.5 упомянутого постановления Совета Министров республики от 6 сентября 1947 г. предписывалось: «Установить, что списки кулацких хозяйств в сельских местностях и городских поселениях районного подчинения составляются сельскими или городскими (поселковыми) Советами при участии широкого сельского актива и общественности и утверждаются исполкомами районных Советов депутатов трудящихся». В итоге такой «демократический» подход к выявлению «кулаков» нередко оборачивался произволом (Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953 гг. – С.13, 193-195, 197-198, 200-203, 204, 217-219, 223, 233-235).
Постановлением Совета Министров БССР от 6 ноября 1948 г. «О порядке взыскания недоимок с кулацких хозяйств западных областей БССР» в развитие постановления Совета Министров республики от 7 августа 1946 г. «О перечне имущества, не подлежащего изъятию у граждан в погашение недоимки по налогам и неналоговым платежам» снималось ограничение на изъятие у недоимщика всего скота (в том числе и последней коровы), продуктов питания, корма для скота, всего сельскохозяйственного инвентаря и т.д. в погашение недоимок (Там же. – С.191-192).
С нарастанием темпов коллективизации и ужесточением позиций государства в отношении кулака, расхитителей общественной собственности колхозов, нарушителей трудовой дисциплины в колхозах стала массовой практика заведения уголовных дел на тех, кому не по силам было заплатить новые налоги, без ущерба для коллективного хозяйства вести личное подсобное, выполнить повышенные задания по лесовывозкам и т.д. Тем более, что, несмотря на накопленный опыт «борьбы с кулачеством», установление Советом Министров БССР 6 сентября 1947 г. 8 признаков «кулацкого хозяйства» этот вопрос не был окончательно ясен и в 1949 г. не только для работников местного партийно-советского аппарата, но и для «юридического мира», работников карательных органов. Для иллюстрации достаточно обратиться к материалам совещания народных судей и судебных исполнителей при управлении Министерства юстиции БССР по Молодечненской области (27 октября 1949 г.).
«Среди… судебных работников, как отмечал И.Н.Счастный, есть такие товарищи, которые не изжили еще формально бюрократическое отношение к своей работе и допускают случаи вынесения необоснованных обвинительных приговоров». Не случайно, по данным кассационной инстанции за 9 месяцев 1949 г. «были отменены приговоры только в отношении лиц, находящихся под стражей:
1. С возвращением дела на новое рассмотрение со стадии судебного и предварительного следствия в отношении 24-х лиц, с изменением им меры пресечения на подписку о невыезде.
2. С прекращением производства по делу [в] отношении 26 лиц с освобождением из-под стражи.
3. Были изменены приговоры с применением ст.51 и 56 УК БССР в отношении 47 лиц с последующим освобождением из-под стражи».
Приведенные данные говорят и о том, продолжал докладчик, «что большое количество лиц или совсем не виновных, или привлеченных по необоснованным материалам, или состав преступления которых и их личность заслуживают применения к ним смягчающих обстоятельств, незаконно подвергаются арестам и по инициативе следственных органов, и в отдельных случаях по определениям суда» (Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953 гг. – С.234-235).
Важной особенностью работы судов тех лет, справедливо подчеркивается в белорусской постсоветской историографии, было и то, что при рассмотрении судьями большинства “кулацких” дел обвиняемый априори считался «кулаком, нарушившим закон». При этом не возникал вопрос о правильности признания виновного «кулаком», поскольку в деле имелось соответствующее решение райисполкома, а то и справка райфо. Выходит, судьбу человека решали они, а не суд (Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953. – С.13-14, 219, 227). К тому же часто судьи, свидетельствовали материалы названного выше совещания, увлекаясь политической стороной вопроса, выступали против проявления «гнилого либерализма органов следствия» при розыске кулаков, на которых заведены уголовные дела. Участники совещания осуждали применение мягкой меры наказания в отношении кулаков: бороться с кулаком «необходимо беспощадно… всеми методами, в том числе и судебной репрессией». Чтобы покончить со «слабой карательной политикой» «в некоторых народных судах» в отношении «кулацких элементов» судьи должны исходить из того понимания вопроса, что «если на скамье подсудимых кулак, то не надо давать минимальной меры наказания», – настаивал один из выступавших на совещании.
И.Н.Счастный, в свою очередь, относил судей, которые «в лице кулака начинают рассматривать просто субъекта преступления, определяя степень опасности его в узких рамках рассматриваемого дела», к числу уклонившихся «от борьбы за обеспечение развертывания коллективизации», притупивших «политическую бдительность и непримиримость к классовому врагу». Наличие же большого количества оправдательных приговоров, большого количества лиц, незаконно привлекаемых и берущихся под стражу, им воспринималось как подрыв авторитета карательных органов советской власти, принижение воспитательного значения советского суда (Там же. – С.225-229, 231). К сожалению, подобные суждения не были единичными.
2.4. Итоги борьбы с «гнилым либерализмом»
Высокая степень веры чиновников партийно-государственного аппарата в правильность осуществляемой политики в колхозном строительстве обернулась форсированием его с помощью несправедливой налоговой и земельной политики, распространением ряда запретительных или ограничительных правовых актов в трудовом и уголовном законодательстве. В итоге были созданы предпосылки для появления криминальных тенденций, злоупотреблений во властных структурах, налоговой, банковской и других сферах хозяйствования, в том числе в частном крестьянском хозяйстве, общественном коллективном и личном подсобном хозяйствах. Не случайно углубленное изучение вопроса показало нарастание в пору наращивания темпов колхозного движения волны репрессий против хозяйствующих субъектов. С другой стороны – явное обострение социальной напряженности в деревне. Сельчане сопротивлялись введению новой модели аграрных отношений преимущественно пассивными средствами: убой скота, невыход на работы, невыполнение нормы трудодней и др. Активные формы борьбы в виде террора по отношению к работникам партийно-советского аппарата и его актива, угроз, разгромов сельских советов, диверсий, поджогов и т.п. нередко имели как антиколхозный, так и антисоветский характер. Их участники подпитывали послевоенное белорусское вооруженное движение (Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953 гг. – С.14, 186-188, 208-210, 215-216; Шыбека З. Нарыс гісторыі Беларусі (1795 – 2002). – С.348).
Чтобы снять напряженность в деревне и придать коллективизации новый импульс в первом полугодии 1949 г. из западной части БССР было выселено около 7 тыс. семей (при расчете 5 чел. на семью – 35 тыс. чел.), в том числе 3100 «кулацких», 2600 «националистических», 638 «полицейских» и 635 «бандитских». Имущество виновных конфисковывалось и передавалось государственным учреждениям и колхозам. В 1952 г. в соответствии с сентябрьским (1951 г.) постановлением Совета Министров СССР «О выселении кулаков из Белорусской ССР» были высланы в районы Казахстана, Якутии, Киргизии и др. отдаленные районы СССР 4431 «кулацкая» семья (примерно 22,6 тыс. чел.). Всего за 1952 г. из западных районов БССР в РСФСР было вывезено почти 30 тыс. «кулаков» (Шыбека З. Нарыс гісторыі Беларусі (1795 – 2002). – С.348; Нарысы гісторыі Беларусі. – Ч. 2. – С.334). Показательно, что «кулаки» в 1952 г. по своему материальному положению больше напоминали тех, кто, работая в сельсоветах, составлял «кулацкие списки» в сентябре 1947 г. (Аграрные преобразования в Молодечненской области: 1944 – 1953 гг. – С.18-19, 307-308, 322-326). Сельчан-единоличников, не попадавших в категорию выселенцев, зачисляли в колхозники не только страхом, но и экономическим ущемлением: обрезали наделы, повышали натуральные налоги (сельхоззаготовки). Последние, в частности по мясу и молоку были в 2-2,5 раза выше, чем у колхозников (Шыбека З. Нарыс гісторыі Беларусі (1795 – 2002). – С.349). Все это, понятно, разрушало традиционный уклад жизни крестьянства. Следует напомнить и другое: темпы коллективизации в западных областях Беларуси были значительно более высокими в сравнении с восточными районами 20-30-х гг. Если на 1 января 1949 г. было коллективизировано 6,7% всех крестьянских дворов (908 колхозов), то в конце 1950 г. 6054 колхоза объединяли 84% крестьянских хозяйств. К 1 июня 1953 г. уровень коллективизации достиг 97,2% всех крестьянских дворов. Характерно и то, что насилие не приобрело масштабов и свирепства 30-х годов. Вновь созданным колхозам со стороны государства оказывалась организационная и материальная помощь.
При коренном социально-экономическом изменении западно-белорусской деревни ее сельская экономика стала развиваться на основе, характерной для всего государства, с целью обеспечения технико-экономической независимости страны. Однако предпринимавшихся государством мер и искреннего стремления сельчан к улучшению условий своей жизни и труда оказалось не достаточно: приближение сельского хозяйства к довоенному уровню сопровождалось ухудшением его качественных показателей. Давали знать о себе также жестокости и лишения времени (эпохи в целом), которые советской историографией замалчивались. Но они не будут казаться столь уникальными, если вспомнить о таких черных страницах истории как нацизм или неимеющих морального оправдания атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки. При этом, как справедливо отмечают пытливые авторы, ни немцы, ни американцы, как и большинство других народов не делают из своей истории пугала, а видят в ней и темные и светлые стороны, не разрушают свое самосознание. (Громыко, А. Каток истории / А. Громыко // Литературная газета. – 2007. – 19-23 сентября. – С. 3).
3. Политическая атмосфера
Суждения по затронутым выше вопросам будут далеко не полными, если не сказать об общественно-политической жизни того времени.
На волне победы над фашистской Германией, под влиянием увиденного воинами-победителями на Западе или пережитого освобожденных от оккупантов народов в сознании немалого количества людей проснулись надежды на смягчение тоталитарного режима, организацию более справедливой жизни. Часть крестьян, как выясняется, несмотря на угрозы репрессий, высказывала неудовлетворенность восстановлению и расширению порядков колхозной системы (особенно в западной части Беларуси). Определенное подтверждение тому – замедленность темпов восстановления сельского хозяйства сравнительно с 20-ми годами. Немалую угрозу для идеологического диктата представляла часть художественной и научной интеллигенции, которая, не отказываясь от собственных независимых взглядов и позиций, шла дальше навязываемых «социалистических» догм. К самостоятельному осмыслению действительности стремилась также молодежь – особенно учащиеся и студенты.
Однако это не означало, подчеркнем, их отказа от признания господства коммунистической идеологии или потери убежденности в обреченности капитализма и новых побед социализма. Тем более, что возрождение разрушенного хозяйства рассматривалось в русле продолжения линии XVIII съезда ВКП(б) (1939 г.) на завершение построения социализма и постепенного перехода к коммунистическому обществу. Большевистское руководство использовало ее в качестве активного средства мобилизации социальной активности масс на выполнение сложных заданий четвертой пятилетки (1946 – 1950 гг.). Именно отсюда тот значительный подъем и социально-политического, и духовно-нравственного самосознания народа в послевоенные годы, действительно всенародная поддержка партии, ее сталинского руководства, которое уверенно (хотя не без «напорной агитации», говоря словами А.И.Солженицына) вело страну в счастливое будущее. Победы в вооруженной борьбе, а затем успехи в восстановлении народного хозяйства под цементирующим воздействием на общество партийного аппарата укрепляло в сознании людей уверенность в правильности социалистического выбора, порождали чувство национального достоинства и самоуважения. Абсолютное большинство народа действительно верило, что он живет в самом передовом, самом гуманном обществе.
В то же время подъем народного самосознания, рост политической активности таили в себе потенциальную угрозу тоталитарному режиму, который стремился не только восстановить, но и укрепить свои позиции. Поэтому верхушкой партийно-советского руководства были предприняты контрмеры. Политические, идеологические, социальные, административные преследования вновь становятся активным фактором «самообороны» тоталитаризма, советской партийно-государственной системы, прежде всего ее автократической сущности. Количество жертв неуклонно росло. И не удивительно. Под абсолютным контролем репрессивного и идеологического аппаратов находились люди, перенесшие немецкую оккупацию (прежде всего те, кто не принимал участия в партизанской борьбе), или недооценивали преимуществ «общественно полезного труда» перед традиционными формами хозяйствования.
Одновременно репрессивные и идеологические меры были применены к интеллигентским росткам свободомыслия: стремления к самостоятельному анализу действительности, исторического прошлого, итогов и уроков Победы. Под оболочкой борьбы с так называемым «буржуазным», это значит западным влиянием в конце 40-х годов была разрушена школа генетиков, возглавляемая А.Р.Жебраком. В конечном итоге генетика и кибернетика были объявлены «служанками империализма». На волне кампаний с «безродным космополитизмом» или низкопоклонством перед Западом, недоверия ко всему зарубежному и «белорусским национализмом», развернутых во второй половине 40-х – начале 50-х годов, – свернута работа над подготовкой «Гісторыі БССР» Н.М.Никольским, К.М.Поликарповичем, А.П.Пьянковым и др. известными учеными. За отклонение от жестких рамок социалистического реализма перечеркивались последние творческие достижения К.К.Крапивы, П.П.Подковырова, Е.К.Тикоцкого и др. Кажется чудом, что они выжили, а позднее еще и продолжили активную творческую деятельность. Одновременно проводились репрессии против молодежных групп в Слониме, Барановичах, Ганцевичах, Глубоком, Поставах и других городах Беларуси, участники которых отстаивали свое национальное самосознание. Все они были осуждены на большие сроки наказания в лагерях Севера и Сибири РСФСР.
В очередной раз попали под арест бывшие политические заключенные, освобожденные по отбытию наказания после Великой Отечественной войны. В их числе оказались белорусские писатели Г.С.Березкин, С.И.Граховский, Б.М.Микулич, Н.Ф.Чернушевич (М.Хведорович), С.П.Шушкевич. В 1949 г. по приговору Особого Совещания при МГБ СССР во второй раз был обвинен и отправлен в ссылку в Красноярский край ученый-биолог, писатель М.Н.Гончарик. В этом же году были лишены свободы за национальный патриотизм известная поэтесса Л.А.Гениюш и известный ученый-этнограф, общественный деятель М.И.Петюкевич (Карпілаў, Р. “Косткі” ў горле Цанавы. І не толькі / Р.Карпілаў // Культура. – 1996. – 25 чэрвеня – 1 ліпеня; Чыгрын, С.Чытаючы Мар’яна Пецюкевіча / С.Чыгрын // Літаратура і мастацтва. – 2007. – 20 красавіка. – С.6). Список можно продолжать долго, так как в 1949 – 1953 гг. в СССР были вновь арестованы и сосланы на бессрочное поселение 58218 человек (Барсуков, Н. Хрущев – основные вехи эскалации власти / Н.Барсуков // Россия. – ХХІ век. – 1994. – №11-12. – С.169). К тому же на исходе 40-х – начале 50-х годов в стране поднялась волна антисемитизма, началась подготовка антиеврейских процессов, в том числе в контексте «заговора врачей». С ответственных должностей все чаще освобождались евреи.
В результате возрастания напряженности в самом верхнем эшелоне власти – ближайшем окружении И.В.Сталина – теряли свои влиятельные позиции видные партийные, государственные и военные деятели. Военное руководство снова становится под строгий партийный контроль. В Беларуси в 1947 г. потерял должность представитель партийного центра первый секретарь ЦК КП(б)Б П.К.Пономаренко. Под сомнение ставилась политическая зрелость и высокая нравственность первого секретаря Гродненского обкома КП(б)Б С.О.Притыцкого. Предпринимались попытки по дискредитации перспективного руководящего работника Беларуси, первого секретаря ЦК ЛКСМБ П.М.Машерова. А министр просвещения БССР П.В.Саевич, в 1951 г. обвиненный в шпионаже, национализме и контрреволюционной деятельности, был приговорен Военным трибуналом БВО к 25 годам исправительно-трудовых лагерей и 5 годам лишения прав.
Тоталитарный режим, густо замешанный на идеологических догмах, приобретал явные признаки окостенения. Последние охватили прежде всего идеологию, приобретавшую самоопределяющее значение. Окостенение политической жизни проявлялось, согласно наблюдениям специалистов, и в нарушении регламента работы съездов и пленумов большевистской партии – органов официального коллективного руководства, что не вписывалось в идеальные представления о партийном, социалистическом демократизме. Фактически жизненно важные вопросы страны решались обычно не полным составом членов политбюро, а на частных совещаниях приближенных к И.В.Сталину лиц преимущественно на дачах вождя.
Между тем по мере неизбежного ухода И.В.Сталина, в среде его ближайшего окружения старого руководства – потенциальных преемников власти – пробуждается чувство смелости, отчаянного противостояния намерениям вождя расправиться с ним. Более того: чтобы уцелеть и выстоять, оно объединяется. А вскоре после смерти вождя предпринимает даже шаги по его дискредитации. Понятно, в желаемом для себя направлении, чтобы полностью сохранить за собой власть в партии и стране. Но не под лозунгом сохранения предыдущей необъятной власти единоличного вождя, а на основе материализации идеи «коллективного руководства». Это значит, никто из преемников Сталина на единоличное партийное руководство не мог претендовать. И в этом был свой смысл. В то время ни один из ведущих лидеров страны не имел еще необходимой опоры в партийном аппарате. Поэтому уже в официально объявленный день смерти вождя (5 марта 1953 г.) они сформировали правительство «коллективного» руководства. Хотя, как вскоре стало ясно, это был компромисный ход опытных политиков на пути поиска надлежащей поддержки для борьбы за «свои права» в партийном аппарате. Причем через преимущественное распространение своего влияния в Президиуме ЦК – центральном партийном органе, образованном на ХІХ съезде партии (октябрь 1952 г.) вместо Политбюро.
Тем не менее, с уходом И.В.Сталина завершился период «чистого» тоталитарного режима, опиравшегося на безграничную личную власть только с позиции силы, активный и мощный репрессивный аппарат, на повсеместное идеологическое единообразие; режима, стремившегося повседневно контролировать дела и мысли каждой личности. В новой ситуации начался длительный процесс разложения и трансформации тоталитаризма. Более того, не без использования партийным ядром приемов борьбы прежней практики как в своей среде, так и в отношении других групп населения. Но это уже тема для особого разговора.
Таким образом, в рассмотренный период нашей истории властью принимались законодательные акты и соответствующие им действия в повседневной жизни, которые хочешь или не хочешь, в той или иной форме, но должно создавать само общество – за своими представителями- политиками, за своими руководителями государства – если, конечно, оно не хочет любую, в том числе и скрытую войну безоговорочно проиграть. При этом, с одной стороны, развивалась тенденция на сохранение и развитие репрессивной роли государства, с другой – на формальную демократизацию политической системы. Первая тенденция проявилась в большом количестве необоснованно репрессированных. Правда, имело место смягчение жестокости в системе наказаний по сравнению с 30-ми гг. Одно из свидетельств тому – отсутствие смертной казни в стране с 26 мая 1947 г. до 12 января 1950 г. С принятием указа от 4 июня 1947 г. прекратили действие нормы УК БССР об ответственности за хищение государственного или общественного имущества, принятые ранее. Хотя наличие высоких санкций за все виды хищений независимо от их размера, как отмечалось в отечественной историографии 70-х годов, вряд ли вызывалось необходимостью и создавало немало трудностей при назначении наказания по делам о незначительных хищениях. Вторая тенденция выразилась в оживлении общественной жизни, воссоздании на конституционной основе системы органов государственной власти и управления, выборности правлений и председателей колхозов, их подотчетности перед собраниями колхозников, а также преодолении в основном многих последствий войны в сельском хозяйстве.

Анатомия карательной политики (Содержание карательной политики и ее реализация: историко-правовой анализ)
1. Громоотвод диктата
Массовые репрессии, самовольство и бесправие в законе, осуществленные в период ленинско-сталинского руководства страной от имени революции, партии, всего народа – тяжелое наследие прошлого. В том, что это так, теперь сомневаться не приходится.
Углубленное осмысление материала, как выясняется, позволяет утверждать: такой ход развития событий базировался на определенных принципах становления и функционирования государства. В легитимизации существующего политико-правового режима, опиравшегося на насилие, репрессии, большая роль отводилась государственной марксистской (марксистско-ленинской, ленинско-сталинской, коммунистической) идеологии, созданию у советских людей иллюзии непосредственного соучастия в «великих свершениях». В соответствии с идеологией на основе абсолютизации классового подхода при разрешении вопросов взаимодействия государства, общества и личности репрессивная политика активно апеллировала к довольно заманчивым принципам: социалистической законности, социалистического гуманизма, социалистического демократизма, индивидуальной (персонифицированной) ответственности, принципа фиксированности наказания в законодательстве. Однако способы и приемы их осуществления в условиях нарастающего централизма во всем управленческом процессе, пренебрежение альтернативными методами при решении вопросов общественно-политической и экономической жизни, понимание сущности самого понятия законности как строгого и неуклонного выполнения законов и подзаконных нормативных актов всеми субъектами советского права в интересах определенного класса, социальной группы или всего народа на фоне укрепления карательно-репрессивного аппарата обусловили грубый отход (а то и полное отрицание), особенно при обвинении в контрреволюционной деятельности, от процессуальных норм, способствовали внедрению в уголовное судопроизводство ярко выраженного обвинительного уклона. Тем более, что правовое положение органов института внесудебной репрессии активно регулировалось ведомственными актами (циркулярами, приказами, инструкциями), не предусмотренными уголовно-процессуальным законодательством, и часто не печатались.
Отсюда трудно не согласиться с мыслью, что нарушения социалистической законности носили определенный нормативно узаконенный характер. С другой стороны, ведомственное усовершенствование действующего законодательства, его произвольное разъяснение в подзаконных актах было в русле государственной политики и отражало политико-правовые реалии времени, государственную природу советских репрессий. В итоге, справедливо отмечается в постсоветской российской историографии, политика подавления, насилия, массового террора приводит к тому, что правовые понятия «вина» и «виновность», «законность» теряют свой изначальный смысл, а ценность отдельной человеческой жизни становится все менее значимой. В условиях крупномасштабных социальных преобразований, проводившихся ускоренно, путем «революционного нажима», с применением во многих случаях силовых методов, их последствия не могли не стать трагическими, прежде всего, для миллионов крестьян, и как результат, – для всего общества. Нелишне напомнить, что в 30-е годы советская экономика приобретает «лагерный» облик. Советская экономическая система, лишенная, прежде всего, элементов саморазвития и саморегуляции, оставалась малоэффективной. Правда и в том, что в стратегическом плане модернизация экономики через индустриализацию и коллективизацию отвечала требованиям научно-технического прогресса и отражала тенденции мирового развития.
В то же время система «якобинской безжалостности» позволяла власти держать народ в повиновении и страхе, уничтожать в корне любые попытки оппозиционности и инакомыслия (История России: В 2 т. – М.: ООО “Изд-во АСТ: ЗАО НПП «Ермак»”: Изд-во “Астрель”, 2005. – Т.2: С начала ХІХ в. до начала ХХІ века / А.Н.Сахаров, Л.Е.Морозова, М.А.Рахматуллин и др./ Под ред. А.Н.Сахарова. – 2005. – С.609, 610). При этом можно, пожалуй, с уверенностью сказать, что достигнутый здесь относительный успех был обеспечен и серьезной деформацией оглашенных потенциально прогрессивных принципов функционирования советской политической системы. Они, по сути, сыграли роль маски или громоотвода, прикрывавшие диктат определенного слоя партийно-государственной бюрократии во главе с вождями разного уровня на пути формирования целостной советской командной системы. В этом проявилась ее действительная сила и жизнеспособность. К тому же целесообразно добавить, что их живила не только воинственная лексика политических решений, но и «социалистическое наступление» партийно-государственного руководства и его сторонников на политико-правовую мысль с целью придания ему адекватной законодательной (даже конституционного характера) поддержки: обеспечить возведение пирамид коммунизма на основе классового подхода – трактования права как возведенной в закон воли правящего класса, замены принципа индивидуальной свободы принципом корысти, права на труд – на обязанность трудиться, свободу договора – в трудовую повинность.
XIV конференция РКП(б) (апрель 1925г.) признала возможность построения социализма в одной стране (КПСС в резолюциях … – Т.3. – С.388-392).
XIV (декабрь 1925г.) съезд ВКП(б) поставил задачу провести индустриализацию на основе «социалистических хозяйственных форм» (Там же. – Т.3. – С.429). В декабре 1927г. на XV съезде ВКП(б) речь шла о «частичном нарастании классовых противоречий» (КПСС в резолюциях… – Т.4. 1926-1929. – 1984. – С.263), а в 1929г. пленум ЦК и ЦКК ВКП(б) по предложению И.В.Сталина постановил: «Пролетарская диктатура на данном этапе означает продолжение и усиление (а не затухание) классовой борьбы» (Там же. – Т.4. – С.432). Наконец, в январе-феврале 1930г. союзным и республиканским партийно-государственным руководством установка на уничтожение целого слоя (согласно документов, даже «класса») крестьянства – кулачества – была заложена в содержание нормативных правовых актов. Ее осуществление активно продолжалось почти до конца 1932г. В последующие годы десятилетия специальные кампании по раскулачиванию не проводились. Однако выявление или довыявление, так сказать, его остатков в других (но не менее жестких) формах продолжалось. Кстати, в развитие этой темы: в конце 20 – начале 30-х гг. попали под репрессии и дискриминации также мелкие предприниматели, торговцы, торговые посредники, а также бывшие дворяне, помещики, фабриканты.
Правда и в том, что вхождение общества в такое состояние – не только результат диктата центра, но и активного посредничества официальных идеолого-политических средств: агитационно-пропагандистской работы, деятельности прессы, научных товариществ, литературных объединений и др. Это в значительной степени их усилиями, согласно свидетельств и белорусской постсоветской историографии, формировался такой желанный для высшей власти стереотип поведения людей как нетерпимость к инакомыслию, осмысление событий и явлений с точки зрения единой идеологии и методологии познания, подход к человеку как к средству достижения высших целей, оправданность примата революционной целесообразности над законом, нетерпение в выполнении поставленных задач, упрощение действительности. Между тем, в арсенале их приоритетов не последнее место занимали прямые призывы к расправе с применением административных мер и силы к тем, кто оказывался неугодным. В соответствии с директивами сверху, работники «идеологического фронта», с упорством, достойным иного применения, убеждали читателей и слушателей в том, что старательность в выполнении приказов и указаний, послушность, покорность, политическая бдительность, отношение к доносам как к полезному делу, агрессивность к «врагам народа» и т.д. считаются не только положительными чертами, но и качеством высшей добродетели.
2. Объект репрессий
В таких условиях подобные действия находили поддержку снизу. Это проявилось в массовом принятии культа всемогущего всезнающего справедливого вождя, который «железной рукой» уничтожает врагов и ведет к новым победам. В качестве врагов народа, как свидетельствует пытливый анализ, со времен «коренного перелома» на всех фронтах социалистического строительства, в том числе и в «недрах самого крестьянства в пользу колхозов» (из статьи И.В.Сталина «Год великого перелома», ноябрь 1929г.) в БССР называли нацдемовских интеллигентов, которые якобы стремились сорвать строительство нового общества, оторвать Беларусь от Советского Союза; кулаков-кровопийцев и «подкулачников», которые срывают коллективизацию, разрушают молодые колхозы. Как враги арестовывались и репрессировались служители всех религиозных конфессий; «вредители» из числа специалистов и массовых производственных кадров, «причинявших» вред реконструкции народного хозяйства, замаскированные агенты зарубежных разведок и другие элементы, отнесенные к антисоветским или контрреволюционным силам (в их числе оказывались нежелающие вступать в колхозы середняки и даже бедняки). Объектом политических репрессий становились и члены правящей коммунистической партии («уклонисты», «двурушники», «перерожденцы» и др.) (см.: Сарокін, А.М. На ростанях айчыннай гісторыі. – С.234, 236-239, 242-243; На крутым павароце: Ідэолага-палітычная барацьба на Беларусі ў 1929 – 1931гг.: Дак., матэрыялы, аналіз / Аўт.-склад. Р.П.Платонаў. – Мінск: БелНДІДАС, 1999. – С.9, 13). При этом не стоит забывать: партаппарат «чистили» также как любую другую структуру.
Действенным инструментом здесь являлись «чистки» партийных и комсомольских организаций (так тогда называли массовые акции по проверке их состава и документов) от обозначенных выше элементов. В то время исключение из партии или комсомола означало не только освобождение от работы или учебы, но и неизбежный, скорее всего, арест. Об этом, в частности, обеспокоенно напоминал благородный российский советский писатель Б.Л.Горбатов исключенному в 1935г. из комсомола поэту С.А.Поделкову (за то, что якобы играл в шахматы во время выступления т.Сталина по радио), который томился в ожидании очередного наказания, советуя уехать из Москвы. Но молодой поэт не прислушался. Вскоре по навету был организован его арест, неистовство следователей и тюремная мясорубка за контрреволюционную агитацию (Боровкова-Поделкова, О. Трасса / О.Боровкова-Поделкова // Литературная газета. – 2005. – 16-22 ноября (№47). – С.13).
Нельзя забывать еще и о том, что в тех условиях сильно пострадали руководящие кадры республики. За 1933 – 1937 гг. в результате кампаний по чистке, проверке и обмену документов из КП(б)Б были исключены почти все секретари ЦК КП(б)Б, председатель Совнаркома республики и наркомы. В целом КП(б)Б за указанный период потеряла половину своего состава (см.: Коммунистическая партия Белоруссии в цифрах. 1918-1988 / Подготовил В.А.Бобков и др. – 2-е изд., перераб. и доп. – Минск: Беларусь, 1988. – С.31-32; Сарокін, А.М. На ростанях айчыннай гісторыі. – С.242). Это уже действительно: произошла переоценка ценностей.
Показательно, что понятие «враг народа» как неизбежный элемент функционирования Советской власти стало использоваться со времен ее «триумфального шествия». Так, уже через четыре дня после Октябрьского переворота члены Петроградского Военно-революционного комитета на своем заседании обратили внимание на необходимость более энергично вести борьбу против «врагов народа» (Вішнеўскі, А.Ф. Палітыка-прававы рэжым савецкай дзяржавы (1917-1953гг.) / А.Ф.Вішнеўскі. – Мінск: Тэсей, 2003. – С.151). Через месяц – приказом этого комитета все чиновники, не пожелавшие сотрудничать с Советской властью, были объявлены «врагами народа» (История России. –Т.2. – С.602). Не чурался тогда этого термина также В.И.Ленин. 28 ноября 1917г. он через декрет Совнаркома (СНК) «Об аресте вождей гражданской войны против революции» (кстати, подтвержденный ВЦИК 1 декабря) объявил кадетов «врагами народа» (Декреты Советской власти. – Т.І. – С.161-162, 171. Между прочим, этому термину, строго говоря, дала жизнь, по наблюдениям российской современной историографии, еще французская революция конца XVIII в.). Введенный в ходе установления Советской власти этот термин, резонно отмечается в белорусской постсоветской юридической литературе, не одно десятилетие имел ужасное как политическое, так и юридическое значение. В то время в лексикон представителей новой власти вошло еще одно устрашающее понятие – «подозреваемый» (Вішнеўскі А.Ф. Палітыка-прававы рэжым савецкай дзяржавы (1917-1953гг.). – С.151). Поэтому целесообразно отметить (и на это обращает внимание все большее число исследователей): неправильно считать (подобно Н.С.Хрущеву – ХХ съезд КПСС, 1956г., или коллектива авторов 6-ти томной «Гісторыі Беларусі» – Т.5. – Мінск: Экаперспектыва, 2006. – С.346) И.В.Сталина зачинателем введения в «обиход» понятия «враг народа», что, мол, стало «результатом» всех репрессий.
Массовые репрессии начались еще при В.И.Ленине, а не в годы сталинского правления. При И.В.Сталине они продолжались и приобрели статус неотъемлемого элемента существования Советского государства. Насилие и репрессии стали универсальным средством разрешения поставленных задач. Как массовое явление, они превратились в норму и по сути никого уже не удивляют. С другой стороны, порожденный ею страх, или подсистема страха перед мощью державы выступает в качестве наиболее важного фактора сохранения лояльности к власти у большинства населения на протяжении всей советской эпохи (Сарокін А.М. На ростанях айчыннай гісторыі. – С.232-239; История России. – Т.2. – С.602, 603).
Нельзя не считаться с тем, что наряду с преследованием по политическим мотивам на волне ускоренного решения задач социалистической реконструкции народнохозяйственного комплекса стремительно росла численность репрессированных общими судебными органами, а также пострадавших от жесткого администрирования через ограничения в правах (избирательных, имущественных, земельных, трудовых и др.), финансово-кредитную систему, налогообложение (в т.ч. при широком использовании реквизиций, внеэкономического («бесплатного») изъятия продуктов или по ценам, которые не возвращали затрат на их производство), переселения или расселения. И не случайно: содержание нормативных правовых актов, будучи «приспособленным» к развитию репрессий, ориентировало судебную практику на их усиление и расширение. Более того, благодаря этому, массовые репрессии приобретали, по меткому определению современных российских правоведов, «имидж законности» (Гринберг, М.С. Уголовное право и массовые репрессии 20-х и последующих годов / М.С.Гринберг // Государство и право. – 1993. – №1. – С.67). Расширению их масштабов способствовало массовое доносительство «снизу», порой выступавшее как средство улучшения служебного положения или жилищных условий (до 80% репрессированных в СССР в 30-е гг. погибли по доносах соседей и коллег по службе) (см.: История России в новейшее время: Учебник / Под ред. А.Б.Безбородова. – М.: ИНФРА-М, 2004. – С.141; История России. – Т.2. – С.605; Сарокін А.М. Рэха эпохі крайнасцяў. – С.65-66; Он же. На ростанях айчыннай гісторыі. – С.51).
Подчеркнем, однако, в этой связи следующее. Подобным безнравственным действиям придавался якобы законный характер. В частности, осуществляя принцип «разделяй и властвуй» в отношении крестьянства, советская власть возбуждала низменные инстинкты и обращалась к самым безнравственным средствам буквально со времени своего установления. Так, официальному правовому беспределу в отношении кулаков и их имущества был придан законный характер еще январским 1918г. актом ІІІ Всероссийского съезда Советов «Основным законом о социализации земли». Не случайно вскоре В.И.Ленин мог удовлетворенно констатировать: «Закон, дающий право обобществлять инвентарь зажиточных крестьян, у нас есть» (Ленин, В.И. Речь при обсуждении законопроекта СНК «О мерах укрепления и развития крестьянского сельского хозяйства» на фракции РКП(б) VIII съезда Советов 24 декабря / В.И.Ленин // ПСС… – Т.42. Ноябрь 1920 – март 1921. – 1981. – С.181). Согласно декрету ВЦИК от 9 мая 1918г., поощрялось доносительство на «врагов народа», имеющих излишки хлеба и не заявивших его к сдаче в недельный срок после объявления этого акта на местах. Доносчик о скрытых излишках вознаграждался местными продовольственными органами половиной реквизированного хлеба.
При этом наказание «виновных» предусматривалось, как говорится, по полной программе. У укрывателей хлеба допускалась безвозмездная конфискация его и иного имущества. Сами держатели «хлебных запасов» подлежали тюремному заключению «на срок не менее 10-ти лет». Помимо «излишков» хлеба у кулаков отбирали и скот, сельскохозяйственные орудия и т.д. Это также делилось в пользу деревенской бедноты. На основе реализации классового подхода в аграрной политике дележ конфискованного имущества стал, благодаря деятельности комбедов, а затем «органов народовластия» – Советов и многих тысяч красных активистов (в советское время о них говорили, что они «делали революцию»), довольно повседневным делом. Политические интересы и идеологические позиции выступали главенствующими по отношению к экономической целесообразности и просто здравому смыслу (см.: О предоставлении Народному комиссариату продовольствия чрезвычайных полномочий по борьбе с деревенской буржуазией, укрывающей хлебные запасы и спекулирующей ими: Декрет ВЦИК от 9 мая 1918г. // Решения партии и правительства… – Т.1. – С.55-57; Шмелев Г.И. Аграрная политика и аграрные отношения в России в ХХ веке. – С.106-108). Получается, скорее всего, и здесь мы имеем дело с массовым ошеломлением. Причем преимущественно из-за неосмысленности приоритетных задач (в рамках форсированного развития), которые решал тот или иной субъект хозяйствования и средств для их достижения. Здесь коренится немалая толика массовых репрессий против общества советского периода.
3. Образ врага как устойчивый «имидж законности»
И что в итоге? Действительная цена стоимости «имиджа законности» фальсифицированного права все еще выясняется. Бесспорно, однако, что для его сохранения репрессии прочно внедрились в социальную практику, стали обычным элементом политической и юридической лексики. На основе развития тенденции к расширению понятия преступного в институт вины включались невиновные действия лица, достигались результаты, не находившиеся в причинной связи с действиями обвиненного. Не случайно постановлением ЦИК и СНК БССР от 27 января 1930г. в Уголовный кодекс (УК) БССР была внесена статья 94-1, предусматривавшая наказание за злостное невыполнение постановлений и правил, обеспечивающих успешную коллективизацию (лишение свободы на срок до трех лет с выселением или без выселения), в том числе за продажу и убой своего скота (рогатого и особенно лошадей). При этом уголовной ответственности подлежали лица, осуществившие указанные поступки до вступления статьи в действие. Тем самым закону была придана обратная сила. Одновременно измененная ст.95 предусматривала уголовную ответственность за отказ или уклонение от уплаты налогов или повинностей, организованных по взаимному согласию. Соучастие вызывало лишение свободы «не менее одного года с выселением… или без выселения с конфискацией имущества или без конфискации». Исполнителям преступления устанавливался штраф до десятикратного размера причитающихся с них налогов или повинностей или лишения свободы сроком до трех лет. 25 марта 1931г. внесенными в эти статьи дополнениями наказание для кулаков за указанные действия усиливались путем применения к ним конфискации имущества (См.: ЗЗ БССР. – 1930. – Аддз.І. – №9. – Арт.59; Там же. – 1931. – №12. – Арт.96; Крымінальны кодэкс БССР. Са змяненнямі на 1 чэрвеня 1935 года. Афіцыйны тэкст. – Мінск: Дзяржвыд-ва Беларусі. Экспраўсектар, 1935. – С.26, 27).
Измененная 27 января 1930г. ст.103 УК БССР предусматривала уголовную ответственность за агитацию и пропаганду, содержавшую призывы к свершению действий, которые препятствовали проведению коллективизации и др. Соответственно изменениям от 25 марта 1931г. меры социальной защиты за такие поступки со стороны кулаков дополнялись конфискацией у них имущества (см.: ЗЗ БССР. – 1930. – Аддз.І. – №9. – Арт.59; Там же. – 1931. – Аддз.І. – №12. – Арт.96; Крымінальны кодэкс БССР. Са змяненнямі на 1 чэрвеня 1935 года. – С.28-29).
В начале февраля 1932г. был запрещен убой лошадей, пригодных для работы, и установлена ответственность за их незаконный убой и хищническую эксплуатацию. УК БССР был дополнен ст.94-2 об уголовной ответственности кулаков и частных скупщиков за убой лошадей без разрешения ветеринарного надзора или подстрекательство к этому других лиц, а также за умышленное изувечение лошадей и иные злостные действия, которые повлекли за собой падеж лошади или привели ее в непригодное состояние. Одновременно УК БССР был дополнен ст.205-2 об уголовной ответственности в общественном секторе за вышеназванные действия, а также за преступно-небрежное обращение с лошадьми, особенно с матками (см.: ЗЗ БССР. – 1932. – №9. – Ст.38; Крымінальны кодэкс БССР. Са змяненнямі на 1 чэрвеня 1935 года. – С.27, 52).
Очередным, но более ярким примером гипертрофированного понимания и проведения в жизнь репрессии как формы реализации карательной политики можно признать постановление (нередко квалифицируемое как закон) ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932г. «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности» (см.: СЗ СССР. – 1932. – Отд.І. – №62. – Ст.360) и принятое в целях его осуществления одноименное постановление ЦИК и СНК БССР от 13 августа того же года (ЗЗ БССР. – 1932. – №52. – Ст.236).
Общесоюзным постановлением общественная (социалистическая) собственность была объявлена основой советского строя, священной и неприкосновенной, а люди, покушающиеся на нее, «должны быть рассматриваемы как враги народа» (преамбула постановления). Причем за хищение имущества форм собственности, приведенных в названии акта, предусматривалась высшая мера социальной защиты – расстрел с полной конфискацией имущества. Только при смягчающих вину обстоятельствах расстрел заменялся лишением свободы на срок не ниже 10 лет с отбыванием срока в лагерях, конфискацией всего имущества и без права на амнистию. «Решительная борьба» с расхитителями социалистического имущества объявлялась «первейшей обязанностью» органов советской власти (преамбула общесоюзного постановления). Законодатели республики в интересах «самой решительной и беспощадной борьбы» с расхитителями общественной собственности обязали органы прокуратуры проводить расследование таких дел «в самом срочном порядке», а суды – рассматривать их «вне всякой очереди» (ст.2). Судебные органы нацеливались на применение мер социальной защиты, предусмотренных общесоюзным постановлением (ст.3).
Далее. Вскоре, как известно, пленумом Верховного суда СССР было доведено до судов: постановление должно применяться не только к лицам, которые что-то похитили, но и к тем, кто виновен в убое общественного скота, а также к должностным лицам, допустившим халатность при эксплуатации рабочего скота и т.д. Коллегии наркоматов юстиции союзных республик, в свою очередь, считали необходимым привлекать к ответственности виновных в попытках обмана государства при учете урожая в совхозах и колхозах (утаивание посевной площади, занижение урожайности и т.д.), обращаясь в наиболее серьезных случаях к закону от 7 августа 1932г. (Сарокін А.М. На ростанях айчыннай гісторыі. – С.104-105).
И не без оснований. В секретной «Инструкции по применению постановления ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932г. об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности» (см.: Трагедия советской деревни. – Т.3. – С.477-479), утвержденной политбюро ЦК ВКП(б) 16 сентября 1932г., всей системе органов суда и прокуратуры, объединенного государственного политического управления (ОГПУ, в т.ч. его полномочным представителям, начальникам оперсекторов) предписывалось применять драконовские нормы постановления не только относительно «кулаков, бывших торговцев и иных социально-чуждых элементов», но и к «должностным лицам товаропроизводящей сети», изобличенных в разрушении, хищении общественного имущества (товаров) или в растратах «крупных денежных сумм» государственных и кооперативных предприятий (учреждений) или продажи их продукции на частном рынке. Подобные меры наказания распространялись также на спекулянтов, непосредственно в хищениях не участвовавших, но знавших о том, что реализуемые ими товары и продукты похищены «из государственных учреждений и кооперации» (разд.2, п.2,3).
В отношении председателей колхозов и членов правлений, участвовавших в хищениях общественного имущества, инструкцией предусматривался расстрел и «только при смягчающих вину обстоятельствах – десятилетнее лишение свободы» (разд.2, п.7). Показательно и то, что инструкция предусматривала применение установленных мер репрессии к действиям, совершенным до издания постановления, «в случаях, когда преступления имеют общественно-политическое значение» (разд.4, п.1). Одновременно из подсудности сельских общественных и колхозных судов были выведены дела о хищениях коллективного имущества. В ведении этих судов оставались «только дела о преступлениях против личной собственности колхозников и единоличников» (разд.4, п.2).
Инструкция довольно точно определила и сроки рассмотрения дел о хищениях. Ею устанавливалось: «1. Судебно-следственные органы обязаны заканчивать дела и выносить по ним приговоры не более чем в 15-дневный срок с момента раскрытия преступления и возникновения дела. 2. Как исключение, только относительно дел, по которым проходит большое количество обвиняемых, срок ведения дела и вынесение приговора определяется не дольше, чем 30 дней» (разд.5). Тем самым был установлен упрощенный порядок производства дел по делам о преступлениях против социалистической собственности, что содействовало необоснованному обвинению множества людей. С другой стороны, он соответствовал, как показало время, официальной линии на развитие тенденции упрощенного судопроизводства как якобы довольно эффективного средства разрешения властью задач времени.
Аналогичной ориентации придерживались и в Верховном суде СССР (председатель А.Н.Винокуров). Действующая в нем фракция ВКП(б) проявляя большевистскую «заботу» о реализации постановления от 7 августа 1932г. без «формальностей», в секретном постановлении о применении высшей меры наказания за хищение социалистической собственности (сентябрь 1932г.) решила: «Довести до сведения фракции Президиума ЦИК СССР о том, что в некоторых союзных республиках (РСФСР, БССР) приговора с расстрелами по делам о хищении общественной (социалистической) собственности по утверждении этих приговоров… Верхсудами направляются на рассмотрение в ЦИК союзной республики, несмотря на категорическое указание закона, что амнистия по делам этого рода не применяется, а также несмотря на директивное постановление, что окончательной инстанцией по приговорам с расстрелом в означенных делах являются Верхсуды. Передача дел в ЦИК ведет к задержке и эффективности самих приговоров» (Трагедия советской деревни. – Т.3. – С.495-496, 561-562).
К сказанному добавим, что остается вне внимания многих авторов, в интересах решительной борьбы «с теми противообщественными кулацко-капиталистическими элементами, которые применяют насилия и угрозы, или проповедуют применение насилия и угроз к колхозникам с целью заставить последних выйти из колхоза» такого рода действия общесоюзным постановлением от 7 августа были отнесены «к государственным преступлениям». При этом устанавливалось в качестве меры судебной репрессии – «лишение свободы от 5 до 10 лет с заключением в концентрационный лагерь» и без права на амнистию (разд.ІІІ). Целесообразно отметить также: введенное документом понимание социалистической собственности как «священной и неприкосновенной основы советского строя», определение лиц, «посягающих» на эту собственность, как врагов народа, являлись настолько, так сказать, судьбоносными, что на десятилетия были закреплены Конституцией СССР 1936г. и построенной на ее основе Конституцией БССР 1937г. (см.: Съезды Советов Союза ССР… – Т.ІІІ. – С.243-244 (ст.131); Сборник законов Белорусской ССР и указов Президиума Верховного Совета Белорусской ССР. 1938-1967 гг.: В 2т. – Минск: Беларусь, 1968. – Т.1. – 1968. – С.44 (ст.106)).
О силе нанесенного «решительного удара по расхитителям социалистического имущества», «особенно в социалистическом секторе сельского хозяйства» (при усиленной «сигнализации его со стороны общественного актива» и «рабселькоровских заметок») в первые годы по принятии постановления свидетельствуют следующие официальные материалы. В первой половине 1934г. такого рода дела составляли 18% всех рассмотренных народными судами республики уголовных дел; примерно такой же процент они составили во втором полугодии 1933г. и «еще более высокий в первом полугодии 1933г.» (см.: Матэрыялы к дакладу Урада БССР ХІ з’езду Саветаў. – Мінск: Выданне Кіраўніцтва спраў СНК БССР, 1935. – С.266). Относительно более раннего времени имеется информация только по отдельным местностям. Так, в конце 1932г. в Глусском районе среди расследованных уголовных дел 64,5% составили преступления по фактам закона «о колосках». В Мозырском районе возбужденные органами милиции уголовные дела по таким поступкам превысили 50%. О подобном положении свидетельствовали материалы народных судов Мстиславского, Сенненского, Слуцкого и других районов (Вішнеўскі А.Ф. Палітыка-прававы рэжым савецкай дзяржавы (1917-1953 гг.). – С.168). По данным на февраль 1933г. по СССР за действия по фактам закона от 7 августа 1932 г. было осуждено 103 тыс. человек, из них приговорены к высшей мере наказания 6,2%, к 10 годам лишения свободы – 33%. Имели место и факты, когда к уголовной ответственности привлекались дети (см.: История России. ХХ век. – С. 325; История России. – Т.2. – С.594).
За первый квартал 1933г. в соответствии с законом в республике среди осужденных к десяти годам лишения свободы и к высшей мере наказания из 15% анализируемых сведений (наркомата юстиции. – А.С.) 5526 человек совершили растраты и хищения социалистической собственности, и были осуждены как «враги народа». Это составило 68,9% всех привлеченных к судебной ответственности из числа тех, кто совершил данный вид преступления. В целом за 1933-1934 гг. – время наиболее распространенного, согласно терминологии тех лет, общего применения закона, – судебными органами республики было осуждено почти 9,2 тыс. человек (по другим сведениям – 10,2). Но это число целесообразно увеличить хотя бы в пять раз, тогда получится более-менее реальное число людей, по судьбе которых тяжелым катком проехала только, так сказать, карательная машина общих судебных органов. Потому что придется подсчитать и родственников, которые «отбывали» срок вместе с пострадавшими по обвинительным заключениям. Многочисленные факты осуждения по названному драконовскому постановлению имели место и в последующие годы (в том числе в 40-х гг.). Крестьяне часто шли на Голгофу как расхитители «социалистической собственности» за горсть зерна или один-два кочана капусты, взятых в поле в состоянии голода и психологической усталости. (Кстати, постановление утратило силу весной 1959 г. – Сборник законов СССР и указов Президиума Верховного Совета СССР. 1938 – 1975: В 4 т. – М.: Изд-во «Известия Советов депутатов трудящихся СССР», 1975 – 1976. – Т. 4. – 1976. – С.222-223, 227. – Постановление ЦИК и СНК БССР от 13 августа 1932 г. «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности» Президиумом Верховного Совета БССР было признано утратившим силу 6 июня 1962 года. Сборник законов Белорусской ССР. 1938 – 1975 гг.: В 3 т. – Минск: Беларусь, 1974 – 1976. – Т. 3. – 1976. – С.203-204, 213).
Было бы не справедливо не вспомнить здесь о следующем. Чтобы умерить увлечение «самой решительной и беспощадной борьбой» судебных органов с хищением государственной и общественной собственности, 7 марта 1935г. ЦИК и СНК БССР уточнили норму ст.241-1 УК БССР. С целью сужения уголовной ответственности была определена верхняя граница величины стоимости (не выше 25 руб.) впервые похищенного имущества работником по месту работы, которая вызывает возмещение ее через дисциплинарную меру (по приказу администрации) или в общеисковом порядке. Там, где действовал товарищеский суд, то за такое действие мера наказания могла назначаться только этим судом. К тому же в интересах обеспечения, как отмечалось в официальных материалах начала 1935г., «правильной репрессии» по делам, образуемым в соответствии с постановлением от 7 августа, рассмотрение их было «передано исключительно Верховному суду» республики (Матэрыялы к дакладу Урада БССР ХІ з’езду Саветаў. – С.266). Стоит отметить и то, что осуществленный Президиумом Верховного Совета СССР в январе 1955г. (см.: Об уголовной ответственности за мелкое хищение государственного общественного имущества: Указ Президиума Верховного Совета СССР от 10 января 1955г. // История Советской Конституции (в документах). – С.840) перевод мелкого хищения социалистического имущества в ряд проступка, вызывающего применение мер общественного воздействия или административного взыскания – также определенное свидетельство признания неоправданной жестокости постановления, затронувшего в значительной части тех, кто находился в очень тяжелом положении, порой на грани голодной смерти.
При всем при том, подчеркнем: формирование взгляда на приоритетное укрепление общественной, социалистической собственности, как на «священную и неприкосновенную основу советского строя» было настолько любо партийно-государственной бюрократии, что при исключении из перечня видов наказаний уголовного законодательства понятия «объявление врагом народа» (1958г.) его трактовка относительно преступлений против социалистической собственности сохранялась в текстах Конституции СССР 1936г. и Конституции БССР 1937г. в течение всего времени их действия. Это сохраняло атмосферу страха и сопровождалось репрессиями, попытками покончить с преступлениями против социалистической собственности активным применением уголовного наказания. Только с принятием Конституции СССР и Конституции БССР (соответственно в 1977 и 1978гг.) понятие «враг народа» было выведено из «обихода» (см.: Конституция (Основной закон) Белорусской Советской Социалистической Республики / С изменениями и дополнениями, принятыми на первой и четвертой сессиях Верховного Совета БССР девятого созыва. – Минск: Беларусь, 1977. – С.27 (ст.106); Канстытуцыя (Асноўны закон) Беларускай Савецкай Сацыялістычнай Рэспублікі. Прынята на нечарговай дзевятай сесіі Вярхоўнага Савета БССР дзевятага склікання 14 красавіка 1978 года. – Мінск: Беларусь, 1978. – С.9-11, 24-25 (арт.10-13, 59)), стало, так сказать, второстепенным, фоновым в политической и юридической лексике. Это, однако, не гарантировало преодоления идеологической предвзятости и консервативных подходов к правовой политике. Законодательство по- прежнему не обеспечивало равную защиту и равные условия развития для всех форм собственности: приоритет сохранялся за социалистической. Причем в принятый в 1960г. и введенный в действие с весны 1961г. УК БССР в 70-80-е годы вносились изменения, предусматривавшие применение смертной казни не только за государственные, особо опасные действия против личности и воинские преступления, но и за имущественные преступления (ст.91). Это еще одно свидетельство того, насколько непростым был отход от негативных традиций в советском обществе, правоохранительной системе в частности. С другой стороны, для страны, пробовавшей продолжить использование негативного наследия (в т.ч. классового юридического подхода), такая недальновидность оборачивалась и экономическими и политическими издержками.
Обратимся здесь, чтобы к этому не возвращаться, также к указам Президиума Верховного Совета СССР «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества» от 4 июня 1947г. (История Советской Конституции (в документах). – С.840-841) и «О выселении в отдаленные районы лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности и ведущих антиобщественный, паразитический образ жизни» от 2 июня 1948г. (История России. – Т.2. – С.679). Указом от 4 июня не предусматривалась (как было прежде) смертная казнь за хищение социалистического имущества. За это преступление предусматривалась (с учетом способа его совершения и формы собственности) наряду с лишением свободы на срок от 5 и 7 до 20 и 25 лет также полная конфискация имущества за определенные действия такого рода. Причем меры ответственности за посягательство на государственную собственность были более строгими, чем за покушение на общественную и особенно на частную собственность. Предусматривалась также уголовная ответственность (лишение свободы, высылка) за «недонесение» о возможном или совершенном хищении.
Секретным указом от 2 июня 1948г. местной администрации предоставлялось право направлять на спецпоселение колхозников и единоличников. Решение о выселении принимали колхозные и сельские собрания. В качестве профилактической меры применялось предупреждение. Выселение законодателем рассматривалось не только в качестве карательной меры против «злостных элементов», но и превентивной. В его представлении наказание их означало предупреждение других. И предупреждали: только за три месяца действия указа было выселено по СССР 23 тыс. крестьян. За период с 1948г. по март 1953г. по стране в отдаленные районы было этапировано на спецпоселение более 33 тыс. человек. При этом к ним присоединилось 13 тыс. членов семей. Административным нажимом власти добились от сельчан внешнего повиновения и лояльности (История России. – Т.2. – С.679; История России в новейшее время. – С.178). Тем более, что проводились меры по защите личной собственности. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947г. «Об усилении охраны личной собственности граждан» (История Советской Конституции (в документах). – С.841-842) была повышена уголовная ответственность за хищение личной собственности и разбой, а также предусмотрено уголовное наказание за «недонесение» органам власти о достоверно известном готовящемся или совершенном разбое (п.3).
Напомним и о том, что с постановлением об охране социалистической собственности 1932г. было непосредственно связано принятое 22 августа того же года ЦИК и СНК СССР постановление «О борьбе со спекуляцией» (СЗ СССР. – 1932. – Отд.І. – №65. – Ст.375). «Спекулянт, – убеждала газета «Правда» от 23 августа 1932г., – это родной брат и ближайший помощник расхитителя социалистической собственности». Постановление изменяло содержание понятия рассматриваемого преступления. Если в условиях существования частной торговли как довольно естественного элемента рынка к спекуляции относилось злостное повышение цен на товары путем скупки, утаивания или невыпуска таких на рынок, то со свертыванием традиционной торговли (в 1932г. частная торговля в товарообороте республики занимала 0,07%) спекуляцией признавалась скупка и перепродажа товара с целью наживы. В итоге, за спекуляцию сельхозпродуктами и промтоварами предусматривалось «заключение в концентрационный лагерь на срок от 5 до 10 лет без права использования амнистии». Постановлением ЦИК и СНК БССР от 3 сентября 1932г. в ст.155 УК БССР были внесены изменения. Спекуляция квалифицировалась как «скупка-перепродажа продуктов и товаров в нарушение нормального развития советской и колхозной торговли». Ответственность за спекуляцию была повышена и установлена в виде лишения свободы «не менее как на пять лет» (ЗЗ БССР. –1932. – №59. – Ст.281). 5 декабря 1940г. внесенные изменения в статью 155 УК БССР позволили усилить наказание за спекуляцию: судам было предоставлено право назначать за это преступление, наряду с лишением свободы, также полную или частичную конфискацию имущества (Очерки истории государства и права БССР. – Вып.2. – С.64). (К сведению, постановление от 22 августа 1932 г. утратило силу весной 1959 г.).
На основе расширения содержания понятия недоброкачественная продукция усиливалось правовое регулирование методов борьбы с ее выпуском. ЦИК и СНК СССР в постановлении от 8 декабря 1933 г. «Об ответственности за выпуск недоброкачественной продукции» (СЗ СССР. – 1933. – Отд.I. – №73. – Ст.442) рассматривали такого рода изделия «как тяжкое государственное преступление». Во изменение своего постановления от 23 ноября 1929 г. (см.: Об уголовной ответственности за выпуск недоброкачественной продукции и за несохранение стандартов: Постановление ЦИК и СНК СССР от 23 ноября 1929 г. // СЗ СССР. – Отд.I. – №2. – Ст.9) законодатели решили привлекать к уголовному суду ответственных за выпуск такой продукции «с применением меры… − лишение свободы на срок не менее пяти лет» (ст.1). 5 апреля 1934 г. ЦИК и СНК БССР привели в соответствие с общесоюзным постановлением ст.152-1 УК. В пункте «а» этой статьи предусматривалось за «выпуск недоброкачественной или некомплектной продукции с промышленных предприятий в результате преступно-халатного отношения к своим обязанностям руководителей трестов, директоров предприятий и лиц административно-технического персонала… лишение свободы на срок не менее пяти лет» (ЗЗ БССР. – 1934. – №14. – Арт.65).
В соответствии с постановлением ЦИК и СНК СССР от 5 ноября 1934 г. разворачивает деятельность так называемый несудебный репрессивный орган – Особое Совещание при НКВД СССР, отправляющее правосудие по упрощенной процедуре (см.: Об образовании общесоюзного Народного комиссариата внутренних дел: Постановление ЦИК СССР от 10 июля 1934 г. // СЗ СССР. – 1934. – Отд.I. – №36. – Ст.283; Об Особом Совещании при Народном комиссаре внутренних дел СССР: Постановление ЦИК и СНК СССР от 5 ноября 1934 г. // СЗ СССР. – 1935. – Отд.I. – №11. – Ст.84). 1 декабря того же года ЦИК СССР принято постановление «О внесении изменений в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик» (СЗ СССР. – 1934. – Отд.I. – №64. – Ст.459. Порой этот акт в литературе проходит как постановление о порядке рассмотрения дел о терроре). Им была введена норма, в соответствии с которой дела о подготовке или осуществлении террористических актов рассматривались в срок не более 10 дней, без прокурора и адвоката, без кассационных обжалований и подачи ходатайств о помиловании. Высшая мера наказания – расстрел – выполнялась неотложно по вынесении приговора. 5 декабря 1934 г. ЦИК БССР в соответствии с общесоюзным актом ввел в Уголовно-процессуальный кодекс (УПК) БССР крайне упрощенную и ускоренную процедуру рассмотрения дел о терроре (см.: Аб змене арт.442 і 454 Крымінальнага працэсуальнага кодэкса БССР і аб дапаўненні гэтага кодэкса арт. 96-б, 240-а и 381-а: Пастанова ЦВК БССР ад 5 снежня 1934 г. // ЗЗ БССР. – 1934. – №49. – Арт.247). 14 сентября 1937 г. постановлением ЦИК СССР «О внесении изменений в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик» аналогичный порядок был распространен на дела о контрреволюционном вредительстве и диверсиях (СЗ СССР. – 1937. – Отд.І. – №61. – Ст.266). Он был подтвержден постановлением Президиума ЦИК БССР «Об изменениях и дополнении Уголовно-процессуального кодекса БССР» от 9 октября 1937 г. (см. ст. 240-а, 442, 448-а) (ЗЗ БССР. – 1938. – №6. – Арт.50).
Постановлением ЦИК СССР от 2 октября 1937 г. максимальный срок лишения свободы за государственные преступления резко увеличивался – в 2,5 раза: с 10 до 25 лет (СЗ СССР. – 1937. – Отд.І. – №66. – Ст.297). В соответствии с ним 11 октября 1937 г. Президиум ЦИК БССР изменил редакцию статей 68, 69 и 71 УК БССР (См.: Аб змене арт. 68, 69 і 71 Угалоўнага кодэкса БССР: Пастанова Прэзідыума ЦВК БССР ад 11 кастрычника 1937 г. // ЗЗ БССР. – 1938. – №6. – Арт.48). Согласно указа Президиума Верховного Совета БССР от 10 июля 1939 г. «Об изменениях в Уголовном и Уголовно-процессуальном кодексах БССР» (принят во исполнение указа Президиума Верховного Совета СССР от 15 июня 1939 г.) из УПК был исключен институт уголовно-досрочного освобождения из мест заключения (Очерки истории государства и права БССР. – Вып.2. – С.69; История государства и права Белорусской ССР. – Т.2. – 1976. – С.134).
4. Возвращение к истокам…
Принятым 7 апреля 1935 г. ЦИК и СНК СССР постановлением «О мерах борьбы с преступлениями среди несовершеннолетних»(СЗ СССР. – 1935. – Отд.І. – №19. – Ст.155) предусматривалась ответственность детей с 12 лет (за раскрытые хищения, насилия, телесные повреждения, увечье, убийство или попытку на него) «с применением всех мер уголовного наказания (ст.1)» даже расстрел. С учетом этого 17 апреля того же года постановлением ЦИК и СНК БССР были внесены изменения в статьи 14 и 15 УК БССР(ЗЗ БССР. – 1935. –№17. – Арт.93) (Кстати, подобное было проведено законодателями и других союзных республик). Указами Президиума Верховного Совета СССР от 10 декабря 1940 г. и 31 мая 1941 г. был расширен круг уголовно-наказуемых действий несовершеннолетних (см.: Об уголовной ответственности несовершеннолетних за действия, которые могут вызвать крушение поездов: Указ Президиума Верховного Совета СССР от 10 декабря 1940 г. и Об уголовной ответственности несовершеннолетних: Указ Президиума Верховного Совета БССР от 31 мая 1941 г. // Сборник документов по истории уголовного законодательства СССР и РСФСР. 1917 – 1952 гг. / Под ред. П.Т.Голякова. – М.: Госюриздат, 1953. – С.409, 412).
В свете сказанного заметим, что все это, представляется, было одним из проявлений, так сказать, «движения назад» (выражение российского литератора и историка В.В.Кожинова), возвращение к истокам, глубоким корням. Между тем, к сожалению, к самым фанатичным жестоким традициям права феодального периода. Даже с учетом того, что факты привлечения к уголовной ответственности лиц в возрасте от 12 до 16 лет «были немногочисленными» (согласно констатации белорусской советской историко-правовой литературы) (см.: Очерки истории государства и права БССР. – Вып.2. – С.60, 61-62)… Тем более, что в основе подобного рода специфических тенденций советского уголовного права 1918 – начала 1950-х гг., как выясняется, было отрицание фундаментальных принципов, которые в конце концов выработала западная цивилизация (Додонов, В.Н. Социалистическое право / В.Н.Додонов // Российская юридическая энциклопедия / Гл. ред. А.Я.Сухарев. – М.: Издательский дом ИНФРА-М, 1999. – С.2740). Поэтому не случайно в сурово свирепое сталинское время, согласно наблюдений известного адвоката Российской Федерации К.С.Ривкина, доля оправдательных приговоров составляла 10% (кстати, даже и по делам о государственной измене; в царской России оправдывалось до 40% отдельных видов преступлений, в т.ч. убийств) (Пелехова, Ю. Ходоки и пофигисты / Ю.Пелехова // Совершенно секретно. – 2006. – №5 (май). – С.19).
Здесь, судя по всему, отразилось также то, что И.В.Сталин и его сподвижники с помощью послушных судебных органов направляли людей, в основном, на великие стройки (достаточно, думается, привести хрестоматийные примеры: о судьбе депортированных народов или советских военнопленных), где был шанс не только выжить, но и вернуться. Вместе с тем массовые жертвы советской действительности – определенный результат заимствования опыта стран Запада периода рождения «свободного» капитализма (меткое выражение В.И.Ленина). Они, не будем забывать, прежде чем придти к «правам человека» и к гуманизму, также прошли, фигурально выражаясь, свой «сталинизм» (см.: Калашников, М., Кугушев, С. Третий проект. Точка перехода: книга-расследование / М.Калашников, С.Кугушев. – М.: АСТ: Астрель, 2006. – С.112-113). Кстати, показательно и то, что о богатой истории средневековой Европы на внутригосударственные убийства и злодеяния напоминал еще Н.М.Карамзин (Шаповалов, М. Карамзин в Остафьеве / М.Шаповалов // Литературная газета. – 2006. – 20-26 дек. (№51). – С.13).
В конце 1930-х гг. продолжались определенные изменения в сторону жестокости в трудовом законодательстве. Однако здесь также не стоит забывать, очевидно, и о влиянии фактора нарастающей угрозы войны. 28 декабря 1938 г. СНК СССР, ЦК ВКП(б) и ВЦСПС постановлением «О мероприятиях по упорядочению трудовой дисциплины, улучшении практики государственного социального страхования и борьбе со злоупотреблениями в этом деле» (Решения партии и правительства… – Т.2. – С.665-672) усилили меры ответственности за нарушения трудовой дисциплины (в частности, за три-четыре опоздания на работу или уход с нее раньше времени в течение одного-двух месяцев подряд работник подлежал увольнению «как прогульщик, как нарушитель закона о труде и трудовой дисциплине»; те, кто не принимали мер по укреплению трудовой дисциплины, подлежали снятию с работы и даже судебной репрессии) (п.1, 2).
26 июня и 17 июля 1940 г. указами «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений» и «О запрещении самовольного ухода с работы трактористов и комбайнеров, работающих в машинно-тракторных станциях» Президиум Верховного Совета СССР ввел уголовную ответственность (тюремное заключение по приговору народного суда на два-четыре месяца, исправительные работы по месту работы на срок до шести месяцев с удержанием из заработной платы до 25%) за грубое нарушение трудовой дисциплины, увольнение по собственному желанию и переход из одного предприятия в другое без разрешения администрации, прогулы (в т.ч. за опоздание на начало рабочей смены и приход с обеда с опозданием). Наказание за опоздание на работу перестало отличаться от наказания за прогул. В то же время отменялось обязательное увольнение за прогул без уважительных причин.
В соответствии с разъяснением СНК СССР, ЦК ВКП(б) и ВЦСПС, опубликованном в центральных газетах 9 января 1939 г., прогулом считалось не отсутствие на работе без уважительной причины в течение «хотя бы одного дня» (в соответствии с законодательством начала 30-х гг.), а опоздание на работу без уважительных причин более чем на 20 минут. Статьей 6 указа от 26 июня был закреплен состав преступления, созданный приведенным выше постановлением СНК СССР, ЦК ВКП(б) и ВЦСПС от 28 декабря 1938 г.: директора предприятий и начальники учреждений, уклоняющиеся от отдачи под суд лиц, виновных в самовольном уходе с предприятий и учреждений и в прогуле без уважительных причин, подлежали привлечению к судебной ответственности (см.: Сборник документов по истории уголовного законодательства СССР и РСФСР. – С.405, 407; Москаленко, Г. Сталинский закон социалистического труда в действии / Г.Москаленко // Советская юстиция. – 1992. — №5. – С.19). Постановлением СНК БССР от 19 сентября 1940 г. положения указа от 26 июня были распространены на предприятия Белкоопсоюза (История государства и права Белорусской ССР. – Т.2. – С.128).
В контексте вышесказанного необходимо отметить, что с начала 30-х годов нарушители трудовой дисциплины выселялись из ведомственных жилых домов (квартир) без предоставления жилой площади. Такая перспектива была предопределена и тем, кто увольнялся с предприятий по личному желанию без уважительной причины. И не случайно. 23 ноября 1932 г. ЦИК и СНК БССР в соответствии с постановлением ЦИК и СНК СССР от 15 ноября того же года «Об увольнении за прогул без уважительных причин» (СЗ СССР. – 1932. – Отд.І. – №78. – Ст.475) упразднили п.«е» ст.47 Кодекса о труде (КоТ) БССР и дополнили кодекс ст.47-а в следующей редакции: «Если работник один день не придет на работу без уважительных причин (прогул), то он подлежит увольнению с предприятия или из учреждения с лишением его права пользования выданными ему, как работнику данного предприятия или учреждения, продовольственными и промтоварными карточками, а также с лишением права пользоваться квартирой, предоставленной в доме данного предприятия или учреждения» (ЗЗ БССР. – 1932. – №68. – Арт.338).
Указ Президиума Верховного Совета СССР от 10 июля 1940 г. приравнивал выпуск недоброкачественной и некомплектной продукции к «противогосударственным преступлениям, равносильным вредительству» (Об ответственности за выпуск недоброкачественной или некомплектной продукции и за несоблюдение обязательных стандартов промышленными предприятиями: Указ Президиума Верховного Совета СССР от 10 июля 1940 г. // Сборник документов по истории уголовного законодательства СССР и РСФСР. – С.406). Указом Президиума Верховного Совета СССР от 28 декабря 1940 г. «Об ответственности учащихся ремесленных, железнодорожных училищ и школ ФЗО за нарушение дисциплины и за самовольный уход из училища (школы)» (Сборник документов по истории уголовного законодательства СССР и РСФСР. – С.410) в качестве карательной меры за действия, определенные в документе (самовольный уход из училища (школы), исключение из них «за систематическое и грубое нарушение школьной дисциплины»), устанавливалось «заключение в трудовые колонии сроком до одного года» по приговору суда. К сказанному добавим: установленная указом Президиума Верховного Совета СССР от 2 октября 1940 г. «О государственных трудовых резервах СССР» (Решения партии и правительства… – Т.2. – С.774-775) мобилизационная система комплектования училищ профессионально-технического образования была отменена указом Президиума Верховного Совета СССР от 18 марта 1955 г. (Об отмене призыва (мобилизации) молодежи в ремесленные и железнодорожные училища: Указ Президиума Верховного Совета СССР от 18 марта 1955 г. // Решения партии и правительства… – Т.4. 1953-1961 годы. – 1968. – С.197-198).
Более жестким становилось правовое регулирование общественных отношений непосредственно в аграрной сфере. Постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 27 мая 1939 г. «О мерах охраны общественных земель колхозов от разбазаривания» (Решения партии и правительства… – Т.2. – С.707-713) для трудоспособных колхозников вводилась обязательная трудовая норма минимума трудодней (в БССР – 80). Невыполнение его вело к исключению из колхоза, лишению приусадебного хозяйства (п.14) – фактически единственного средства существования. Выходит, эта акция, как метко замечают пытливые исследователи, не будучи внешне уголовной, осуждала человека на голодную смерть и по своим результатам «полностью сравнима с санкцией уголовной» (Гринберг, М.С. Уголовное право и массовые репрессии 20-х и последующих годов / М.С.Гринберг // Государство и право. – 1993. – №1. – С.68). К тому же труд колхозника окончательно приобретает полукрепостнический, зависимый характер. Для сравнения укажем, что о возвращении правового регулирования поведения личности к временам феодальной эпохи свидетельствовало и введение 27 декабря 1932 г. системы паспортов и прописки. В соответствии с вышеупомянутым постановлением от 27 мая попали под пресс волюнтаристского принуждения также местные партийные и советские руководители, хозяйственники. Те из них, кто мог быть замечен в «преступном разбазаривании общественных колхозных земель в пользу личных хозяйств колхозников» (п.1) и увеличении размеров приусадебных участков сверх установленной нормы, следовало снимать с постов, исключать из партии и как уголовных преступников и нарушителей закона привлекать к судебной ответственности (п.3, 4).
Вместе с тем для более рационального использования общественных земель колхозов постановлением инициировалось массовое переселение колхозников – жителей хуторов в сельские поселки в крайне сжатые сроки – до 1 сентября 1940 г. (п.7-в). На новом месте колхозники наделялись приусадебными участками по установленным нормам. Реализация установок постановления по выявлению «излишков» земли позволила у колхозников и единоличников восточных районов Беларуси отрезать на пользу колхозов около 110 тыс. га. К концу 1940 г. более 161 тыс. маломощных хозяйств (вместо запланированных 134 тыс.) колхозников была переселена на усадьбы сельхозартелей. Одновременно не менее 6,2 тыс. крестьянских дворов ликвидировалось (см.: Завершение коллективизации сельского хозяйства и организационно-хозяйственное укрепление колхозов Белорусской ССР (1933- июнь 1941 гг.) Сб. документов и материалов. – Минск: Беларусь, 1985. – С.246-247). Тем самым, как отмечалось на XVIII съезде КП(б)Б (май 1940 г.), была «ликвидирована серьезнейшая помеха в деле укрепления общественного хозяйства… и созданы серьезные предпосылки для дальнейшего укрепления колхозов» (КПБ в резолюциях… – Т.3. 1933-1945. – 1985. – С.332). В то же время как следует не принималось во внимание то, что даже обычный переезд для любой семьи равнозначен пожару. А здесь были десятки тысяч кампанейски переселенных ослабленных хозяйств (смысл этого раскрывается в бытовавшем тогда понятии – «сцягнуты з хутара»).
Тенденция на усиление жестокости в правовом регулировании общественных отношений была закреплена в годы Великой Отечественной войны. Здесь действовали, понятно, свои особенности, обусловленные спецификой времени, непредвидимым отступлением от поступательного решения задач созидания. Как показал анализ, отказ от развития традиции крайне жесткого регулирования правом общественных отношений через разрушение негативного наследия сталинской эпохи в основе своей приходится на вторую половину 50-х – самое начало 60-х годов, время хрущевской «оттепели» в целом. Уже в середине второго пятилетия 50-х годов советские юристы во имя «укрепления социалистической законности» много в чем отказались от традиций сталинского времени. Проведенная после 1953 г. либерализация правовой системы привела, с одной стороны, к надлому окостеневших конструкций, с другой – к обострению противоречий в общественно-политической жизни, потери частью людей занимаемых должностей, постоянного места жительства и… затуханию процесса реабилитации (см.: Сарокін А.М. На ростанях айчыннай гісторыі. – С.128-129; Он же. Старонкі з гісторыі дзяржавы і права Беларусі. – Мінск: НА ТАА “БІП-С”, 2004. – С.62-86).
5. Цифры требуют уточнения
В свете изложенных суждений целесообразно обратиться к количественной характеристике необоснованно репрессированных граждан в Беларуси с 1917 до начала 1950-х годов. В настоящее время в литературе приводятся разные количественные величины пострадавших: от 600-700 тыс. (с 1917 до начала 1950-х годов) – до 1,1-2 млн человек (за довоенные пятилетки или 30-е годы); от 700 тыс. крестьян в Восточной Беларуси (в довоенные пятилетки) и до 3 млн крестьян всей Беларуси на начало 50-х годов (см.: Сорокин А.Н. Эксперимент: Человек и Земля. – С.45; Он же. На ростанях айчыннай гісторыі. – С.232-239, 245-247; Он же. Рэха эпохі крайнасцяў. – С.9-10, 13-14, 244). При этом распространена минимальная цифра о «непосредственно пострадавших» от репрессий. Это связано, представляется, с ассоциированием их в значительной мере с так называемыми политическими репрессиями (жертвами которых чаще всего становились невиновные в приписываемых им «контрреволюции» и «шпионаже» люди), закреплением за ними «первого места, безусловно…» (Кузнецов, И.Н. История государства и права Беларуси: Пособие для студентов высш. учеб. заведений / И.Н.Кузнецов, В.Л.Шелкопляс. – Минск: Тесей, 2004. – С.130). Хотя, как выясняется, их доля среди жертв «Империи ГУЛАГ» с 1930 по 1953 гг. составляла 20%. Причем в 1934-1941 гг. ежегодно в исправительно-трудовых колониях ГУЛАГа находилось в среднем 10,1% осужденных по политическим мотивам (от всех заключенных в колониях). Кстати, это без учета «контингента» лагерей и колоний несовершеннолетних и спецпоселений высланных «кулаков» и членов их семей (спецпереселенцев) (История России. ХХ век. – С.330-331). Выходит, недооценивается связь репрессий (репрессивной карательной политики) с государством и его структурами, которые использовали их в качестве определенного условия функционирования различных сфер социальной жизни: политической, экономической, правовой и т.д. И в то же время, кажется, широко известны события 1917-1920 гг., обусловленные жестким отношением лидеров революции и их сподвижников к политическим противникам, репрессивным характером осуществления системы «военного коммунизма» (во всех его проявлениях, начиная с расстрелов и кончая трудовой повинностью). Или авторы ничего не слышали о жертвах «рукотворного» голода 1932-1933 гг., спровоцированного действиями власти, «бескровной» дехуторизации, мобилизационном характере комплектования системы профессионально-технического обучения?.. Речь же идет о сотнях тысяч, миллионах пострадавших!
Оценить масштабы и трактовку репрессий относительно крестьянства в определенной мере позволяют и упоминавшиеся уже ориентировочные данные Наркомата юстиции БССР от 21 декабря 1935 г. В соответствии с ними судимость могла быть снята с 146 375 осужденных общими судами за 1929 – первую половину 1935 г. В расчете на семью хотя бы из пяти человек – 731 875 пострадавших. Это при том, что сведения об осужденных неполные. К тому же не учитывались дела осужденных за контрреволюционные (политические, государственные) преступления, а также лишенных свободы колхозников на срок свыше 5 лет и уже отбывших наказание. Важно иметь в виду и то, что в это время усилилось проявление стремления карательных органов к повышению жестокости репрессии. На это обстоятельство обратила внимание еще советская (в том числе и белорусская) историография 50-60-х годов. Так, относительно постановления от 7 августа 1932 г. тогда было замечено, что в практике судебных органов установленный им «максимум в относительно определенной санкции довольно часто рассматривался как минимум для применения наказания по конкретному уголовному делу» (История государства и права Белорусской ССР. – Т.1. – С.540). Здесь судьи действительно руководствовались не столько, говоря терминологией того времени, предрассудками буржуазной морали, сколько соображениями «высшей справедливости», «политической целесообразности», определяемых партийными документами.
Согласно «Сводки специального отдела НКВД о количестве арестованных и осужденных за время с 1 октября 1936 г. по 1 июля 1938 г.» (оценена впервые В.П.Даниловым) только белорусов было арестовано 58 702 чел. (не менее 293510 чел. попали в число пострадавших; 4,1% ко всем национальным группам СССР). Сельчане среди жертв апогея сталинского террора, справедливо подчеркивают серьезные аналитики, составляли 50% (против 90% и более в предыдущее время). Добавим к этой картине и то, что 23 июня 1941 г. штат тюрем НКВД в западных областях Беларуси расстрелял 50 тыс. западнобелорусских заключенных (Деникин, А., СНГ в 1944 году. Как Беларусь и Украина стали основателями Организации Объединенных Наций / А. Деникин // Аналитическая газета «Секретные исследования». ООО «ЛД Спресс», — 2006. №15 (август. – С.10-11).
И здесь необходимо вспомнить, что, очевидно, масштабы и содержание карательной политики советской власти – одно из проявлений западноевропейской цивилизации XVI – XIX вв. Иными словами, в потрясениях и катастрофах, с которыми встретилось советское общество, не было ничего уникального (вопреки распространенному мнению). Революционные события в странах Западной Европы указанного времени, радикализм марксизма послужили страшными примерами для антибуржуазных революций ХХ столетия и предвосхитили действия В.И.Ленина, Л.Д.Троцкого, Я.М.Свердлова, И.В.Сталина и др., преступления коммунистических режимов в целом. Словом, культивировавшиеся в советской стране всеобъемлющий упорядоченный государственный террор, методы государственного принуждения для изменения структуры собственности, включая земельную (не только собственности церкви или представителей «враждебных классов», но и собственности простых поселян), а также депортации были только очередным вариантом западного революционного проекта. Беспощадным фанатикам революционных потрясений в безоглядной гонке за преобразованиями на основе марксистских догм, залетевших с Западной Европы, было на кого равняться. Авторам жестокой советской индустриализации и преимущественно насильственной коллективизации крестьянства было с кого брать пример (см.: Левченко, В. Наперсники террора / Беседа с депутатом Государственной Думы, членом Постоянной делегации РФ в Парламентской ассамблее Совета Европы А.Фоменко / В.Левченко // Литературная газета. – 2006. – 5-11 июля. – С.4; Громов, С. Постсоветизм во мгле // Беседа с философом, социологом, писателем Александром Зиновьевым о социальной системе, сложившейся после развала Советского Союза / С.Громов // Литературная газета. – 2005. – 5-11 октября. – С.3; Калашников, М., Кугушев, С. Третий проект. – С.107-113, 116-122, 130-131). Отсюда есть глубокий смысл в том наблюдении выдающегося мыслителя России А.А.Зиновьева, что «советское общество появилось и развивалось в рамках западноевропейской цивилизации… А советский (значит и белорусский. – А.С.) человек – человек западноевропейской культуры» (Громов С. Назв. соч.). Это, однако, не исключает того, что сторонники большевистских свершений, думается, расправлялись с прошлым несравнимо более утонченно. Судя по всему, здесь давал о себе знать окрас мефистофелевской изощренности.
И еще. Не думаю, что именно с меня надо вытягивать ответ на небезосновательный запрос о количественной величине жертв репрессий, таящийся в содержании этого материала. А если читатель считает, что все же с меня, то скажу так: репрессии в белорусском советском обществе (как и в СССР в целом) стали массовым повседневным явлением, превратились в норму и мало кого удивляли. Сегодня это тяжело понять. Но это было так. От невзгод, связанных с произволом, криминализацией по самым жестким стандартам всего спектра трудовых проступков, злодеяниями режима почти в каждой семье, особенно крестьянской, кто-то страдал. Они стали системой, организованной властьпредержащими для устрашения. Даже если брать из обвинительных материалов только то, что можно подтвердить официальными признаниями и цифрами (из материалов карательно-административных органов, массовых организаций). Это дает основания понять, что существующая цифра о 3 млн крестьян Беларуси, пострадавших от своеволия и бесправия в законе на начало 50-х годов – не случайная. И в то же время жаль – веская итоговая цифра пока не выписывается…
Сказанное не означает, что все в жизни того времени носило однообразно мрачный, трагический характер. Республика, как и вся Страна Советов, за счет огромного перенапряжения сил народа добилась успехов в социально-экономическом и культурном развитии, которые впечатляли. Миллионы советских людей, революцией вознесенных, получили образование, значительно подняли свой социальный статус, приобщились к индустриальной культуре, ключевым должностям в хозяйстве, военной и политической жизни. Словом, люди жили, учились, любили, работали с верой в лучшее. Мысли о плохом соседствовали с жизнерадостным мировосприятием значительной части людей того времени. Кстати, было бы несправедливо не вспомнить здесь о следующей сжатой и в то же время очень емкой оценке советского общества рассматриваемого периода А.А.Зиновьевым. О времени, его атмосфере он заметил: «Для меня и моих сверстников великое значение и смысл имело освобождение от многовекового рабства – далеко не пустые слова для тех, кто это пережил. Всякое было: кошмарные материальные условия, аресты, тяготы, связанные с войной. И все равно свою тогдашнюю тяжелую жизнь я не променял бы ни на какую другую.
Многие миллионы наших соотечественников в то время себя почувствовали свободными, осознали настоящими гражданами, людьми с большой буквы – именно в том смысле, в каком это самосознание веками вырабатывалось, пропагандировалось Локком, Гоббсом, Руссо, французскими социалистами и многими другими западноевропейскими мыслителями.
Мы получали потрясающие знания, вся страна ведь училась. В те годы Россия (СССР в целом. – А.С.) из самой безграмотной превратилась в самую образованную страну в мире. Нас приобщали к высочайшим достижениям культуры. Это была компенсация за убогость нашего быта. Мы ходили в драных штанах и без галстуков, но в головах и сердцах носили нечто такое, что стоило для нас выше всех благ материального мира» (Громов, С. Постсоветизм во мгле… / С.Громов // Литературная газета. – 2005. – 5-11 октября (№41). – С.3).
При этом оставалось чувство «самосбережения» (меткий термин А.И.Солженицына), которое набирало немалые обороты. Оставался страх многократно пуганой вороны: как бы чего не вышло? Поэтому, представляется, не случайно тема осуждения ХХ (февраль 1956 г.) и ХХІІ (октябрь 1961 г.) съездами КПСС всего негатива предыдущей советской истории (культа личности, массовых репрессий, лагерей) была возложена на И.В.Сталина и его ближайших подручных и сведена к десталинизации. Более того, с середины 60-х годов, а точнее с 1962 г. тема практически перестает подниматься на официальном уровне, постепенно превращается в запрещенную правду. Но это уже отдельный сюжет.
Тем не менее, нельзя забывать, что именно решения ХХ съезда интенсифицировали процесс реабилитации безвинных жертв (пусть и избирательно), ускорили движение по либерализации общественной жизни (пусть и ограниченной) и заблокировали использование форм революционной демократии. При этом выявляемые время от времени «недостатки», «промахи», а то и «преступления» в той или иной сфере жизни общества устранялись обычно, не без оснований отмечается в постсоветской историографии, без крайних форм остракизма. К тому же происходила концентрация социального гнева на одной персоне. В результате люди стали смелее высказывать свои мысли и жить более свободно. Пошел процесс освобождения масс от страха и унижения, господствовавших над ними в предыдущее время. Хотя при Н.С.Хрущеве «пирамида наказаний» перевернулась: они стали мягче, чем выше ранг; усиливалась жестокость для рядовых граждан. Правда и в том, что либерализация в духе ХХ съезда стала средством недопущения уже не только революционной, но и молодой системной советской демократии, пусть и потенциальной.
Наиболее выразительно результаты курса ХХ съезда проявились в брежневский период, когда либерализация режима (с принципом «к людям надо мягше, а на вопросы смотреть ширше») развивалась параллельно с его дедемократизацией, превращением господствующих групп (верхней половины социума) в замкнутый элитный слой населения, усилением неравенства и т.д. (Фурсов, А. Номенклатурные сатурналии. ХХ съезд – социальная мифология и реальность / А.Фурсов // Литературная газета. – 2006. – 22-28 февраля. – С.3).
Целесообразно понять и то, что созданная под флагом необходимости проведения форсированной модернизации экономики административно-командная система управления, справедливо подчеркивают пытливые исследователи, стала тормозом социально-экономического и культурного развития всей страны, что ощущается еще на рубеже ХХ и ХХІ вв.

По дороге либерализации и демократизации… (Деревня на этапе реализации попыток активных демократических государственно-правовых преобразований и отхода от них: 1953 – середина 1980-х годов)
В данном разделе разговор пойдет о практике перестройки правоохранительных органов, пересмотре законодательства о судебно-правовых вопросах, расширении гражданских прав населения и сужении крайнего централизма в сфере законотворчества со стороны союзного государства в пользу национальных республик. Одновременно будет охарактеризован процесс кодификации наиболее важных отраслей права, а также выявлено основное содержание Конституции Белорусской ССР 1978 года. При этом не будем спешить ставить под сомнение оправданность рассмотрения данных вопросов в настоящей книге: их содержание самым непосредственным образом касалось и жителей деревни.
1. Трансформация правоохранительных органов и правовой системы в 1953 – 1958 годах
1.1. Причины, предпосылки, подходы…
Не ставя в рамках этого материала задачу анализа исторической и историко-юридической литературы по вопросам многоплановой темы, напомним, что их оценка довольно часто несет явный отпечаток времени. При этом противоречивое и неоднозначное их разрешение официальная историография или замалчивала, или рассматривала скорее апологетично, чем критически осмысливала сделанное. В условиях гласности и освобождения от стереотипов прошлого решающее значение для анализа имеет исторический подход к оценке событий, определяемый принципами объективности и научности, нравственности и гуманизма. Историография последнего времени содержит в целом более правдивые оценки хода и результатов пересмотра законодательства, демократизации всей правовой системы. В ней справедливо отмечается, что ХХ съезд КПСС (февраль 1956 г.) полностью поддержал проведенные меры по либерализации общественной жизни и нацелил органы власти и управления на активное развитие этой тенденции. Однако привязка ее к сделанному прежде, представляется, подана в самой общей форме. Поэтому неестественной выглядит значимость проведенной работы по расширению демократических черт права, мер по более полному насыщению республики атрибутами государственности. Отсюда попытка последовательного анализа правового обеспечения государственной политики на основе раскрытия общего и особенного в осуществлении этого процесса.
В центре авторского внимания осмысление практики перестройки правоохранительных органов, пересмотра законодательства по судебно-правовым вопросам, политики своеволия и бесправия в законе (правового беспредела), расширения гражданских прав широких масс населения, сужения крайнего централизма в сфере законотворчества со стороны союзного государства в пользу национальных республик в течение весны 1953 – 1958 гг. Иначе говоря, все то, что было направлено на десталинизацию общества и оживило правовую мысль, содействовало подготовке и принятию Основ законодательства СССР и союзных республик по тем или иным отраслям права. Они, с одной стороны, закрепили ослабление централизации в законотворчестве, с другой – заложили прочный фундамент для разработки новых актов, существенного пересмотра действующих кодексов и законов в союзных республиках в соответствии с едиными для СССР принципами и нормами правового регулирования определенных общественных отношений с учетом специфических условий каждой республики. В результате начатые во второй половине 50-х годов кодификационные работы целесообразно рассматривать как активизацию процесса обновления и систематизации законодательства.
При разработке темы учитывался и фрагментарный характер раскрытия ее в учебной литературе. Тем не менее суждения автора основываются, подчеркнем, не только на его наблюдениях и впечатлениях, но и на достижениях ученых, правоприменительной практики, информации документальных источников, что отражено в сносках. Предлагаемый текст – краткий, но хронологически последовательный обзор хода изменения вектора правоотношений, компетенции и организации правоохранительных органов. Освещаются и основные моменты расширения прав национальных республик в союзном государстве, кодификации права. Особое внимание уделено содержанию Конституции Белорусской ССР 1978 года. Цель материала – посодействовать читателю в объективном осмыслении вопросов темы.

* * *
Смерть И.В.Сталина 5 марта (по официальной информации) 1953 г. не только предопределила серьезные изменения в отношениях между народами и властью, но и открыла путь реформам, на которые надеялись общественность и часть правящей верхушки со времен окончания Великой Отечественной войны. Правда, «верные соратники» И.В.Сталина, чтобы избежать личной ответственности, стремились направить этот процесс в то русло, где, так сказать, спрятана «кухня» диктата и произвола, отступления от общепризнанных принципов законности и правопорядка. Не случайно уже в марте 1953 г. на уровне высшего партийного руководства по инициативе Г.М.Маленкова началась идеологическая атака на сталинское наследие, ориентация преемников на прекращение политики культа личности. В первые же месяцы после смерти Сталина по инициативе «сверху» были осуществлены акции, связанные с прекращением режима массовых репрессий и политического террора. При этом довольно явные нарушения законности, произвольные репрессии стали фактом гласности. Так, в соответствии с указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 г. «Об амнистии» произошло освобождение заключенных, осужденных на срок до 5 лет включительно. С помощью местных партийно-государственных органов проводилось их трудоустройство. Одновременно в указе говорилось о необходимости заменить уголовную ответственность за некоторые служебные и другие менее опасные преступления мерами административного и дисциплинарного взыскания (ст.8) (Сборник законов СССР и указов Президиума Верховного Совета СССР: В 2 т. – 1938 – 1961 гг. – М.: Изд-во «Известия Советов депутатов трудящихся СССР», 1968. – Т.2. – 1968. – С.627-628). 4 апреля того же года министр внутренних дел СССР Л.П. Берия подписал приказ, предусматривавший запрещение применения к арестованным «изуверских» методов допроса.
Было прекращено сфальсифицированное «дело врачей», что определенным образом также смягчило общественную напряженность. Летом того же года свернули деятельность по существу административно-карательные партийные органы – политотделы МТС западных областей, созданные в 1950 г., а также политотделы на железнодорожном и речном транспорте республики. Н.С.Патоличев, над которым собрались тучи дискредитации, благодаря сплочению сил руководящего большинства республиканской парторганизации на платформе действительного обновления общественной жизни, был оставлен центром на должности первого секретаря ЦК КПБ. Было покончено с подозрениями в отношении к бывшему секретарю Гродненского обкома КПБ С.О.Притыцкому (КПБ в резолюциях…. – Т.4. 1945 – 1955. – 1986. – С.479; Очерки истории Коммунистической партии Белоруссии.– Ч.ІІ . – 1967. – С.459-461; Платонов, Р. Зловещая тень Цанавы / Р. Платонов, В. Величко // Коммунист Белоруссии. – 1991. – №2. – С.62-69; Они же. Назв. соч. // Коммунист Белоруссии. – 1991. – №3. – С.64-71). Сентябрьский (1953 г.) пленум ЦК КПСС указал на необходимость строгого соблюдения ленинских норм «коллективного руководства», активизации внутрипартийной, государственной и общественной деятельности, укрепления связи партии с массами.
Это были черты совершенно новой политической установки, которая открывала возможности для демократизации общественно-политической жизни. Правда, ответственность за прежние деформации была возложена на Л.П.Берию и его пособников, который препятствовал росту политического авторитета Г.М.Маленкова и Н.С.Хрущева. Между тем, фактическое падение Берии открыло Н.С.Хрущеву путь к официальному лидерству в партии, принятию им более решительных действий по развитию демократических тенденций в жизни общества.
Осенью 1953 г., когда Н.С.Хрущев стал партийным лидером, определенная им цель на углубление демократических преобразований была поставлена на более реальную почву. На основе кадровых перестановок и реорганизации сверхцентрализованных партийно-государственных структур на обочину политической жизни неуклонно оттеснялись его старые соратники по сталинскому окружению. Центр руководства все более подчинялся аппарату ЦК партии. В том числе так называемые силовые министерства (обороны, внутренних дел, комитет государственной безопасности), органы суда и прокуратуры. Органы государственной безопасности, которые при Сталине стремились к самостоятельным, несанкционированным действиям, становились на путь твердой защиты интересов правящего слоя партийно-государственных функционеров (номенклатуры). Правда, идентифицируя их с интересами страны в целом.
Иначе говоря, имея под рукой репрессивный аппарат, партия в лице ее функционеров, утверждала себя как единственная направляющая, руководящая и правящая сила в обществе и государстве. При помощи которой, рассуждали последовательные сторонники ленинского стиля работы, только и возможно движение вперед. И в то же время утверждение господства партийно-государственного аппарата порождало единоличную власть и ее главы. Поэтому характерной чертой аппарата управления рассматриваемого периода (кстати, и следующего) была не коллективность или коллегиальность руководства, как внушалось, а по-прежнему единоличная власть. Между прочим, последнее, судя по всему, явилось важным условием активизации усилий Н.С.Хрущева по переходу к открытому разоблачению «культа личности», отрицательной роли Сталина в организации массовых политических репрессий. Наконец, обеспечения полной дискредитации политических соперников по власти в лице «старой сталинской гвардии» (Г.М.Маленков, В.М.Молотов, Л.М.Каганович), политически отмежеваться от нее и в итоге утвердить себя как лидера нового демократического курса.
На ликвидацию результатов практики политических репрессий сталинского времени был направлен пересмотр дел на лиц, несправедливо осужденных за контрреволюционные преступления, проведенный во второй половине первого пятилетия 50-х годов. В том числе пересмотр сфальсифицированных политических процессов, освобождение десятков и сотен тысяч несправедливо осужденных по политическим обвинениям (не менее 350 тыс. до 1956 г. по СССР) (Барсуков, Н. Хрущев – основные вехи эскалации власти / Н.Барсуков // Россия – ХХІ. – 1994. – №11-12. – С.177). В БССР за 1953 – начало 1956 г. из мест заключения возвратились 17 тыс. человек, осужденных за антисоветскую деятельность (Хоміч, С. Амнісціраванне і рэабілітацыі рэпрэсіраваных у Беларускай ССР (сакавік 1953-люты 1956 гг.) / С. Хоміч // Репрессивная политика советской власти в Беларуси: Сборник науч. работ. – Вып. 1. – Минск: Б. изд., 2007. – С. 264); многим осужденным были сокращены сроки наказания и переквалифицированы составы преступлений (Кузнецов, И. Карательные органы на Беларуси (1944-1953) / И. Кузнецов // Репрессивная политика советской власти в Беларуси. – С. 240).
Таким образом, принятие официального курса на реабилитацию необоснованно осужденных, осуществление конкретных мероприятий по установлению должной законности и правопорядка в сочетании с тайно принятой, но ясно выраженной линией партийно-государственного руководства по прекращению политики культа личности и преодолению его результатов не только предшествовало развенчанию самой личности Сталина, но определенным образом подготавливало общественную мысль к этой акции.
Дело в том, что идеологическая критика культа личности, правовые меры по ликвидации его преступлений не касались самой личности вождя. Миф о Сталине как о вожде народов, великом последователе В.И.Ленина, оставался фактически нетронутым. Но в общественных кругах все большее распространение получала мысль, что раскрытые преступления, деформации социалистических идеалов, не столько дело Берии или правоохранительных органов, сколько более значимых лиц. Наиболее дальновидным лидерам партийного руководства становилось понятно: несмотря на незаинтересованность широких кругов высшего партийно-государственного руководства и подчиненного ему чиновничьего аппарата, необходимо откровенно сказать об ответственности И.В.Сталина за бесправно-законные массовые репрессии. Иначе ситуация могла стать опасной для окружения Сталина, сохранявшего себя во власти. В результате вопреки желанию многих сподвижников «отца народов», Н.С.Хрущев на ХХ съезде КПСС выступил с докладом о культе, санкционированных Сталиным массовых репрессиях, грубых просчетов его во внутренней и внешней политике. В принятом на съезде постановлении «О культе личности и его последствиях» ЦК КПСС поручалось «последовательно осуществлять мероприятия, обеспечивающие полное преодоление чуждого марксизму-ленинизму культа личности, ликвидацию его последствий во всех областях партийной, государственной и идеологической работы…». На деле же было больше благих намерений, чем «полных преодолений» и «ликвидаций»… Хотя желание «коллективного руководства» и народа пользоваться плодами прогресса как в городе, так и в деревне в соответствии с потребностями поставили под сомнение политическую, экономическую и социальную модель, которая подрегулировалась.
И еще. Как отмечалось выше, в рассматриваемый период руководством СССР предпринимались действия по либерализации законодательства, по приостановке беспредела мер наказания, развивавшегося с конца 20-х годов. Использование действующего правового механизма способствовало юридическому своевольству, преступной деятельности органов власти и управления тоталитарно-административного режима, геноцида против соотечественников (при уничтожении наиболее активной части крестьянства – порядка 15 млн, около 45 тыс. командиров Красной Армии), отхода от всемирно признанного приоритета прав и свобод человека и гражданина. Именно в 50-е годы стало очевидно, что без либерализации законов, всей правовой системы обществу будет трудно выдержать испытание временем, соперничество со странами Запада. В конечном итоге речь шла о возможностях демократизации всего политического режима, хотя вопрос о границах этих возможностей оставался открытым.
Начало пересмотра законодательства, выявившего новые реалии в политической жизни страны, относится к первым месяцам деятельности нового руководства СССР в 1953 г., особенно усиленного в 1956 – 1958 гг. Он был направлен в значительной мере на устранение негативных явлений в практике органов расследования, прокуратуры и суда, против злоупотреблений властью, против преступлений органов государственной безопасности и внутренних дел, имевших место в последние годы деятельности И.В.Сталина, а после ХХ съезда КПСС – с середины 30-х годов.
Среди главных причин нарушений социалистической демократии, в том числе законности, назывались «слабое руководство» и отсутствие (потеря) действенного контроля партии за работой Министерства государственной безопасности – Министерства внутренних дел (МГБ – МВД), что якобы превратило их в особую систему тотального контроля практически всех сфер жизни и деятельности – от низов до высшего эшелона руководства, способствовало отходу от принципов коллективного руководства. Так, с одной стороны, были подняты важные вопросы восстановления законности и правопорядка, определены контуры трансформации правовой системы, с другой – разъяснение преступлений сталинской эпохи было дано в духе прошлого времени – поиску конкретных виновных преимущественно среди «стрелочников». Это значит, вне связи с законами функционирования государственной власти, причинами, породившими виновных.
Вместе с тем поступь юридической ревизии прошлого, репрессивной политики в частности, зависели от подхода политической элиты к оценке вопроса культа личности и ликвидации его последствий в деятельности партийного и государственного аппарата. Причем роль высших органов партийно-государственной власти союзных республик в разрешении этого вопроса на фоне соответствующей деятельности центральных органов власти и управления была производной, второстепенной: их законодательные акты обычно дублировали принципиальные подходы общесоюзных документов по регулированию правоотношений и развития законотворчества как общеобязательных. Тем более, что до начала 1957 г. на основе чрезмерной централизации законодательной практики и осуществления правосудия союзные республики, по сути, согласно Конституции СССР 1936 г. (ст.14) были лишены права принимать свое законодательство о судебной системе, гражданский и уголовные кодексы. К тому же республики не могли самостоятельно решать вопросы об областном административно-территориальном делении, руководства дорожным строительством, транспортом и предприятиями связи республиканского значения (История Советской Конституции (в документах). – С.712). Это усложняло (и усложняет) политикам и ученым поиск аргументов по определению статуса национальных республик в союзном государстве, неотъемлемой частью которого являлась и Беларусь.
Принятые после 1953 г. нормативные правовые акты по ограничению опеки союзных республик со стороны центральных органов власти и управления выявили тенденцию расширения прав субъектов федерации в сфере хозяйственно-культурного строительства и финансовой деятельности, по вопросам осуществления правосудия, в принятии ими собственных наиболее важных законодательных актов. В связи с принятием Верховным Советом СССР 11 февраля 1957 г. закона «Об отнесении к ведению союзных республик разрешения вопросов областного, краевого и административно-территориального деления» (Ведомости Верховного Совета СССР. – 1957. – №4. – Ст.80) органы власти БССР практически приобрели право самостоятельно разрешать все, что относилось к административно-территориальному устройству республики (Круталевич В.А. Административно-территориальное устройство БССР / В.А. Круталевич. – Минск: Наука и техника, 1966. – С.22). Исключительно важное значение в закреплении новых прав имели внесенные (март 1957 г.) изменения в ст.19 Конституции БССР 1937 г. В результате расширения прав союзных республик в вопросах государственного планирования, финансирования, в деле регулирования республиканских бюджетных средств, изменения практики планирования сельскохозяйственного производства активизировалась деятельность высших органов власти и управления БССР (Верховного Совета – законодательного органа, его Президиума – высшего исполнительского органа и Совета Министров – правительства республики), устранялись крайние проявления тех негативных явлений, которые наблюдались ранее.
Все это обусловило развитие контрольно-наблюдательной и хозяйственной деятельности Верховного Совета БССР, образование в нем новых постоянных комиссий по подготовке законопроектов и контроля за исполнением законов, их эффективностью (при использовании инициативы специалистов и передовиков народно-хозяйственного комплекса). При этом Верховный Совет БССР, кроме принятия законов о государственных бюджетах, утверждения указов Президиума Верховного Совета республики, начиная с 1957 г., стал регулярно рассматривать и утверждать годовые народно-хозяйственные планы; разрешать вопросы развития народного просвещения; охраны здоровья; пенсионного обеспечения; торговли; порядка отзыва депутатов разного уровня; судоустройства; принятия и введения в действие республиканских кодексов по отраслям права; об изменении системы органов управления промышленностью и преобразовании некоторых других органов государственного управления Белорусской ССР, а также другие законодательные акты.
В республике стали готовиться и издаваться сборники законов, указов Президиума Верховного Совета БССР, постановлений и распоряжений Совета Министров БССР. Тем самым признавалась целесообразность превращения высших органов государственной власти союзных республик в работающий парламент, наделения их действительными (а не фиктивными или декоративными) властными полномочиями.
В начале 1957 г. на основе общесоюзного закона от 11 февраля того же года «Об отнесении к ведению союзных республик законодательства об устройстве судов союзных республик, принятия гражданского, уголовного и процессуального кодексов» в БССР была создана Правительственная комиссия по разработке проектов новых кодексов (уголовного, уголовно-процессуального, гражданского, гражданско-процессуального, трудового и семейного) (Ведомости Верховного Совета СССР. – 1957. – №4. – Ст.63; Очерки истории государства и права БССР. – Вып.2. – Минск: Изд-во БГУ им. В.И.Ленина, 1969. – С.184, 196; История государства и права Белорусской ССР. – Т.2. – С.270). Это позволило активизировать подготовку новых республиканских кодексов. При этом в соответствии с Законом СССР от 10 мая 1957 г. «О дальнейшем совершенствовании организации управления промышленностью и строительством» председатели Советов министров союзных республик были включены в состав Совета Министров СССР по должности (ст.20). В результате Председатель Совета Министров республики стал являться членом правительства СССР с правом решающего голоса и участвовать в решении вопросов общесоюзного значения (Решения партии и правительства… – Т.4. – С.343-347; Очерки истории государства и права БССР. –Вып.2. – С.194).
Как показал анализ, советские республики стали расширять черты признаков действительного государственного образования. Конкретным проявлением развития этой тенденции явились указы Президиума Верховного Совета БССР от 24 сентября 1955 г. «О государственном гимне Белорусской Советской социалистической республики» и от 8 мая 1956 г. «Об утверждении Положения о Государственном флаге Белорусской ССР». Правда и в том, что сам флаг был утвержден указом Президиума Верховного Совета республики от 25 декабря 1951 г. Повсеместное исполнение гимна (слова М.Н.Климковича, музыка Н.Ф.Соколовского) было введено с 1 октября 1955 г. (Сборник законов Белорусской ССР и указов Президиума Верховного Совета Белорусской ССР. 1938 – 1967 гг.: В 2 т. – Т.І. – Минск: Беларусь, 1968 – 1969. – Т. I. – 1968. – С.53-57). Хотя при этом не подлежало сомнению, что реальной полнотой власти в стране и союзных республиках должны владеть верхние эшелоны аппарата ЦК КПСС и компартий республиканских парторганизаций, дублировавших органы хозяйственного руководства. Именно под их опекой готовились проекты наиболее важных государственных актов, осуществлялась деятельность государственных органов, проводились подбор и расстановка кадров для работы в них. Последние, в свою очередь, должны были «правильно» понимать «генеральную линию».
1.2. Реорганизация системы карательных органов
Предпринятые высшим руководством СССР в течение марта – июня 1953 гг. акции по переходу к коллективному руководству, ликвидации некоторых злоупотреблений властью, в том числе по пересмотру нескольких сфальсифицированных дел, выявили новые реалии в политической жизни страны. Этому отвечало и внимание нового руководства к инструментам осуществления карательной политики: органов охраны внутреннего порядка, государственной безопасности, суда, прокуратуры, юстиции и др. Уже 17 апреля 1953 г. указом Президиума Верховного Совета БССР в соответствии с общесоюзным законом от 15 марта того же года «О преобразовании Министерств СССР» Министерство государственной безопасности и Министерство внутренних дел республики объединяются в единое Министерство внутренних дел БССР (Сборник законов Белорусской ССР и указов Президиума Верховного Совета Белорусской ССР. 1938 – 1955 гг. – Минск: Беларусь, 1956. – С.59).
С учетом решений июльского (1953) пленума ЦК КПСС начали проводиться меры по укреплению правопорядка и законности: оздоровлялся кадровый состав, изменялись структура и компетенция МВД – МГБ, содержание деятельности органов расследования, прокуратуры и суда. Начался демонтаж ГУЛАГа (Главного управления исправительно-трудовых лагерей, трудовых поселений и мест заключений). Его структуры из подчинения МВД были переданы Министерству юстиции и другим министерствам. Новое руководство стремилось отмежеваться от негативного опыта предшественников, смягчились правила распорядка в лагерях и колониях.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 1 сентября был отменен исключительный (внесудебный) порядок рассмотрения дел, ликвидировано Особое Совещание при министре внутренних дел СССР и другие неконституционные органы МВД (правда, общественности об этом сообщили только в 1956 г.) (Фурсов, А. Номенклатурные сатурналии / А.Фурсов // Литературная газета. 2006. – 22-28 февраля. – С.3), которые кроме суда рассматривали уголовные дела о государственных преступлениях «без формальностей», это значит – при упрощенном процессе следствия (вопреки ст.102 Конституции СССР и ст.80 Конституции БССР). В итоге развернутая сеть военных трибуналов и военных прокуратур была сокращена, а компетенция их – сужена. Устанавливалось, что дела о контрреволюционных и иных преступлениях рассматриваются в обычном процессуальном порядке обычной юридической системы (в соответствии с компетенцией ее составляющих). Верховный суд получил право пересматривать решения по делам спецподсудности (бывших «троек» НКВД, Особого Совещания НКВД – МГБ – МВД и коллегий ОГПУ), где согласно принципа – «признание вины – царица доказательств» главным доказательством являлось «выбитое» признание «вины» подсудимым. Тем самым в советском процессуально-уголовном праве определилась тенденция осуществления принципа правосудия только на основе приговоров судов, был предопределен переход от чрезмерной централизации судебного надзора к расширению прав прокурорского надзора. При этом дела о наиболее тяжких государственных преступлениях (измена Родине, террористические акты, диверсии), осуществленные невоеннослужащими, которые прежде были подсудны военным трибуналам, были переданы в сферу компетенции Верховных судов союзных республик (Органы государственного управления Белорусской ССР (1919 – 1967). –С.304; Очерки истории государства и права БССР. – Вып.2. – С.251; История государства и права Белорусской ССР. – Т.2. – С.366). Ограничение подсудности военных трибуналов расширяло полномочия областных и Верховных судов в рассмотрении дел о государственных преступлениях.
На лишение какой-либо автономии механизма «государственной безопасности» было направлено выделение его в марте 1954 г. из системы МВД СССР и образование КГБ при Совете Министров СССР (в республике – на основе указа Президиума Верховного Совета БССР от 19 мая) (История Советской Конституции (в документах). – С.888; Сборник законов Белорусской ССР и указов Президиума Верховного Совета Белорусской ССР. 1938 – 1955 гг. – С.66). На службу госбезопасности возлагалось обеспечение государственной безопасности, выявление и привлечение к уголовной ответственности шпионов, диверсантов, террористов, предателей Родины и других агентов иностранных разведок, засылаемых в СССР. Правда, при сужении сферы действий, она продолжала политический розыск в интересах выявления степени зрелости строителей нового общества. При этом было проведено значительное обновление кадров, введен прокурорский надзор за всей службой госбезопасности. В центре, в республиках и областях она была поставлена под пристальный контроль соответствующих партийных комитетов (ЦК – его Президиума или бюро ЦК компартий союзных республик, обкомов, крайкомов, это значит, под контроль партократии). Тем самым без санкции уставных партийных органов член партии не мог быть брошен в тюрьму.
С учетом новых задач происходила перестройка всей системы судебных органов. С целью усиления роли местных судов в осуществлении судебного надзора указом Президиума Верховного Совета СССР от 14 августа 1954 г. в составе верховных судов союзных республик, краевых и областных судов были образованы президиумы. Они могли пересматривать в порядке надзора уголовные и гражданские дела по протестам прокуроров (или их заместителей) на приговоры, решения и определения судебных коллегий Верховного суда республики, областного или народного судов. Порядок деятельности президиумов областных судов и Верховного Суда БССР, как и других советских республик, определялся указом Президиума Верховного Совета СССР от 25 апреля 1955 г. Постановления президиума областного суда могли быть опротестованы прокурором союзной республики, председателем Верховного Суда республики и их заместителями в соответствующую судебную коллегию Верховного Суда СССР (ст.11) (Ведомости Верховного Совета СССР. – 1954. – №17. – Ст.360; Там же. – 1955. – №7. – Ст.166; Мартинович, И.И. История суда в Белорусской ССР (1917 – 1960) / И.И.Мартинович. – Минск: Изд-во БГУ им. В.И.Ленина, 1961. – С.145; История государства и права Белорусской ССР. – Т.2. – С.366, 376).
Очередные шаги в сужении функции судебного надзора Верховного Суда СССР и расширении надзорных полномочий Верховных судов союзных республик были закреплены в принятом 12 февраля 1957 г. Верховным Советом СССР Положении о Верховном Суде СССР (Ведомости Верховного Совета СССР. –1957. – №4. – Ст.85). В отличие от прежней практики Верховный суд СССР стал рассматривать в порядке надзора дела, подсудные судам союзной республики, только по рассмотрении их высшей надзорной инстанцией республики (пленумом Верховного суда), если вынесенные ей приговоры, решения и постановления противоречили общесоюзному законодательству или нарушали интересы других союзных республик. Постановления Верховных судов союзных республик могли быть пересмотрены в порядке надзора по протесту Председателя Верховного Суда СССР или Генерального Прокурора СССР только пленумом Верховного суда Союза ССР. В результате дальнейшего расширения прав органов правосудия союзных республик Верховному суду БССР, как и других национальных республик, стало принадлежать, как правило, последнее и окончательное слово по делам, подсудным судебным органам республики. Примечательно и то, что Председатель Верховного суда союзной республики стал входить в состав Верховного суда СССР по должности (ст.3). Тем самым, как свидетельствуют исследователи, достигалось не только обеспечение проведения единой судебной политики, но и укрепление повседневной связи Верховного суда СССР с судебными органами союзных республик (Мартинович И.И. История суда в Белорусской ССР (1917 – 1960). – С.148; История государства и права Белорусской ССР. – Т.2. – С.367).
Проведенная деценрализация жесткого судебного надзора, приближение последнего к народному суду (в отмену норм закона Верховного Совета СССР «О судоустройстве СССР, союзных и автономных республик» от 16 августа 1938 г.) в сочетании с расширением круга лиц, имевших право вносить протесты в порядке надзора, благоприятствовала оперативной проверке законности и обоснованности судебных решений, вступивших в силу. Созданные президиумы судов провели значительную работу по пересмотру приговоров на лиц, осужденных за государственные преступления в 1937 – 1938 гг. (Очерки истории государства и права БССР. – Вып.2. – С.214).
В связи с ограничением подсудности военных трибуналов к компетенции областных и Верховных судов союзных республик были отнесены дела о государственных преступлениях, за исключением дел о шпионаже. В связи с ликвидацией (февраль 1957) транспортных судов на народные, областные и Верховные суды национальных республик соответственно их компетенции было возложено рассмотрение дел о преступлениях, совершаемых на транспорте (Ведомости Верховного Совета БССР. – 1957. – №4. – Ст.86).
Ограничивалась и подсудность народного суда в решении некоторых уголовных и гражданских дел. Так, по причине отмены уголовной ответственности рабочих и служащих за самовольный уход с предприятий и из учреждений, неоднократный или продолжительный прогул без уважительной причины и замены их мерами дисциплинарного или общественного воздействия (апрель 1956) народные суды были освобождены от рассмотрения этих дел (Ведомости Верховного Совета СССР. – 1956. – №10. – Ст.203). Необходимо отметить: эта мера не только сузила компетенцию народных судов в пользу общественной самодеятельности, но и свидетельствовала о развитии тенденции ослабления репрессивной политики.
Проведенное сужение излишне широкой компетенции высшего судебного органа страны, понятно, способствовало усилению роли местных судебных органов в осуществлении судебного надзора, расширению их полномочий и укреплению всей системы органов правосудия республики.
При этом не стоит забывать, что дальнейшему разрешению задачи улучшения организации судебной системы республики с учетом ее национальных, административно-территориальных и других особенностей отвечал закон СССР от 11 февраля 1957 г. «Об отнесении к ведению союзных республик законодательства об устройстве судов союзных республик, принятия гражданского, уголовного и процессуального кодексов» (ограничения были закреплены ст.14 Конституции СССР 1936 г.) (Ведомости Верховного Совета ССР. – 1957. – №4. – Ст.63). В марте того же года Верховный Совет республики с целью закрепления этого права изменил ст.19 Конституции БССР 1937 г. (Четвертая сессия Верховного Совета Белорусской ССР. 2-15 марта 1957. Стенограф. отчет. – Минск: Госиздат БССР, 1957. – С.305-306). К компетенции высших органов власти и государственного управления республики стало относиться практически все, что касалось административно-территориального деления, разрешения вопросов руководства дорожным строительством, транспортом и предприятиями связи республиканского значения, а также принятия законодательства о судоустройстве и судопроизводстве, гражданского и уголовного законодательства.
Тем самым создавались нормальные условия функционирования народнохозяйственного комплекса, для устранения крайних проявлений тех негативных явлений, которые имели место прежде. К тому же стимулировалась не только законодательная деятельность Верховного Совета БССР, его Президиума, но и налаживание активной кодификационной работы по отраслям права, подготовки закона о судоустройстве республики. Последняя интенсифицировалась после утверждения Верховным Советом СССР 25 декабря 1958 г. «Основ законодательства о судоустройстве Союза ССР, союзных и автономных республик». Основы закрепили единую трехзвенную судебную систему в стране, в том числе и республике: народный, областной и Верховный суды. При этом был введен единый районный (городской) народный суд (вместо независимых друг от друга участков в одном административном районе) как основное звено судебной системы. По-прежнему предусматривалась отчетность народных судей перед избирателями, судов – перед соответствующими Советами. Был закреплен принцип независимости судебного корпуса и подчинение его только закону (ст.9). Основы окончательно законодательно закрепили принципы осуществления правосудия в точном соответствии с законом (ст.6), участие в суде общественности (ст.15, 19 и др.).
Принципиальные положения общесоюзных Основ были заложены в республиканские законы о судоустройстве (в БССР такой закон был принят Верховным Советом 20 ноября 1959 г.) (Сборник законов Белорусской ССР и указов Президиума Верховного Совета Белорусской ССР. 1938 – 1967. – Т.ІІ. – 1969. – С.115-129). Они не только закрепили изменения в судебной системе после 1953 г., но и определили перспективы развития судебных органов союзных республик на основе общесоюзных принципов. Ими руководствовались с небольшими изменениями до принятия нового Закона «О судоустройстве и статусе судей в Республике Беларусь» (январь 1995).
В соответствии с Основами законодательства о судоустройстве Союза ССР и союзных республик 1958 года и Законом о судоустройстве Белорусской ССР Верховный суд БССР избирался Верховным Советом республики сроком на 5 лет (ст.43). Областной суд избирался областным Советом депутатов трудящихся также на 5 лет (ст.33). Судьи районных (городских) народных судов, как и прежде, избирались на основе всеобщего, равного и прямого избирательного права при тайном голосовании сроком на 5 лет (прежде – на три года). Народные заседатели народных судов избирались на общих собраниях рабочих, служащих и крестьян по месту их работы или жительства, военнослужащих – по воинским частям открытым голосованием сроком на 2 года (ст.28).
Согласно положению о выборах районных (городских) народных судов Белорусской ССР от 25 октября 1960 г. «право выставлять» кандидатов в народные судьи могли партийные и комсомольские организации, профессиональные союзы, кооперативные организации и другие общественные и производственные коллективы (ст.28). На деле все кандидаты в народные судьи подбирались и утверждались областными или районными комитетами коммунистической партии, а выборы их носили чисто формальный характер. Запись же в законе о судоустройстве, что все суды образуются на выборных началах и судьи при осуществлении правосудия являются независимыми и подчиняются только закону, также, как утверждал известный историк права и очевидец событий И.А. Юхо, «была формальной». На самом деле, они подчинялись районным и областным комитетам партии. Соответствующим партийным комитетам подчинялись и Верховный Суд СССР, и Верховный Суд БССР и областные суды» (Юхо Я.А. Гісторыя дзяржавы і права Беларусі. – Ч.2. – С.200-201).
Государственное руководство судебной системой республики осуществляло Министерство юстиции БССР. Указом Президиума Верховного Совета БССР (20 февраля 1960 г.) Министерство юстиции было ликвидировано. Функции по руководству районными (городскими) народными и областными судами, государственными нотариальными конторами, а также по ведению судебной статистики были возложены на Верховный суд БССР. При этом работа по кодификации и систематизации законодательства, разработке проектов правовых актов и правительственных решений нормативного характера возлагалась на Юридическую Комиссию при Совете Министров Белорусской ССР, образованной в том же году (Об упразднении Министерства юстиции Белорусской ССР: Указ Президиума Верховного Совета БССР от 20 февраля 1960 г. / Сборник законов Белорусской ССР и указов Президиума Верховного Совета Белорусской ССР. 1938 – 1967 гг. – Т.І. – С.102).
Законом СССР от 25 декабря 1958 г. было утверждено Положение о военных трибуналах (Ведомости Верховного Совета СССР. – 1959. – №1. – Ст.14). Входя в единую систему судебных органов страны, руководствуясь едиными для всех судов принципами правосудия, трибуналы строились в соответствии с организационной структурой армии.
Устранению отрицательных явлений в процессуальном порядке производства дел в судах соответствовала реорганизация системы прокурорских органов, принятие мер по усилению прокурорского надзора в обеспечении законности и правопорядка. В соответствии с Положением о прокурорском надзоре в СССР, утвержденном указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 мая 1955 г., и приказом Генерального Прокурора СССР в республике в течение октября – ноября 1955 г. были образованы межрайонные прокуратуры на территории двух – трех административных районов. Среди наиболее важных задач прокуратуры Положение определяло (ст.3) надзор за соблюдением всеми органами дознания и предварительного следствия установленного законом порядка расследования преступлений, а также обоснованных приговоров, решений, определений и постановлений, законностью их выполнения и содержания заключенных в местах лишения свободы. Положение обязывало прокуроров особенно внимательно относиться к санкционированию ареста. Высший надзор за точным исполнением законов всеми государственными органами и учреждениями, отдельными служебными лицами, а также гражданами возлагался на Генерального Прокурора СССР (Ведомости Верховного Совета СССР. – 1955. – №9. – Ст.222; История Советской Конституции (в документах). – С.897-908). Тем самым полностью восстанавливался надзор прокуратуры за деятельностью органов внутренних дел и государственной безопасности, а полномочия ее в осуществлении правосудия и укреплении правопорядка расширены. Одновременно было покончено с практикой исключительного, упрощенного порядка расследования и судебного рассмотрения дел о некоторых государственных преступлениях, имевшей место в советском уголовном процессе до 1956 г. (Очерки истории государства и права БССР. – Вып.2. – С.255). Прокуратуру СССР возглавлял Генеральный Прокурор, назначавшийся Верховным Советом СССР сроком на 7 лет. Генеральный Прокурор по-прежнему назначал прокуроров союзных республик и областей на 5 лет. Подчиненные им межрайонные и районные (городские) прокуроры утверждались на 5 лет. Прокуратура была подконтрольной соответствующим партийным комитетам КПСС. Ни один прокурор не мог быть назначен на должность или уволен с нее, как считал И.А.Юхо, без решения соответствующих партийных органов (Юхо Я.А. Гісторыя дзяржавы і права Беларусі. – С.137, 202).
С принятием Президиумом Верховного Совета СССР 24 мая 1955 г. Положения о прокурорском надзоре в СССР и Верховным Советом СССР 25 декабря 1958 г. Положения о военных трибуналах (Ведомости Верховного Совета СССР. – 1955. – №9. – Ст.222; Там же. – 1959. – №1. – Ст.14) говорить о конструировании трибуналов как самостоятельной и обособленной карательной системы мог только тот, кто ничего не понял в поступе новых реалий или относился к категории явных или тайных агентов НКВД.
На демократизацию карательной системы было направлено проведенное в декабре 1956 г. Президиумом Верховного Совета БССР объединение областных управлений Министерства внутренних дел и управлений милиции в едином управлении внутренних дел исполнительных комитетов областных Советов депутатов трудящихся. К тому же было введено двойное подчинение органов МВД в областях, городах и районах.
Таким образом, проведенные меры по укреплению правопорядка и законности, гуманизации судебной системы значительно ограничили возможности для незаконных действий со стороны органов охраны общественного порядка, государственной безопасности и судей, усилили гарантии личности при осуществлении правосудия. На фоне общей демократизации социально-экономической и политической жизни прежние принципы (много в чем упрощенные) функционирования правовой системы были надломаны. Дальнейшее свое развитие и конкретизацию они нашли в кодификации законодательства республики 60 – первой половины 80-х годов.

1.3. Обновление законодательства: главные направления
Отмеченные изменения в компетенции и организации правоохранительных органов (согласно терминологии предшествующего времени – карательных) происходили в условиях пересмотра законодательства, ревизии (поначалу с помощью следственных групп и комиссий МВД СССР) преимущественно наиболее поздних по времени приговоров по делам крупных деятелей партии и государства.
Первым шагом на пути пересмотра жесткой репрессивной системы и ликвидации злоупотреблений прошлых лет стал указ Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 г. об амнистии для всех заключенных, осужденных на срок до 5 лет включительно за служебные, хозяйственные и некоторые воинские преступления (преимущественно хозяйственники и партработники – жертвы кампаний 1951 – 1952 гг.), а также несовершеннолетние, престарелые, больные, женщины, имевшие малолетних детей и беременные. К тому же провозглашалось сокращение сроков по приговорам к более продолжительному заключению (Об амнистии: Указ Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 г. // Сборник документов по истории уголовного законодательства СССР и РСФСР (1917 – 1952 гг.). – С.436-437). Всего из мест заключения надлежало освободить 1203421 человека, а также прекратить следственные дела на 401120 человек (по данным на 18 апреля 1953 г.). На 10 августа 1953 г. из мест заключения было освобождено по амнистии 1032000 человек. С учетом существенного преобладания крестьянства в социально-классовой структуре населения есть основания полагать, что это были преимущественно выходцы из деревни.
Однако амнистии не подлежали осужденные на срок свыше пяти лет и привлеченные к ответственности как «контрреволюционеры», крупные расхитители социалистической собственности, бандиты и злостные убийцы. Вместе с тем актом был сделан акцент на необходимость пересмотра уголовного законодательства с целью замены уголовной ответственности за некоторые служебные, хозяйственные, бытовые и другие менее опасные преступления мерами административного и дисциплинарного порядка, а также смягчения уголовной ответственности за отдельные преступления (Ведомости Верховного Совета СССР. – 1953. – №4; Лаврентий Берия. 1953: Стеногр. июльского пленума ЦК КПСС и др. док. / Под ред. А.Н.Яковлева. – М.: Междунар. фонд «Демократия», 1999. – С.398). Со временем именно ограничение сферы уголовно наказуемых действий станет одним из основных направлений на пути пересмотра жесткой репрессивной политики.
Почти через месяц после смерти И.В.Сталина, 3 апреля, Президиум ЦК КПСС полностью реабилитировал всех привлеченных к ответственности и арестованных органами государственной безопасности «неправильно, без каких-либо законных оснований» по так называемому делу о врачах-вредителях. В опубликованном на следующий день в газете «Правда» сообщении Министерства внутренних дел СССР говорилось: привлеченные по этому делу лица стали жертвами провокации сотрудников органов госбезопасности и что инкриминированные арестованным обвинения были на самом деле получены путем применения «недозволенных и строго запрещенных советскими законами приемов следствия». Поэтому «лица, виновные в неправильном ведении следствия», «самых грубых искажениях советских законов» (точнее, фальсификации фактов) арестованы и привлечены к уголовной ответственности (Лаврентий Берия. 1953. – С.23-25, 398). Это значит, в соответствии с нормами сталинского периода, оправдывавшими жесткие репрессии.
Тем не менее эффект проведенной операции превзошел все ожидания: она поддерживала надежду в обществе на осуществление перехода от бесправия к законности, системному переосмыслению принципов и практики функционирования аппарата карательных органов, смягчения тоталитарного режима. Это подтверждается потоком просьб о реабилитации, захлестнувших органы прокуратуры и суда, многочисленными волнениями и восстаниями осужденных за «контрреволюционные преступления». В результате расследования прежней деятельности служб безопасности в 1953 г. было выпущено на свободу около 4 тыс. человек. Хотя это был явно недостаточный ответ на запросы, он явился первой непосредственной попыткой нового руководства сделать брешь в сталинской репрессивной системе (Боффа Дж. История Советского Союза: В 2 т. – Т.2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 – 1964 гг. / Пер. с итал. – М.: Междунар. отношения, 1990. – С.413).
Продолжалась работа по урегулированию вопросов амнистии пострадавших. 8 сентября 1953 г. указом Президиума Верховного Совета СССР был снят запрет на применение амнистии для лиц, осужденных за хищение социалистической собственности и за спекуляцию. Это значит, за преступления, определенные постановлениями ЦИК и СНК СССР от 7 и 22 августа 1932 г., а также указом Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 г. Однако, как свидетельствует анализ, сохранение установленных прежде высоких санкций на все виды хищений, скупку-перепродажу товаров независимо от их реальной общественной опасности создавало немало трудностей в практике прокурорско-следственных органов при определении меры наказания по делам о незначительных правонарушениях. Отсюда не прекращался рост количества осужденных за преступления, не представлявшие серьезной угрозы для государства.
Одновременно была отменена введенная перед Великой Отечественной войной или в ходе ее уголовная ответственность за самовольный уход рабочих и служащих с работы, прогулы, дезертирство с предприятий военной промышленности, невыработку обязательного минимума трудодней в колхозах (введенный в 1939 г. и уточненный в последующем) (Адамушка, У. Палітычныя рэпрэсіі 20 – 50-ых гадоў на Беларусі / У. Адамушка. – Мінск: Беларусь, 1994. – С.139-140). Тем самым были перекрыты существенные источники пополнения мест заключения. Кстати, по неполным данным, только в 1949 г. по СССР за невыработку минимума трудодней к судебной ответственности было привлечено 14-19% всего количества колхозников, не выработавших установленной нормы трудодней (Вербицкая, О.М. Российское крестьянство: От Сталина к Хрущеву. Середина 40 – начало 60-х годов / О.М.Вербицкая. – М.: Наука, 1992. – С.55).
В апреле 1954 г. были реабилитированы жертвы так называемого ленинградского дела – партийные и государственные руководители (Лаврентий Берия. 1953. – С.403). 4 мая ЦК КПСС было принято постановление «О пересмотре дел на лиц, осужденных за контрреволюционные преступления, которые содержатся в лагерях, колониях и тюрьмах МВД и находятся в ссылке и на поселении» (Адамушка У. Палітычныя рэпрэсіі 20 – 50-ых гадоў на Беларусі. – С.140), что значительно расширило правовую базу по обеспечению законности и правопорядка, а также активизировало реабилитацию по судебным каналам.
В соответствии с указами Президиума Верховного Совета СССР от 24 апреля и 14 июля 1954 г. по отдельным категориям правонарушений восстанавливался судебный порядок досрочного и условно-досрочного освобождения, отмененный указом Президиума Верховного Совета СССР от 15 июня 1939 г. Вопрос восстановления применения института условно-досрочного освобождения был рассмотрен 18 января 1955 г. на заседании Президиума Верховного Совета БССР. Принятый на нем указ восстановил действие отмененных в 1939 г. ст.61 и 62 Уголовного кодекса БССР, регулировавших условия и порядок применения системы «уголовно-досрочного освобождения лагерного контингента». Более совершенная процедура обеспечения осуществления карательной политики государственными судебными органами относительно лиц, подлежащих досрочному и условно-досрочному освобождению из мест заключения, определялась указом Президиума Верховного Совета СССР от 21 апреля 1955 г. (Сборник нормативных актов по советскому исправительно-трудовому праву (1917 – 1959 гг.). История законодательства / Сост. П.М.Лосев и Г.И.Рагулин. – М.: Госюриздат, 1959. – С.318; Сборник законов Белорусской ССР и указов Президиума Верховного Совета Белорусской ССР. 1938 –1955 гг. – С. 292-293; Сборник законов ССР и указов Президиума Верховного Совета СССР. 1938 – июль 1956 гг. – М.: Госюриздат, 1956. – С.417; Очерки истории государства и права БССР. – Вып.2. – С.253-254; История государства и права Белорусской ССР. – Т.2. – С.396, 399). Эти акты не только свидетельствовали о закреплении тенденции ослабления репрессивной практики, но и способствовали процессу реабилитации «политических заключенных», необоснованно наказанных за «контрреволюционные преступления».
Одновременно принимались меры по обеспечению социальных прав реабилитированных, определенной компенсации им материальных и моральных потерь. Полностью реабилитированные восстанавливались в рядах партии, члены семей посмертно реабилитированных получали единовременную помощь, обеспечивались пенсиями (Лаврентий Берия. 1953. – С.40, 398-399, 400). Постановлением Совета Министров СССР от 8 сентября «О трудовом стаже, трудоустройстве и пенсионном обеспечении граждан, необоснованно привлеченных к уголовной ответственности и в последующем реабилитированных», такого рода пострадавшим время заключения или ссылки учитывалось в общий трудовой стаж и в стаж по специальности. К тому же выплачивался двухмесячный заработок, пенсии по старости назначались независимо от наличия у них стажа по освобождении из мест заключения или ссылки (Адамушка У. Палітычныя рэпрэсіі 20 – 50-ых гадоў на Беларусі. – С.140).
22 ноября 1955 г. военная коллегия Верховного суда СССР завершила ревизию процесса Еврейского антифашистского комитета и прекратила дело «за отсутствием состава преступления». Однако решение о реабилитации всех подсудимых до конца 1988 г. оставалось не объявленным публично (В Комиссии Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30 – 40-х годов и начала 50-х годов: О так называемом «деле Еврейского антифашистского комитета» // Известия ЦК КПСС. – 1989. – №12. – С.34-35, 40).
Между тем значительная часть дел о реабилитации проводилась в индивидуальном порядке, при наличии заявлений и жалоб граждан в партийно-правительственные учреждения и органы юстиции. В целом количество освобожденных из лагерей, депортированных и сосланных оставалось незначительным до сентября 1955 г., когда были амнистированы, независимо от срока наказания, лица, осужденные за сотрудничество с немцами (служба в армии, полиции и специальных формированиях), бывшие военнопленные, интернированные по возвращении в СССР. Правда, полная реабилитация военнопленных произошла только в конце 80-х годов (несмотря на предпринимавшиеся ранее попытки и со стороны Г.К.Жукова). Большинство осужденных за «контрреволюционную деятельность» ожидало своего освобождения. К тому же процедура реабилитации, связанная с прохождением дел через Верховный суд СССР или его «военную коллегию», занимала много времени. При всем при том накопленный опыт, будучи до начала второй половины 50-х годов в значительной степени, так сказать, припрятанным, благоприятствовал выработке оптимальных (по меркам времени) подходов к организации пересмотра дел пострадавших, принятию документов, содействовавших реабилитации. Наконец, ослаблению репрессивного режима, снятию волны массовых репрессий, наращиванию темпов реабилитации, восстановлению социальной справедливости и ликвидации практики бесправия в законе.
Вместе с тем процесс требовал большего внимания. 31 декабря 1955 г. Президиумом ЦК КПСС была создана специальная комиссия по изучению материалов о массовых репрессиях относительно членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б) в 1935 – 1940 гг. Результаты ее работы активизировали пересмотр жесткого репрессивного уклона в законодательстве, предопределили процесс массовой реабилитации лиц, необоснованно пострадавших, обусловили пересмотр отношений к судьбе жертв репрессивных органов.
Начатая либерализация законодательства проявилась и в развитии тенденции сужения сферы уголовной ответственности, декриминализации некоторых правонарушений. Так, 5 августа 1954 г. указом Президиума Верховного Совета СССР была отменена уголовная ответственность беременных женщин за производство аборта, введенная в 1936 г. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 23 ноября 1955 г. «Об отмене запрещения абортов» уголовная ответственность за аборт ограничена случаями его проведения вне больниц или лечебных учреждениях, в антисанитарных условиях или лицами, которые не имели специального медицинского образования (Сборник законов СССР и указов Президиума Верховного Совета СССР. 1938 – 1967. – Т.2. – С.423-424, 490; Очерки истории государства и права БССР. – Вып.2. – С.248).
Корректировка сферы уголовно наказуемого поведения сопровождалась общей гуманизацией карательной политики. Например, указом Президиума Верховного Совета СССР от 10 января 1955 г. «Об уголовной ответственности за мелкое хищение государственного и общественного имущества» за подобные действия, совершенные впервые, предусматривалось лишение свободы сроком на три месяца или исправительные работы от шести месяцев до одного года, а при повторности – лишение свободы на срок от одного до двух лет (Уголовный кодекс РСФСР. – М.: Госюриздат, 1957. – С.109). Выделение из родового состава хищения общественного и государственного имущества (за которые прежде предусматривалось лишение свободы на срок соответственно не менее 5 и 7 лет согласно указа Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 г.) мелкого хищения социалистического имущества способствовало, по наблюдениям специалистов, общему смягчению судебных санкций за такие действия (Очерки истории государства и права БССР. – Вып.2. – С.248).
В марте и мае 1955 г. указами Президиума Верховного Совета СССР было отменено использование практики уголовных репрессий и установлена административная ответственность за самовольный проезд в товарных поездах; за продажу, обмен и отпуск на сторону руководителями предприятий и организаций неиспользуемого оборудования и материала (Ведомости Верховного Совета СССР. – 1955. – №5. – Ст.114; Там же. – 1955. – №8. – Ст.193; Сборник законов Белорусской ССР и указов Президиума Верховного Совета Белорусской ССР. 1938 – 1955 гг. – С.293, 294).
В соответствии с указом Президиума Верховного Совета СССР от 25 апреля 1956 г. «Об отмене судебной ответственности рабочих и служащих за самовольный уход с предприятий и из учреждений и за прогул без уважительной причины» уголовное наказание рабочих и служащих за такие действия заменялось мерами дисциплинарного, материального или общественного воздействия, а народные суды освобождались от рассмотрения этих дел (Ведомости Верховного Совета СССР. – 1956. – №10. – Ст.203). В итоге были прекращены судебные преследования рабочих и служащих (в том числе ранее осужденных и отбывших наказание). При этом рабочие и служащие могли менять место работы согласно предупреждения об этом администрации за две недели (хотя колхозники по-прежнему не могли по своему желанию легально оставить свой колхоз).
Постановлением Совета Министров СССР от 4 октября 1956 г. «О трудовом стаже граждан, которым при пересмотре уголовного дела снижена мера наказания», время нахождения их в местах заключения больше срока, установленного при пересмотре дела, засчитывалось в общий трудовой стаж и в стаж работы по специальности, по которой гражданин работал до привлечения к уголовной ответственности. Показательно и то, что данное постановление распространялось на граждан, которым мера наказания была снижена при пересмотре уголовного дела до издания этого постановления (Собрание постановлений и распоряжений правительства Союза Советских Социалистических Республик (далее: СП СССР). – 1957. – №2. – Ст.10).
В целях усиления охраны прав и интересов рабочих и служащих на основе указа Президиума Верховного Совета СССР от 31 января 1957 г. была изменена ст.6 указа Президиума Верховного Совета СССР от 25 апреля 1956 г. Устанавливалось, что рабочим и служащим, уволенным с работы по собственному желанию, помощь по временной нетрудоспособности, наступившей в результате трудового увечья от профессионального заболевания, оказывается независимо от длительности работы на новом месте (Ведомости Верховного Совета СССР. – 1957. – №3. – Ст.55).
Принимались меры и по подъему очень низкого материального уровня крестьян, более полному обеспечению их социальных прав. В марте 1956 г. ЦК КПСС и Совет Министров СССР предоставили колхозникам право дополнять и изменять, с учетом местных, конкретных условий, отдельные положения Примерного устава сельхозартели 1935 г. (КПСС в резолюциях… – Т.9. 1956 – 1960. – 1986. – С.91-97). С 1956 г. колхозникам начали выдавать ежемесячные денежные авансы на трудодни (вместо ежеквартальных). В 1958 г. денежные авансы не выдавали только в 11,7% колхозах республики (Решения партии и правительства … – Т.4. – С.289-290; Сорокин, А.Н. Организационно-хозяйственное укрепление колхозов Белорусской ССР в 1953 – 1958 гг. / А.Н.Сорокин // Из истории социалистического строительства / На материалах Белорусской ССР. – Минск: Б. и., 1979. – С.124). Постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О повышении материальной заинтересованности колхозников в развитии общественного производства» от 16 мая 1966 г. колхозам рекомендовалось с июля этого же года ввести гарантированную оплату труда колхозников по твердым денежным расценкам, действующим в совхозах. При этом расчеты деньгами должны были проводиться «не реже одного раза в месяц и натурой в соответствии со сроками получения продукции» (п.1). Примечательно, что данные критерии произведения расчета с колхозниками по гарантированной оплате труда были закреплены в «Примерном Уставе колхоза», принятом Третьим Всесоюзным съездом колхозников и утвержденным постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 28 ноября 1969 г. (п.28, 29, 30) (КПСС в резолюциях… — Т.11. 1966 – 1970. –1986. – С.90-92, 443-461). Кроме того, еще в марте 1955 г. были расширены права колхозов и совхозов в области планирования (КПСС в резолюциях… — Т.8. 1946 – 1955. – 1985. – С.492-498). Тем не менее материальная заинтересованность оставалась не высокой. К тому же на рубеже 70 – 80-х годов рост благосостояния народа почти остановился, хронический характер стала приобретать нехватка продуктов питания и товаров массового спроса. Участие сельчан (как и горожан) в планировании развития общественного производства было более иллюзорным, чем реальным.
Постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 4 июля 1957 г. «Об отмене обязательных поставок сельскохозяйственных продуктов государству хозяйствами колхозников, рабочих и служащих» (СП СССР. –1957. – №7. – Ст.77) с 1 января 1958 г. были отменены обязательные поставки государству всех сельхозпродуктов названными категориями хозяйств (вместо проведенного в 1954 г. снижения норм обязательных поставок продуктов животноводства и картофеля и отмены их только относительно зерновых). В результате исчезла судебная ответственность колхозников и других групп трудящихся по этому виду действий. Существенные коррективы в правовое регулирование деятельности колхозов были внесены в марте 1958 г. в связи с принятием Верховным Советом СССР Закона о реорганизации МТС (Закон о дальнейшем развитии колхозного строя и реорганизации машинно-тракторных станций, принятый Верховным Советом СССР 31 марта 1958 г. // Решения партии и правительства… — Т.4. – С.397-401). При этом ушел в прошлое порядок, в соответствии с которым колхозы не имели права приобретать и распоряжаться тракторами, комбайнами и другой сложной сельскохозяйственной техникой. То есть порядок, когда все механизированные работы в колхозах должны были выполнять государственные машинно-тракторные станции (МТС), за работу которых колхозы расплачивались производимой продукцией по заниженным ценам, что в значительной мере сдерживало развитие сельскохозяйственного производства. В ходе реализации закона на базе части МТС были созданы ремонтно-технические станции (РТС), значительная часть механизаторских кадров ликвидированных станций пополнила ряды колхозников, колхозы встали на путь формирования развитой материально-производственной и социальной инфраструктуры. Тем более, что еще на основании постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 22 августа 1955 г. «О мерах по дальнейшему улучшению агрономического и зоотехнического обслуживания колхозов» агрономы и зоотехники из штатов МТС переводились в колхозы на постоянную работу. Работая в колхозах, они вступали в члены сельхозартели. Оплата их труда устанавливалась по решению общих собраний колхозников с учетом стажа работы и квалификации каждого специалиста в отдельности. В течение трех лет они получали дополнительную денежную оплату за счет государства. А в 1966 г. были отменены действовавшие ограничения в создании подсобных отраслей в колхозах и совхозах.
В соответствии с общесоюзными актами из Уголовного кодекса БССР исключались статьи по тому или иному составу правонарушений, а при необходимости – вводились новые. Так, в связи с указом Президиума Верховного Совета СССР от 25 апреля 1956 г., указом Президиума Верховного Совета республики от 29 августа того же года в КЗоТ БССР была изменена редакция ст.46. Ею предусматривалась возможность расторжения рабочим и служащим договора, заключенного на неопределенный срок, в любое время, но при обязательном предупреждении об этом администрации предприятия (учреждения) за две недели. Вместе с тем кодекс был дополнен ст.47-а. Она устанавливала меры дисциплинарной и материальной ответственности или ответственность перед товарищеским судом для рабочих и служащих за прогул без уважительной причины (Сборник законов Белорусской ССР и указов Президиума Верховного Совета Белорусской ССР. – Т.І. – С.443-444). Как показали события, тем самым было покончено с остатками антирабочего законодательства о труде предвоенного и военного времени. Забегая вперед заметим, что ликвидация ограничений установленных указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 г. «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений», была закреплена законом Верховного Совета СССР от 7 мая 1960 г. «О завершении перевода в 1960 году всех рабочих и служащих на семи- и шестичасовой рабочий день». В то же время не стоит забывать и о том, что данная мера, несмотря на ограниченный социально-профессиональный характер, имела отношение и к крестьянам (численность которых по переписи населения 1959 г. была преобладающей). Если, конечно, учитывать, имевший место массовый характер преобразования колхозов в совхозы, а значит и изменение статуса крестьян-колхозников.
Такой вектор законотворчества был настолько неординарным, что ЦК КПСС, Совет Министров СССР и ВЦСПС 16 мая 1956 г. обратились к подведомственным организациям, руководителям предприятий и учреждений, ко всем рабочим и служащим не преувеличивать в борьбе с нарушителями трудовой дисциплины (прогульщиками, летунами, лодырями и рвачами) «значения мероприятий административного характера». Признавалось целесообразным поднять уровень воспитательной работы, расширить применение мер «общественного воздействия», использование товарищеских судов, повысить качество «всей хозяйственной деятельности предприятий и строек», систематического «создания нормальных производственных и культурно-бытовых условий». В письме отмечалось также, что «укрепление сознательной трудовой дисциплины и борьба с ее нарушителями есть кровное дело самих трудящихся» (КПСС в резолюциях…– Т.9. – С.102-104).
Устаревшие правила рассмотрения производственных конфликтов 1928 г. были заменены Положением о порядке рассмотрения трудовых споров, утвержденного указом Президиума Верховного Совета СССР от 31 января 1957 г. В соответствии с ним трудовые споры подлежали рассмотрению в народном суде, как правило, после рассмотрения их в комиссиях по трудовым спорам и фабрично-заводскими комитетами профсоюзов (Ведомости Верховного Совета СССР. – 1957. – №4. – Ст.58; Хвостов, А.М. Роль профсоюзов и советского суда в охране трудовых прав рабочих и служащих / А.М. Хвостов // Сборник научных трудов. Вып.ІІ. Вопросы государства и права БССР. – Минск: Изд-во АН БССР, 1959. – С.75-76). Эти изменения 15 мая 1959 г. Президиумом Верховного Совета БССР были включены в Кодекс законов о труде Белорусской ССР (Сборник законов Белорусской ССР и указов Президиума Верховного Совета Белорусской ССР. – Т.І. – С.447-453).
Стремление к демократизации государственной жизни нашло свое проявление в мерах, направленных на повышение роли Советов. В январе 1957 г. ЦК КПСС принял постановление «Об улучшении деятельности Советов депутатов трудящихся и укреплении их связей с массами» (КПСС в резолюциях… — Т.9. – С.156-166). Оно способствовало развитию правовой деятельности Советов, в том числе в союзных республиках. В октябре 1957 и июне 1958 гг. Верховный Совет БССР утвердил положения о сельском, поселковом, районном и городском Советах депутатов трудящихся (ЗЗ БССР. – 1957. – №10. – Арт.243; Там же. – 1958. – №6. – Арт.92). Они были нацелены на улучшение деятельности местных органов власти в разрешении вопросов хозяйственного и социально-культурного строительства. В том числе на участие их в координации разработки и контроле исполнения годовых и перспективных производственных планов предприятиями сельскохозяйственного профиля, в разработке планов жилищного, социально-культурного строительства и благоустройства, осуществляемых неподведомственными предприятиями, учреждениями и организациями, расположенными на территории Совета.
В соответствии с Законом СССР от 25 декабря 1958 г. «Об отмене лишения избирательных прав по суду» 27 декабря Президиум Верховного Совета БССР отменил применение лишения избирательных прав по суду в качестве меры уголовного наказания. К тому же все лица, осужденные судами республики к лишению избирательных прав, были освобождены от этого наказания. 29 декабря Президиум Верховного Совета республики внес соответствующие изменения в статьи 2, 14 и 21 Положения о выборах в местные Советы (Ведомости Верховного Совета СССР. – 1959. – №1. – Ст.7; Сборник законов Белорусской ССР и указов Президиума Верховного Совета Белорусской ССР. 1938 – 1967 гг. – Т.ІІ. – С.110; Очерки истории государства и права БССР. – Вып.2. – С.212).
В декабре 1958 г. Верховным Советом СССР были приняты также Основы уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик, законы об уголовной ответственности за государственные, воинские преступления и другие законодательные акты (Ведомости Верховного Совета СССР. – 1959. – №1. – Ст.6, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15). В них наряду с закреплением тенденции на ослабление централизации в законотворчестве дальнейшее развитие получил принцип гуманности. В том числе путем значительного сужения круга особо опасных государственных преступлений в сравнении с ранее действовавшим Положением о государственных преступлениях (1927). Из числа наказаний исключались наиболее антигуманные нормы: изгнание за пределы СССР, поражение в политических правах по суду, «контрреволюционные преступления», «объявление врагом народа». Если прежде судимости могли гаситься только по незначительным преступлениям, то теперь допускалась реабилитация по всем их видам. Провозглашен отказ от принципа аналогии. Запрещено обращение к угрозам и насилию для получения признания. Наказание могло применяться только по приговору суда на основе закона.
Важное значение в укреплении охраны прав имело ограничение применения смертной казни. Основы уголовного законодательства 1958 г. (затем и Уголовный кодекс БССР) допускали ее применение как исключительной меры наказания за особо тяжкие преступления (измена Родине, шпионаж, диверсию, террористический акт, бандитизм, преднамеренное убийство при отягчающих обстоятельствах, специально предусмотренных законодательством). Причем не могли быть приговорены и подвергнуты смертной казни лица, не достигшие на момент совершения преступления 18 лет, и женщины, находившиеся в состоянии беременности во время совершения преступления, к моменту вынесения или исполнения приговора (ст.22) (Сборник законов Белорусской ССР и указов Президиума Верховного Совета Белорусской ССР. – Т.ІІ. 1938-1967 гг. – С.22-23, 109).
Однако наряду с гуманизацией, смягчением ответственности за менее опасные нарушения законности в праве этого времени проявлялась и обратная ей тенденция: усиление наказания за тяжкие преступления. В частности, расширялось применение такой меры наказания, как смертная казнь. В апреле 1954 г. она была распространена и на лиц, осуществивших преднамеренное убийство при отягчающих обстоятельствах (Ведомости Верховного Совета СССР. – 1954. – №11. – Ст.221; Шкурко, В.А. Вопросы наказания в новом уголовном законодательстве / В.А.Шкурко // Сборник научных трудов. – Вып.ІІ. Вопросы государства и права БССР. – С.9).
11 января 1955 г. Президиумом Верховного Совета СССР была установлена уголовная ответственность за умышленные потравы посевов и повреждения насаждений в колхозах и совхозах (ст.6)(Ведомости Верховного Совета СССР. – 1955. – №1. – Ст.4). Хотя есть мнение, что при сохранении законов со значительными минимальными санкциями судебные органы все более активно использовали наказание ниже низшей границы или условное осуждение (Очерки истории государства и права БССР. – Вып.ІІ. – С.248).
Согласно постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 6 марта 1956 г. «Об уставе сельскохозяйственной артели и дальнейшем развитии инициативы колхозников в организации колхозного производства и управлении делами артели», в целом направленного на расширение слабой колхозной демократии, трудодень закреплялся не только в качестве нормы контроля трудовой повинности, но и размера приусадебного надела (участка) колхозного двора. В случае если трудоспособные члены колхозной семьи или постоянных рабочих МТС, проживавших в колхозе, не вырабатывали в колхозе установленного минимума трудодней, то по решению общего собрания колхозников такие колхозные дворы должны были иметь уменьшенные размеры приусадебных участков. При этом постановление запрещало увеличивать размеры приусадебных участков за счет общественных земель и даже рекомендовало сокращать их (п.2-б, 3). Постановление закрепляло принцип на ограничение количества домашнего скота для личного пользования, «с учетом местных условий» (п.2-г) (КПСС в резолюциях… — Т.9. – С.95-96). 27 августа постановлением Совета Министров СССР держателям личного скота запрещалось использовать в качестве кормов хлеб, крупу и другие продукты из государственных и кооперативных магазинов. В условиях отсутствия иных легальных источников обеспечения личного хозяйства кормами (кроме сенокоса и огорода) это постановление, в целом дельное, если не считаться с конкретной ситуацией, ставило крестьянина в тупик. Ему приходилось либо нарушать только что принятое постановление, или сокращать количество скота в своем хозяйстве (История России. ХХ век. – С.525). Более того, новые веяния со стороны «революционных мечтателей» во главе с Н.С.Хрущевым все больше вызывали протест в среде верхнего эшелона власти (практиков, пришедших в кремлевские стены от сохи и станка) и ропот «снизу». У сельчан отбирали земельные наделы, устанавливали предельное количество буренок, хохлаток и хрюшек на усадьбу. Доходило до введения запрета на содержание коз и овец. «Ничто не должно отвлекать советских граждан от построения коммунизма». Сегодня это звучит смешно, но в те годы, не без оснований отмечается на страницах «Народной газеты», крестьянам было не до смеха… (Лещенко, В. Звезда Брежнева / В.Лещенко // Народная газета. – 2006. – 19 снежня. – С.7; Сарокін, А.М. Рэха эпохі крайнасцяў. – С.135-136).
Ради бъективности надо сказать и о том, что и в новых условиях законодатели упорно продолжали бороться не столько за расширение легальных источников обеспечения ЛПХ кормами сколько за поддержание тенденции сокращения в нем поголовья скота и птицы (Об усилении ответственности за скармливание скоту и птице хлеба и других хлебопродуктов, купленных в государственных и кооперативных магазинах: Указ Президиума Верховного Совета Белорусской ССР от 10 июля 1963 г. (с изменениями от 19 мая 1969 г.) // Сборник законов Белорусской ССР и указов Президиума Верховного Совета Белорусской ССР. 1938-1975 гг. – Т. 3. – С. 171).
Сохранение в законодательных актах норм уголовного наказания за антисоветскую агитацию и пропаганду не способствовало развитию демократических настроений в обществе, расширению взаимопонимания между народами мира.
При всем при том осуществленные шаги по обновлению законодательства и правопорядка не только устраняли существенные недостатки руководства и факты безответственности, но и определяли направления работы по систематизации и кодификации права. Не стоит упускать из поля зрения и тот факт, что достигнутое расширение использования демократических принципов способствовало не только росту социальной активности сельчан, но и наращиванию валовой продукции сельского хозяйства. Правда, в величинах ниже плановых и преимущественно на основе экстенсивных факторов (Сарокін, А.М. На ростанях Айчыннай гісторыі. – С.154-167; Он же. Рэха эпохі крайнасцяў. – С.129-142).
1.4. Усиление правового обеспечения реабилитации пострадавших
Подтверждение ХХ съездом КПСС ранее определенной линии на возвращение к «социалистической законности» путем поднятия занавеса над сталинской репрессивной машиной ускорило пересмотр старых обвинений, что увеличило масштабы реабилитации. Здесь большую роль сыграли созданные специальные комиссии, пересматривавшие такие дела в местах заключения и ссылок. Нельзя не учитывать и активизации работы по изменению законодательства в направлении ограничения практики использования методов уголовных репрессий.
В интересах сокращения времени на изучение дел внесудебных органов постановление ЦК КПСС от 19 марта 1956 г. «О рассмотрении дел на лиц, отбывающих наказание за политические, служебные и хозяйственные преступления» предусматривало пересмотр дел на осужденных за контрреволюционные преступления в несудебном порядке. Речь идет о полномочиях специальных комиссий из числа партийно-советских работников при участии специалистов из суда, прокуратуры, МВД и КГБ, которые направлялись в места заключения и ссылок для пересмотра решений внесудебных органов.
Законодательное закрепление основные положения этого постановления получили в одноименном указе Президиума Верховного Совета СССР от 24 марта того же года. При этом комиссии были наделены правом принимать окончательные решения об освобождении необоснованно пострадавших и граждан, осужденных по политическим мотивам, дальнейшее содержание которых под стражей не было необходимым. Компетенция комиссий по реабилитации была подтверждена постановлением Президиума Верховного Совета СССР «О порядке пересмотра судебными органами уголовных дел на осужденных, в отношении которых были приняты решения комиссии Президиума Верховного Совета СССР». В соответствии с ним, как показал анализ, судебные органы наделялись правом пересматривать в порядке надзора уголовные дела осужденных, в которых открылись новые обстоятельства, в отношении к которым приняты решения комиссий об освобождении или сокращении сроков наказания. Показательно и то, что постановление не допускало пересмотра в судебном порядке уголовных дел по обвинению граждан, признанных комиссиями Президиума Верховного Совета СССР необоснованно осужденными. Предусмотренный этими актами регламент реабилитации жертв политических репрессий 30 – 50-х годов был определяющим в правовой базе до середины 80-х годов (Адамушка У. Палітычныя рэпрэсіі 20 – 50-х гадоў на Беларусі. – С.141-142).
Смягчение репрессивного уклона в законодательстве в сочетании с проведением единой судебной практики и судебной политики способствовали облегчению проживания спецпереселенцев в отдаленных районах (Средней Азии, Казахстане, Сибири, Якутии, на Сахалине, в Заполярье). К тому же с осени 1956 г. исправительно-трудовые лагеря стали реорганизовываться в колонии.
С целью закрепления принципа осуществления правосудия на основе объективного выяснения следствием и судом всех обстоятельств дела 19 апреля 1956 г. Президиумом Верховного Совета СССР были отменены постановления от 1 декабря 1934 г. и 14 сентября 1937 г. об исключительном (упрощенном, часто в несудебном порядке, без участия в рассмотрении дел прокурора и адвоката) порядке ведения дел о терроризме, вредительстве и диверсиях. С учетом этого Президиум Верховного Совета БССР в июне 1956 г. исключил из Уголовно-процессуального кодекса БССР статьи 96-б, 240-а, 281-а, 448-а и изменил диспозиции ст. 442 и 454. Так было покончено с упрощенным порядком производства по делам о террористических актах и террористических организациях, вредительстве и диверсиях. К тому же устанавливался единый порядок судопроизводства по уголовным делам, независимо от квалификации преступления и подсудности дела тому или иному суду, что резко ограничивало пополнение тюрем и лагерных зон (Ведомости Верховного Совета СССР. – 1956. – №9. – Ст.193; Очерки истории государства и права БССР. – Вып. 2. – С. 255; История государства и права Белорусской ССР. – Т.2. – С.400).
Вместе с тем процесу реабилитации жертв сталинского режима на основе пересмотра уголовных и политических дел было придано, образно говоря, второе дыхание. Хотя о конкретных его масштабах судить трудно – источники дают разные цифры. Если согласиться с тем, что за 1953 – 1955 гг. по СССР было реабилитировано от 8до 16 , а то и до 56 тыс. человек, то за 1956 – 1959 гг. 90 спецкомиссий реабилитировали 250 тыс. граждан, в основном посмертно (в целом количество политических узников сократилось в 40,7 раза) (Семененко, В.І. Історія Украіни з прадавніх часів до сьогодення / В.І.Семененко, Л.О.Радченко. – Харків, 2000. – С.456). Если за первую половину 1954 г. Верховный суд БССР пересмотрел только несколько десятков дел граждан, отбывавших наказание преимущественно за «контрреволюционные преступления», то за вторую половину 1956 – первую половину 1961 г. – рассмотрел более 30 тыс. дел и реабилитировал около 40 тыс. жителей Беларуси. С учетом работы пленумов Верховного суда БССР и военно-судебных органов (военной прокуратуры, военной коллегии Верховного суда СССР, военного трибунала Белорусского военного округа) за 1954 – 1961 гг. в республике было реабилитировано не менее 62 тыс. осужденных внесудебными и судебными органами (по другим данным, с 1953 по 1961 гг. было реабилитировано 100522 человека). Среди реабилитированных преобладали руководящие партийные, советские и военные кадры, наказанные внесудебными органами (решениями «особых совещаний», «троек») в 1937 – 1938 гг. Причем наиболее значительными темпами реабилитация происходила в течение 1956 – 1958 гг. (56,5% от всего количества реабилитированных жителей Минска и Минской области в течение 1955 – 1963 гг.) (Адамушка У. Палітычныя рэпрэсіі 20 – 50-ых гадоў на Беларусі. – С.15, 142).
Одновременно продолжалась амнистия всех бывших военнопленных, интернированных по возвращении на Родину. К тому же в 1956 – 1957 гг. на основе сформированной законодательной базы по вопросам реабилитации со многих народов, депортированных в 1944 – 1945 гг., были сняты общие обвинения, часть из них по возвращении на историческую родину восстановила государственность (Ведомости Верховного Совета СССР. – 1957. – №4. – Ст.78). В результате сокращалась сеть исправительно-трудовых лагерей (ГУЛАГа). Практически система политических репрессий сталинского правления, лагерей и принудительных поселений была ликвидирована. При этом до начала 60-х годов органы КГБ и прокуратуры пересмотрели дела на 5,5 млн граждан, состоявших на учете репрессивных структур. Сняв с учета 58%, власть фактически реабилитировала этих людей (Семененко, В.І. Історія Украіни з прадавніх часів до сьогодення. – С.456).
Однако процесс реабилитации невинно осужденных был далек от завершения. За 1956 – 1962 гг. из общего количества политически репрессированных жителей Минска, Минской и Витебской областей в 1920-е – начале 50-х годов было реабилитировано 27,3% ко всем реабилитированным в течение 1955 – 1994 гг. Выходит, это была сравнительно небольшая группа пострадавших. Более того, не все жертвы реабилитировались полностью. Не до конца справедливо оценены были А.В.Балицкий, Л.А.Гениюш, Д.Ф.Жилунович. В.Ю.Ластовский, И.Ю.Лёсик, С.М.Некрашевич, Д.Ф.Прищепов, А.А.Смолич и др. В этом, думается, одна из причин сущностной характеристики данной волны реабилитации как стыдливой. Бывшие соратники И.В.Сталина, остававшиеся на верхушке пирамиды власти, далее пойти не могли. В противном случае самим надо было нести ответственность за преступления. Значит, развенчание образа И.В.Сталина являлось своеобразным отводом удара от соавторов преступлений (террора) сталинского руководства. Тем более, что продолжали действовать службы политического розыска в интересах определения политической зрелости строителей коммунистического общества. В этом находил свое проявление и тот факт, что в стране не было силы, способной противостоять правящему «коллективному руководству».
Юридическая реабилитация, как уже отмечалось, сопровождалась восстановлением гражданских прав, в том числе партийного стажа (за исключением преимущественно бывших троцкистов). На виду стали фамилии тех, кого долго боялись вспоминать публично, и труды забытых авторов (как противников наращивания оборотов «красного колеса» репрессивной машины, так и самых рьяных организаторов массовых репрессий). Это А.И.Александрович, К.В.Гей, Н.Ф.Гикало, П.Р.Головач, Н.М.Голодед, М.И.Горецкий, Д.Ф.Жилунович, В.М.Игнатовский, М.С.Чарот и другие.
Несмотря на ограниченность предпринятых мер по разрушению негативного наследия сталинской эпохи, они прекратили массовые репрессии и придали процессу реабилитации массовый характер, вывели страну на путь перехода от тоталитаризма к либерализму. Уже на начало второй половины 50-х годов советские юристы во имя «укрепления социалистической законности» во многом отказались от опыта сталинского времени. Это вскоре проявилось не только в изменении, но и в признании утратившими силу законодательных актов по разным отраслям права. Предпринятые действия не только устраняли недостатки прошлого руководства и факты его безответственности, освященные соответствующим законодательством, но и определили направления углубления демократических черт права, выявили потребность развития тенденции расширения сферы применения права, систематизации и кодификации его. Другое дело, как удалось закрепить начатый процесс.
Проведенная после 1953 г. либерализация правовой системы обнадеживала. Хотя по своему характеру она была неоднозначной, ограниченной. При этом она привела, с одной стороны, к надлому окостеневших конструкций, с другой – к усложнению противоречий в обществе, освобождению от занимаемых должностей части людей, потери ими постоянного места жительства и … затуханию реабилитации. С приходом осенью 1964 г. к партийно-государственному руководству «группы товарищей» во главе с Л.И. Брежневым на самом деле в прошлом остались поиски «врагов народа», появились даже диссиденты – легальная оппозиция. По селам больше никто не ездил на подводах или в «воронке» с «максимом» и крестьяне могли более или менее спокойно держать личное хозяйство. Это нашло отражение, в частности, в указе Президиума Верховного Совета БССР от 4 февраля 1965 г. «О нормах скота, находящегося в личной собственности граждан, не являющихся членами колхозов» и в постановлении Совета Министров БССР от 25 января 1965 г. «Об устранении необоснованных ограничений личного подсобного хозяйства колхозников, рабочих и служащих». Не стало особых проблем с выплатой государственных пенсий крестьянам (правда, порой, в очень мизерных размерах), получением последними паспортов, особенно желавшим учиться в городе. Центр дал отбой «кукурузной лихорадке». Стала менее навязчивой и трескотня о скором наступлении коммунистического рая. Следует сказать и о том, что в Конституции СССР 1936 г. и в Конституции БССР 1937 г. (ст. 106) все еще фигурировал термин «враг народа». А в Конституции СССР 1977г. и в Конституции БССР 1978г. не получила, так сказать, гражданства частная собственность, хотя допускалась индивидуальная трудовая деятельность (ст.17 Конституции БССР). При этом, как справедливо отмечается в белорусской постсоветской историографии, действовали законодательные акты, запрещавшие, в частности, колхознику иметь своего коня, вола, быка, две дойные коровы, а кузнецу-одиночке – ковать изделия из железа. Были и другие запреты. Но это тема отдельного разговора. Кстати, как и об углубленном осмыслении рассмотренных выше вопросов.
В целом можно отметить, что для развития права рассматриваемого периода характерно:
1) демократизация, в том числе в направлении привлечения общественности к борьбе с правонарушениями и сужения сферы уголовной ответственности за действия; смягчение климата страха;
2) расширение сферы применения права;
3) высокая степень динамизма;
4) направленность к систематизации и кодификации действующего законодательства;
5) базирование законодательства Белорусской ССР, как и других союзных республик, на общесоюзных актах.
Эти тенденции проявились под влиянием тех задач, которые определялись правящей коммунистической партией в социально-экономической, политической и других сферах общественной жизни относительно федеративного Союза ССР.
Глубокое осмысление изложенных проблем позволяет понять сущность кризиса, охватившего общество и повысившего социальную напряженность не только в начале 50-х годов, но и на рубеже 60-х, а также в 80-е годы.
В то же время есть основания полагать: накопленный опыт законотворчества по либерализации правовых отношений, расширении прав субъектов федерации высветил те ориентиры, которые наполняются более полным реальным содержанием в Республике Беларусь.
* * *
31 метод психологического и физического воздействия на подследственных с целью заставить их признать свою «вину» перед советским государством подробно рассмотрел А.И.Солженицын в книге (Архипелаг ГУЛАГ, 1918 – 1956: Опыт художественного исследования: В 3 т. – М.; Минск: Мастац. літ., Сов. писатель, 1990). О применении утонченных, садистских пыток и нравственных издевательств при ведении допросов рассказал в книге воспоминаний (Колокол мой – правда. – Минск: Беларусь, 1989) и бывший государственный деятель БССР А.Ф.Ковалев, который в 1939 г. был арестован органами НКВД. Еще в 1930-е годы белорусский литератор Ф.К.Алехнович написал книгу (У капцюрах ГПУ. – Мінск: Мастац. літ., 1994), в которой отображены теория и практика сталинского режима. Поведение крестьян белорусского Полесья «на крутом повороте» описано И.П. Мележем в произведении «Завеi, снежань» (Збор твораў: У 10 т. – т. 7. Завеі, снежань. Раман з “Палескай хронікі”. – Мінск: Мастац. Літ., 1983). Трагизм последствий культа личности, раскулачивания, «раскрестьянивания» хозяина земли в центре повестей В.В.Быкова «Знак бяды» и «Аблава» (Поўны збор твораў: У 14 т. – Т.2. Аповесці, апавяданні. – Мінск: Саюз беларускіх пісьменнікаў; М: ТАА “Выдавецтва “Время””, 2005). О сложных 30 – 50-х годах ХХ в. правдиво рассказано в документальной автобиографической «сибирской трилогии» С.И. Граховского: “Зона маўчання”, “Такія сінія снягі” і “З воўчым білетам” (Выбраныя творы. – Мінск: Кнігазбор, 2007). Судьба спецпереселенцев, в том числе из Беларуси, прослежена Э.А.Касперовичем (Спецпереселенцы. – Минск: Беларусь, 1991). Сущность механизма репрессий и его эволюция осмыслены в книгах А.Н.Сорокина (На ростанях Айчыннай гісторыі. Беларуская вёска: Ад Дэкрэта да Кодэкса аб зямлі (1917 – 1990-ыя гады). – Мінск: Права і эканоміка, 1999; Рэха эпохі крайнасцяў. Беларуская вёска: Ад Дэкрэта да Кодэкса аб зямлі (1917 – 1990-ыя гады). – Мінск: Права і эканоміка, 2005).
Глубиной раскрытия восприятия западно-белорусскими крестьянами событий Первой Мировой войны, путей и методов борьбы советской власти и ее противников, а также польского правительства на «усходніх крэсах» за реализацию поставленных задач в 1910-х – 1920-х гг. выделяется «семейная хроника» В.В. Гниломедова «Улiс з Прускi» (Мінск: Маст. літ., 2006), «Расiя» (Мiнск: Б. выд., 2007) и «Вяртанне» (Полымя. – 2006. — №3, №4, №11; 2007. – № 10, № 11). Эпической панорамой выявления реальных событий в Беларуси двадцатого столетия представлен роман В.Т.Яковенко «Пакутны век» (Мінск: Выд. І.П.Логвінаў, 2006). Послевоенная жизнь в западной части Беларуси в ходе коллективизации отражена в романе А.П.Рыбака (Галаброды. – Мінск: Кнігазбор, 2007).
Понятно, эти и подобные им работы – не сборники нормативных правовых актов, являющихся лучшим материалом для изучения вопросов темы. Однако знакомство с ними целесообразно для более полного представления того, от какого наследства приходилось отказываться.

2. Кодификация законодательства и тенденции развития права: конец 50-х – середина 80-х годов
2.1. Причины. Основы законодательства Союза ССР и союзных республик
Кодификация законодательства, происходящая от латинского codification, от codex – собрание законов и facio – делаю – наиболее сложная и совершенная форма систематизации нормативных правовых актов отдельной отрасли или иной части права, предполагающая упорядочение правовых норм на основе переработки их содержания, отмены одних и принятия других нормативных правовых материалов. Считается, что термин «кодификация» ввел в оборот известный английский философ и юрист И.Бентам (1748 – 1832 гг.). Формами кодификации законодательства являются основы, кодексы, уставы, положения и др. Кодификация обычно сопровождается большой научной работой, создание некоторых кодексов становится важным этапом в развитии права данной страны, а то и права в целом. Кодексы как форма систематизации законодательства по различным отраслям права (уголовный, гражданский, трудовой и др.) надежно вошли в правотворческую практику в советской Беларуси в 20-х гг., когда создавались основы советской правовой системы.
С учетом федеративного характера СССР кодификационные работы в нем происходили на уровне союзных республик. Причем для обеспечения единых принципов функционирования общесоюзного законодательства и субъектов федерации – союзных республик – в Конституции СССР проводилось разграничение компетенции Союза ССР и союзной республики в сфере законодательства. Эту же цель преследовали важные нормативные правовые акты – Основные начала, основы и общие начала законодательства по соответствующим отраслям права либо сферы государственной деятельности, которые принимались на уровне Союза по тем вопросам, по которым союзные республики принимали собственные кодексы, пересматривали действующие кодексы и законы. Как известно, впервые в отечественной правовой истории Основы как специфическая для советской федерации форма общесоюзного кодификационного закона были использованы в 20-е годы. В соответствии с Конституцией СССР 1924г. ЦИК СССР принял Основы судоустройства Союза ССР и союзных республик, Основные начала уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик, Основы уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик (1924 г.), Общие начала землепользования и землеустройства Союза ССР и союзных республик (1928 г.).
Согласно первоначальной редакции Конституции СССР 1936 г. к компетенции высших законодательных органов Союза ССР были отнесены вопросы законодательства о судоустройстве и судопроизводстве, а также подготовки и принятия уголовного и гражданского кодексов (ст.14) (Съезды Советов Союза ССР… – Т. ІІІ. 1922 – 1936. – 1960. – С.230-231). Поэтому законотворческая деятельность союзных республик в соответствующих отраслях права и правосудии стала весьма ограниченной. Изменения и дополнения в кодексы вносились на основе общесоюзного законодательства.
Соответственно установки ХХ съезда КПСС на расширение прав союзных республик в сфере законодательства активизировалась их нормотворческая деятельность, развернулась работа по систематизации и кодификации законодательства Белорусской ССР. Согласно закону Верховного Совета СССР от 11 февраля 1957 г. «Об отнесении к ведению союзных республик законодательства об устройстве судов союзных республик, принятия гражданского, уголовного и процессуального кодексов» была разграничена законодательная компетенция в этих вопросах между СССР и входящими в его состав республиками. При этом за общесоюзными законодательными органами в целях сохранения единства советской законности закреплялось право на принятие Основ законодательства Союза ССР и союзных республик в этих сферах. Общесоюзные основы представляли собой юридическую базу для развития республиканского законодательства. Они определяли общие принципиальные положения соответствующих отраслей права. Отсюда, законодательные органы союзных республик в соответствии с ними должны были принимать республиканские кодексы, отражая в них национальные, бытовые, хозяйственные и иные специфические особенности каждой данной республики (Очерки истории государства и права БССР. – Вып.2. – С.195-196).
В соответствии с Конституцией СССР 1977 г. к ведению Союза ССР относились обеспечение единства законодательного регулирования на всей территории СССР, установление Основ законодательства Союза ССР и союзных республик. Со второй половины 50-х – 80-е гг. в стране было принято 16 актов такого типа. Их даже стали считать главной формой федеративного законодательства (Основы законодательства // Тихомиров, Л.В. Юридическая энциклопедия. – 5-е изд., доп. и перераб. / Под ред. М.Ю.Тихомировой / Л.В.Тихомиров, М.Ю.Тихомирова. – М.: Б.изд., 2006. – С.597). Это явилось результатом развития тенденции демократизации общества, остро поставившей вопрос систематизации большого количества действующих нормативных правовых актов. С другой стороны, это было следствие ослабления чрезмерной централизации командно-административной системы в сфере законодательной деятельности в пользу союзных республик, которые стремились к большей самостоятельности в этой сфере. Не случайно во второй половине 50-х годов были расширены права (а, по сути, восстановлены права, отмененные Конституцией 1936 г.) союзных республик в области законодательства и осуществления правосудия.
Начало активизации работы по подготовке новых законов об основах законодательства положил упоминавшийся ранее февральский (1957 г.) закон Верховного Совета СССР «Об отнесении к ведению союзных республик законодательства об устройстве судов союзных республик, принятия гражданского, уголовного и процессуального кодексов». С учетом принципов, заложенных центральным аппаратом СССР в «Основы законодательства о судоустройстве Союза ССР, союзных и автономных республик» (декабрь 1958 г.) в ноябре 1959 г. Верховным Советом БССР был принят закон «О судоустройстве Белорусской ССР» (Сборник законов Белорусской ССР и указов Президиума Верховного Совета Белорусской ССР. 1938 – 1974 гг. – Т.2. – 1975. – С.5-42). Следует сказать и о том, что принятию Основ по различным отраслям (частям) права предшествовала глубокая научная подготовка и, как правило, согласно терминологии времени, всенародное обсуждение. На их основе союзные республики развертывали работы по пересмотру действующих и подготовке собственных кодексов и законов по основным отраслям права вплоть до середины 80-х годов. В республике работой по непосредственной подготовке кодексов по той или иной отрасли права занимались комиссии Министерства юстиции (в 60-е гг. Юридическая Комиссия при Совете Министров БССР), Комиссии законодательных предположений Верховного Совета БССР. К работе Комиссий привлекались работники министерств, ведомств, правоохранительных органов республики, а также научно-исследовательских учреждений и учебных заведений. На завершающем этапе подготовки проектов новых кодексов и их обсуждении участвовали сотрудники республиканских и местных органов власти, аппарата ЦК КПБ, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР.
В декабре 1958 г. Верховный Совет СССР принял единые для всей страны Основы уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик (Сборник законов СССР и указов Президиума Верховного Совета СССР. 1938 – 1975 гг. – Т.3. – С.309 – 335). Они заменили действовавшие с 1924 г. Основные начала уголовного законодательства СССР и союзных республик и стали базовыми для формирования Кодексов в каждой республике. Общесоюзный кодификационный закон определял, какие деяния являются преступными и устанавливал наказания, подлежащие применению. В декабре 1958 г. Верховный Совет СССР принял закон «Об уголовной ответственности за государственные преступления» и «Об уголовной ответственности за воинские преступления» (Там же. – С.351-359, 360-371). Эти законы заменили аналогичные правовые акты, действовавшие с 1927 г. К тому же были более полно обозначены тенденции кодификации права.
Главной задачей советского уголовного законодательства Основы провозглашали «охрану советского общественного и государственного строя, социалистической собственности и прав граждан и всего социалистического правопорядка от преступных посягательств» (ст.1). Преступным признавалось общественно опасное деяние, предусмотренное уголовным законом (ст.2). С учетом этого действовавшая прежде норма о применении уголовного закона по аналогии отменялась. Закон, устанавливавший наказуемость действия или усиливавший наказание за него, не имел обратной силы, то есть не распространялся на действия, совершенные до ввода его в силу. Основы подчеркивали принцип индивидуализации наказания и связь уголовной ответственности со степенью вины. Отменялся принцип объективного изменения, согласно которому наказание применялось без учета факта виновности (к лицам, признанным «социально опасными», к родственникам обвиняемого и т.д.). В соответствии с Основами наказание могло применяться только по приговору суда, с учетом всех объективных и субъективных аспектов дела. Был повышен минимальный возраст наступления уголовной ответственности (с 14 до 16 лет), хотя прежний (даже с 12 лет) действовал в случаях наиболее тяжких преступлений (разбой, изнасилование и др.).
В порядке ограничения применения наказания исключались такие его виды как объявление «врагом народа», изгнание из СССР, поражение в политических правах по суду. Максимальный срок лишения свободы устанавливался не свыше 15 лет (ст.23; вместо 25 лет прежде). В духе справедливости и гуманности Основы предусматривали возможность освобождения от уголовной ответственности в случаях, если совершенное деяние или сам виновный потеряли «характер общественно опасного» (ст.43). Из системы наказаний относительно беременных женщин были исключены смертная казнь, ссылка и высылка. Ссылка и высылка также не допускалась относительно женщин, имевших несовершеннолетних детей. Заметно сократилось применение такой меры наказания, которой увлекались в сталинский период, как конфискация имущества.
Смертная казнь предусматривалась только за осуществление государственных преступлений и за умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах и рассматривалась как исключительная и временная мера до ее отмены. Однако положение о том, что она может быть предусмотрена в отдельных случаях и за некоторые другие особенно тяжкие преступления (ст.22) было явно неудачным, ибо давало легальную возможность расширения сферы применения этой исключительной меры наказания. Не случайно вскоре по принятии республиканских уголовных кодексов (начиная с 1962 г.) последовала серия уголовных законов об усилении ответственности за взятки, сопротивление работнику милиции и народному дружиннику, за хищение в особо крупных размерах государственного и общественного имущества, которыми предусматривалось и применение исключительной меры наказания смертной казни (ст. 91 УК БССР) (Доўнар Т.І. Гісторыя дзяржавы і права Беларусі. – С.273).
В декабре 1961 г. Верховным Советом СССР были приняты Основы гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик (Сборник законов СССР и указов Президиума Верховного Совета СССР. 1938 – 1975. – Т.3. –С.211-259). Это была первая кодификация норм советского гражданского законодательства на общесоюзном уровне. В июне 1968 г. Верховный Совет СССР принял Основы законодательства Союза ССР и союзных республик о браке и семье, в декабре того же года – Основы земельного законодательства Союза ССР и союзных республик. В Основы земельного законодательства были включены апробированные нормы предыдущего законодательства, а также введены новые положения по рациональному использованию земли. Было сформулировано также новое определение земельного фонда. Статья 4 напоминала: «Вся земля в СССР составляет единый государственный земельный фонд». В июле 1970 г. Верховным Советом СССР утверждены Основы законодательства Союза ССР и союзных республик о труде (Там же. Т.1. – 1975. – С.607-631; — Т.3. – С.3-41, 269-285; Основы земельного законодательства Союза ССР и союзных республик. – М.: Юридическая литература, 1969. – С.6). Согласно Основ все союзные акты и республик относительно той или иной отрасли (подотрасли) приводились в соответствие и разрабатывались в соответствии с заложенными в них принципами.
В конечном итоге, основы законодательства явились кодифицированными законами по вопросам совместной компетенции СССР и союзных республик. Кодификация законодательства способствовала приведению советского, в том числе и белорусского, законодательства в соответствие с потребностями времени. Основы систематически излагали кардинального характера положения соответствующих отраслей (частей) права и наиболее важные нормы по вопросам, которые во всех союзных республиках должны были решаться одинаково. Отсюда оправдано отнесение Основ законодательства (наряду с Конституциями СССР 1936 и 1977 гг.) к числу главных источников, на базе которых разрабатывались республиканские кодексы. При этом каждая республика излагала в своих кодексах или законах положения и нормы Основ законодательства, порой дополняя их нормами, отражающими специфические условия хозяйства, быта и жизни республики.
Будем иметь в виду и то, что одновременно с кодификацией общепризнанных отраслей права шла работа по формированию его новых отраслей: в 1969 г. утверждены Основы законодательства об охране здоровья, в декабре 1970 г. – Основы водного законодательства, в 1973 г. — Основы законодательства о народном образовании, в 1975 г. — Основы законодательства о недрах, в 1977 г. — Основы лесного законодательства, в 1980 г. — Основы законодательства об административных правонарушениях. Примечательно, что кодификация новых отраслей права проводилась на союзном уровне.
Основы законодательства позитивно воздействовали на разработку и создание кодексов и других законодательных актов Белорусской ССР. Неслучайно только с 1959 по 1967 г. Верховным Советом БССР были приняты 124 законодательных акта. Причем, если до середины 50-х гг. Верховным Советом республики принимались только законы о народнохозяйственных планах, государственных бюджетах и утверждались указы Президиума Верховного Совета БССР, то в последующие годы, как отмечается в историко-правовой литературе, — принимаются законы об охране природы, о статусе и порядке отзыва депутатов Верховного Совета БССР, местного Совета, судей и народных заседателей судов, об адвокатуре, о постоянных комиссиях Верховного Совета республики и другие правовые акты.
В соответствии с Основами разрабатывались, принимались и вводились в действие новые республиканские кодексы по основным отраслям права, конкретизировавшие и уточнявшие их положения. С 1960 по 1985 г. в БССР было принято 13 кодексов. Часть из них действовала (понятно, с изменениями и дополнениями) вплоть до начала ХХІ века. Все это явилось следствием расширения сферы самостоятельного правотворчества союзной республики.
2.2. Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы
В соответствии с Основами уголовное законодательство рассматриваемого периода развивалось в двух основных направлениях. Во-первых, продолжалось развитие тенденции сужения и смягчения жесткости ответственности за действия, не представлявшие большой общественной опасности при значительном усилении наказания за наиболее тяжкие преступления и неоднократное совершение преступлений. Во-вторых, усиливались правовые гарантии при определении виновности лица, совершившего уголовно-правовое нарушение. В ст. 160 Конституции СССР 1977 г. указывалось: «Никто не может быть признан виновным в совершении преступления, а также подвергнут уголовному наказанию иначе как по приговору суда и в соответствии с законом». Следует учитывать также, что в развитии уголовного права в Беларуси основополагающая роль принадлежала общесоюзным законам. Неслучайно изменения и дополнения в уголовном законодательстве базировались на общесоюзных актах.
Подготовленный специальной комиссией проект нового Уголовного кодекса (УК) БССР в 1959 – 1960 гг. обсуждался научными и практическими работниками, всей юридической общественностью. Их замечания были обобщены, изучены и учтены специальной комиссией и Комиссией законодательных предположений Верховного Совета БССР. Доработанный с учетом замечаний новый Уголовный кодекс Белорусской ССР был утвержден Верховным Советом республики 29 декабря 1960 г. (введен в действие с 1 апреля 1961 г.) (СЗ БССР. – 1961. — №1. – Ст.4; Сборник законов Белорусской ССР. 1938 – 1974 гг. – Т.2. – С.190-282). Он заменил УК БССР 1928 г. Важным источником рассматриваемого кодекса явились также общесоюзные законы об уголовной ответственности за государственные и воинские преступления, а также общесоюзные законы, определяющие ответственность за иные преступления, направленные против интересов Союза ССР (ст.2).
Новый Уголовный кодекс состоял из Общей и Особенной частей. Пять разделов Общей части включали принципиальные положения Основ уголовного законодательства. В их числе трактовка понятий «преступление» (ст.7), «соучастие» (ст.17), определялся возраст наступления уголовной ответственности (ст.10), сферы уголовной ответственности, а также ограничения в применении наказания (ст.36-54).
Общая часть впервые включала главу, регламентировавшую применение принудительных мер медицинского и воспитательного характера (ст.55-60). В то же время, как показал анализ, сферы уголовной ответственности стали более узкими, на что были направлены и новые ограничения применения наказания. Кодекс предусматривал возможность освобождения от уголовной ответственности при установлении, что ко времени расследования или рассмотрения дела в суде совершенное деяние потеряло характер общественно опасного или сам виновный перестал быть общественно опасным. Виновный освобождался от уголовной ответственности и в том случае, если он благодаря своему безупречному поведению и честному отношению к труду ко времени рассмотрения дела в суде не мог быть признан общественно опасным (ст.48). Были впервые введены институты освобождения от уголовной ответственности с передачей дела в товарищеский суд при совершении впервые малозначительного преступления (ст.49), а также в связи с передачей виновного на поруки при совершении преступления небольшой общественной опасности (ст.50). Вместе с тем, имевшее место увлечение применением этих статей отрицательно сказалось на успешной борьбе с преступностью.
Как показал анализ, УК БССР предусматривал применение следующих видов наказания (ст.2): лишение свободы; ссылка; высылка; исправительные работы без лишения свободы; лишение права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью; штраф, увольнение от должности; общественное порицание; направление в дисциплинарный батальон военнослужащих срочной службы; конфискация имущества; лишение воинского или специального звания. Максимальный срок лишения свободы не должен был превышать 15 лет (ст.23), а срок ссылки был сокращен с 10 до 5 лет (ст.25). С 25 до 20% уменьшен размер удержания в доход государству из заработка при исправительных работах (ст.27). В виде временной исключительной меры наказания допускалось применение смертной казни (ст.22).
В УК БССР был конкретизирован институт условного осуждения с испытательным сроком в 5 лет (вместо 10 лет по УК БССР 1928 г.). Впервые законодательно определено понятие особо опасного рецидивиста и оговорено, что к таким лицам не могло быть применено условно-досрочное освобождение, амнистия и др. (ст.24).
Особенная часть УК содержала 11 глав, определявших виды преступлений: 1) государственные преступления; 2) преступления против социалистической собственности; 3) преступления против жизни, здоровья, свободы и достоинства личности; 4) преступления против политических, трудовых, жилищных и иных прав граждан; 5) преступления против личной собственности граждан; 6) хозяйственные преступления; 7) должностные преступления; 8) преступления против правосудия; 9) преступления против порядка управления; 10) преступления против общественной безопасности, общественного порядка и здоровья населения; 11) воинские преступления.
В сравнении с УК БССР 1928 г. в новом УК существенно изменилась система Особенной части. Так, имущественные преступления (гл.7 УК БССР 1928 г.) разделены на преступления против социалистической собственности и преступления против личной собственности. Созданы главы о хозяйственных преступлениях, о преступлениях против политических, трудовых, жилищных и иных прав граждан, против правосудия. Примечательно и то, что в УК закреплялась тенденция на сужение области уголовно-наказуемого поведения. В итоге ряд составов преступлений исключались (дискредитирование власти, провокация взятки, нарушение правил торговли, понуждение к аборту). С другой стороны, ряд действий признавались преступными (в частности, самогоноварение) в случае их совершения после применения мер общественного или административного воздействия; сужался ряд составов преступлений (например, выпуск недоброкачественной продукции признавался уголовно-наказуемым только в случае неоднократности или крупных размеров).
В ходе практического применения УК БССР 1960 г. его нормы дополнялись и изменялись. Тем самым ликвидировались некоторые его пробелы, а также уточнялись отдельные его нормы. Причем многие дополнения, внесенные в УК БССР, были предопределены общесоюзными уголовными законами.
Значительная часть дополнений была вызвана необходимостью введения уголовной ответственности за деяния, которые во время принятия УК не считались преступными: самогоноварение, совершенное впервые; небрежное использование или хранение сельскохозяйственной техники; заранее не обещанное укрывательство (1961 г.); получение взятки при отягчающих обстоятельствах; сопротивление работнику милиции или народному дружиннику, не сопряженное с насилием или угрозой его применения (1962 г.); скармливание скоту и птице хлебопродуктов; самовольная без надобности остановка поезда (1963 г.); мелкое хищение социалистического имущества, совершенное впервые; угон автотранспортных средств без цели их хищения (1965 г.); вовлечение несовершеннолетних в пьянство (1966 г.); нарушение правил охраны линий связи (1969 г.); за разглашение тайны усыновления (1970 г.). Со временем уточнялись и дополнялись не только статьи, ранее не изменявшиеся, но и переработанные. Вводились также и новые статьи.
В 1973 – 1975 гг. устанавливается уголовная ответственность за доведение несовершеннолетнего до состояния опьянения; за угон воздушного судна (вплоть до смертной казни), укрывательство и недоносительство этого преступления; за действия, способствующие наркомании. Одновременно была уточнена и повышена ответственность за изготовление и сбыт крепких спиртных напитков и др. Были внесены изменения и дополнения, связанные с усилением наказаний за ряд особо тяжких преступлений. Это привело к расширению применения смертной казни (за хищение социалистического имущества в особо крупных размерах; фальшивомонетничество, совершенное в виде промысла или в крупных размерах; действия, дезорганизующие работу исправительно-трудовых учреждений; посягательство на жизнь работника милиции или дружинника; изнасилование, получение взятки, совершенные при отягчающих обстоятельствах).
Одновременно вносились изменения, направленные на смягчение наказаний (в частности в ст.163, ч.1 и 234, п. «г»). Следует также учитывать, что УК БССР 1960 г. принимался в условиях широкого распространения субъективного мнения в уголовной политике о возможности в самые краткие сроки покончить с преступностью в СССР. Поэтому значительная часть изменений в нем была вызвана необходимостью исправления последствий этой субъективистской тенденции. Принятый Верховным Советом БССР 29 декабря 1960 г. Уголовный кодекс с изменениями и дополнениями, направленный на преодоление идеологической предвзятости и ликвидацию выявленных в ходе правоприменительной практики пробелов в уголовном законе, действовал до 1 января 2001 г. Это значит до введения в силу принятого Палатой представителей Национального собрания Республики Беларусь 2 июня 1999 г. нового УК Республики Беларусь. Особенно интенсивными стали изменения содержания УК после провозглашения в 1990 г. государственного суверенитета Беларуси. С сентября 1991 г. УК БССР стал официально называться Уголовным кодексом Республики Беларусь. Развернулся процесс подготовки проекта нового УК Беларуси. Многократные и основательные изменения и дополнения УК БССР 1960 г. способствовали тому, что его содержание во второй половине 90-х годов существенно отличалось от первоначального варианта.
В соответствии с уровнем развития советской доктрины уголовного права УК БССР 1960 г. содержал нормы, не отвечавшие требованиям общепризнанных принципов международного права в области охраны прав человека. Это касается норм о нарушении паспортных правил (ст.194), о систематическом занятии бродяжничеством или попрошайничеством (ст.204), частнопредпринимательской деятельностью и коммерческим посредничеством (ст.150). На существенное ограничение политических прав человека была направлена норма об ответственности за антисоветскую агитацию и пропаганду (ст.67) (Уголовное право. Общая часть: Учебник / Н.А.Бабий, А.В.Барков, И.О. Грунтов и др.; Под ред. В.М.Хомича. – Минск: Тесей, 2002. – С.456).
В целом же Уголовный кодекс БССР 1960 г. в сравнении с предыдущим уголовным законодательством был более гуманным и прогрессивным. Однако серьезно повлиять на преступность, как отмечается в белорусской постсоветской историко-правовой литературе, он не мог. Преступность все более профессионализировалась, а организованная преступность сращивалась с коррумпированными элементами, порой на самых высоких уровнях партийной и государственной власти. Подтверждением тому – процессы о «рыбном» и «торговом» делах в РСФСР, «хлопковом деле» в Узбекистане и др. (Доўнар Т.І. Гісторыя дзяржавы і права Беларусі. – С.276).
В русле кодификации права развивалось уголовно-процессуальное законодательство. Оно во многом устраняло негативные явления в деятельности органов дознания, следствия, прокуратуры и суда, допущенные прежде. На базе принятых 25 декабря 1958 г. Верховным Советом СССР Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик был разработан новый Уголовно-процессуальный кодекс Белорусской ССР (УПК). Он был утвержден Верховным Советом БССР 29 декабря 1960 г. и введен в действие с 1 апреля 1961 г. (Сборник законов Белорусской ССР и указов Президиума Верховного Совета Белорусской ССР. 1938 – 1974 гг. – Т.2. – С.402-539).
Уголовно-процессуальный кодекс БССР закрепил более совершенный порядок возбуждения, расследования, рассмотрения и разрешения уголовных дел, определил более демократические основы деятельности органов дознания, следствия, прокуратуры и суда по производству уголовных дел, расширил права и гарантии прав участников судебного процесса. При этом регламентировался единый процессуальный порядок производства уголовных дел; исключалось процессуальное упрощенчество при их расследовании, рассмотрении и разрешении; уделялось особое внимание вовлечению общественности в работу по борьбе с преступностью. УПК не только нацеливал на обеспечение неотвратимости наказания, но и на необходимость выявления условий и причин, способствовавших совершению преступлений, проведения мер, направленных на их предупреждение и профилактику.
Первоначально УПК БССР состоял из 34 глав, объединенных в семь разделов. Они раскрывали общие положения уголовного процесса, права и обязанности его участников, источники доказательств, порядок возбуждения уголовного дела и деятельности органов дознания и предварительного следствия, судопроизводства, исполнения судебных приговоров и др. Позже УПК БССР был дополнен новыми положениями, статьями. Появились новые главы и два раздела. Так, в 1966 г. в УПК был включен раздел «Производство по делам о хулиганстве» (Сборник законов Белорусской ССР и указов Президиума Верховного Совета Белорусской ССР. 1938 – 1974 гг. – Т.2. – С.402-539).
В УПК БССР 1960 г. нашли отражение принципы правосудия, закрепленные еще правовой реформой в России 1864 года. В их числе презумпция невиновности, соблюдение законности и установление истины (правды, как говорил Ф.Н.Плевако) по каждому уголовному делу. Отсюда суд, прокурор, следователь и лицо, производящее дознание (дознаватель), должны были принять все предусмотренные законом меры для всестороннего, полного и объективного исследования обстоятельств дела, выявлять как уличающие, так и оправдывающие, как отягчающие, так и смягчающие обстоятельства. Впервые был законодательно закреплен принцип осуществления правосудия по уголовным делам только судом. Никто не мог быть признан виновным в совершении преступления и подвергнут наказанию иначе как по приговору суда.
УПК закрепил и такие важные принципы, как осуществление правосудия на началах равенства перед законом и судом, обязательное участие в судебном разбирательстве народных заседателей и коллегиальное рассмотрение дел; независимость судей и подчинение их только закону; ведение процесса на национальном языке или на языке большинства населения данной местности; гласность и публичность заседаний, обеспечение обвиняемому права на защиту и др.
Практика применения уголовно-процессуального законодательства, введение в УК БССР новых составов преступлений, изменения в системе правоохранительных органов, а также необходимость более полного обеспечения прав граждан потребовали внесения изменений и дополнений в УПК БССР 1960 г. В 1966 г. были введены статьи, регламентировавшие порядок привлечения специалистов для участия в деле, условия и порядок применения звукозаписи, киносъемки и других технических средств при проведении следствия. В 1970 г. УПК был дополнен статьями о порядке содержания под стражей как мере пресечения, об обязательном участии защитника на предварительном следствии с момента объявления обвиняемому об окончании предварительного следствия, и по делам лиц, не владеющих языком судопроизводства, а также обвиняемых в преступлениях, за которые могла быть назначена смертная казнь. Существенные изменения и дополнения УПК вносились и в последующие годы. Об этом свидетельствует то, что со времени его принятия по 1992 г. количество статей в нем было увеличено с 399 до 441 (Вишневский, А.Ф. Очерки истории государства и права Республики Беларусь (1917 – 1995 гг.): Учеб. пособие. / А.Ф.Вишневский. – Минск: ТПА «Форум», 1995. – С.166-168).
Подводя итог сказанному заметим, что прежняя порочная система уголовных наказаний, в частности – за опоздание на работу, за «сбор колосков» и прочие зачастую относительно мелкие преступления была разрушена. Ответственность за такие негативные действия была фактически сведена к предупредительной, профилактической работе. Это привело к уменьшению криминализации общества, уходу отечественной судебной практики от свирепствовавшего в ней обвинительного уклона (что, впрочем, длилось недолго): если человек представал перед судом, то почти в девяти случаях из десяти (по данным уполномоченного по правам человека в Российской Федерации В.П.Лукина) он бывал осужден, иначе судья считался чуть ли не апологетом преступности. И это при том, что до четверти приговоров в странах с развитым, независимым правосудием бывают оправдательными, что неудивительно, ведь суд – состязательный процесс (Илюхин, В. Социально-контрастное правосудие / В.Илюхин, В.Лукин // Литературная газета. – 2007. – 8-14 августа (№32). – С.2).
Наблюдавшиеся с середины 60-х гг. возвращение обвинительно-бюрократической волны в правосудии, увлечение крайне «неэкономным» использованием уголовно-правового воздействия и неразвитость внесудебной («внеотсидочной») системы наказаний (штрафы, общественные работы, в том числе благотворительного свойства, социальной направленности и т.п.) предопределили довольно высокие показатели обвинительных приговоров. Как отметил заместитель Генерального прокурора Республики Беларусь А.В.Ивановский, «в советские времена лишение свободы в общей структуре назначения наказаний составляло до 40 процентов» (в современной Беларуси лишаются свободы до 27% осужденных) (Синенко, Д. Под бдительным оком прокуратуры / Д.Синенко // Народная газета. – 2007. – 26 чэрвеня. – С.3).
Правда и в том, что уголовное право, как и другие отрасли, развивалось под влиянием «Всеобщей декларации прав человека» (1948 г., к которой тогда еще не присоединились Советский Союз и Белорусская ССР). Иначе как объяснить принятие 4 марта 1965 г. Президиумом Верховного Совета СССР указа «О наказании лиц, виновных в преступлениях против мира и человечности и военных преступлениях, независимо от времени совершения преступлений»?! (Сборник законов СССР и указов Президиума Верховного Совета СССР. 1938 – 1975 гг. – Т.3. – С.343-344). Ориентация на включение советского опыта развития права в контекст мировой правовой культуры явилась определенным отражением подвижек в развитии теории права социалистического общества. В целом стала понятна ошибочность того взгляда, что достижения философии и теории права прошлых столетий и капиталистической стадии развития общества непригодны для социалистического общества.

2.3. Гражданский и Гражданский процессуальный кодексы: содержание и значение
Довольно отчетливо изменения, произошедшие в стране, отразились на содержании гражданского права. Действовавшее к началу рассматриваемого периода гражданское законодательство (в том числе нормы Гражданского кодекса 1923 г.) в значительной мере не отвечали новым условиям развития государства. Причем, если на уровне союзных республик оно было кодифицировано в виде гражданских кодексов, то в масштабе СССР такая систематизация проведена не была. В то же время факт объединения республик в союзном государстве делал необходимым, по справедливому заключению российской постсоветской историографии, выработку и закрепление норм, которые определили бы единые для страны принципы регулирования гражданско-правовых отношений (Шатилова, С.А. История отечественного государства и права: Краткий курс / С.А.Шатилова. – М.: ИНФА-М, 2002. – С.125-126). С учетом этого 8 декабря 1961 г. Верховный Совет СССР принял Основы гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик. Они интенсифицировали разработку проектов новых гражданских кодексов в союзных республиках. Кстати, выясняется, что начало работы над проектом Гражданского кодекса (ГК) Белорусской ССР 1964 г. целесообразно датировать не 1961 г., как утверждается в ряде историко-правовых работ белорусских авторов (А.Н.Романовича, А.Ф.Вишневского и др.), а 1956 – 1959 гг. (Ковалевская, Ю.И. История создания Гражданского кодекса БССР 1964 г. / Ю.И.Ковалевская // Веснік Беларускага дзяржаўнага эканамічнага універсітэта. – 2007. — №2. – С.91,96).
В БССР новый Гражданский кодекс был принят Верховным Советом республики 11 июня 1964 г. и введен в действие с 1 января 1965 г. Включая в себя почти полностью Основы гражданского законодательства СССР и развивая те институты, которые подлежат правовому регулированию союзных республик, ГК БССР в пределах компетенции, предоставленной республике в области гражданско-правового регулирования, конкретизировал регламентацию группы отношений. В частности, в общие положения были включены правила о прекращении деятельности юридических лиц, об условных сделках, доверенности, исчислении сроков. В ГК вошли новые нормы о колхозном дворе, договоре дарения, хранения, безвозмездного пользования имуществом, об отчуждении жилого дома с условием пожизненного содержания владельца и др. (История государства и права Белорусской ССР. – Т.2. – С.544). Новыми в ГК были нормы, регулировавшие отношения как между социалистическими субъектами хозяйствования, так и между ними и гражданами, а также между гражданами. Тем самым это были, справедливо обращается внимание в белорусской постсоветской историографии, хотя и маленькие, но все же попытки перехода к рыночным отношениям. В ГК впервые в истории советского законодательства вводилась норма, позволявшая гражданам или организациям обращаться в суд с требованием гражданско-правовой защиты их чести и достоинства (ст.7). В нем несколько были расширены жилищные вопросы граждан, а также их права по договорам купли-продажи, подряда, бытового проката. Уточнены были нормы наследственного права (Юхо Я.А. Гісторыя дзяржавы і права Беларусі. – Ч.2. – С.212).
ГК БССР состоял из 43 глав и 8 разделов. В них излагались общие положения, право собственности, обязательственное право, авторское право, право на открытие, право на изобретение, рационализаторское предложение, промышленный образец, наследственное право, правоспособность иностранных граждан, лиц без гражданства, применение гражданских законов иностранных государств, международных договоров и соглашений.
В ГК БССР давалось определение содержания и объектов каждой формы социалистической собственности, правовых способов сохранения ее целостности и способствование постепенному превращению этих форм в единую общенародную коммунистическую собственность. Правовое регулирование отношений личной собственности было направлено на недопущение перерастания ее в нетрудовую частную. В области имущественных отношений обеспечивалось осуществление прав и исполнение обязанностей организациями и гражданами в соответствии с правилами социалистического общества. Правовое регулирование связей между юридическими лицами было нацелено на укрепление плановой и договорной дисциплины, развитие хозрасчета.
По сравнению с Гражданским кодексом 1923 г. Гражданский кодекс 1964 г. значительно полнее регулировал имущественные отношения. В нем содержались отсутствовавшие в прежнем кодексе главы о договоре поставки, перевозки, подряда на капитальное строительство, государственных закупок сельскохозяйственной продукции, о кредитно-расчетных отношениях организаций и др. Однако, так как фактически детально эти отношения регулировались общесоюзными законодательными актами, то в ГК только воспроизводились соответствующие статьи Основ гражданского законодательства. Новый Гражданский кодекс отличало от предыдущего наличие специальных глав об авторском, изобретательском праве и праве на открытие. Ранее эти гражданско-правовые институты регулировались вне Гражданского кодекса (Очерки истории государства и права. – Вып.2. – С.300-301).
Вместе с тем в ГК БССР были внесены статьи, по наблюдениям некоторых авторов, «идеологического плана, ограничивавшие права граждан на приобретение частной собственности». В результате в личной собственности мог находиться только один жилой дом или часть его; наибольший размер жилого дома или квартиры, построенных на средства гражданина, не должен был превышать, как правило, 60 кв. метров жилой площади. В случае систематического использования собственником дома, дачи или иного имущества для получения доходов, такой дом, дача или иное имущество должны были быть у него безвозмездно изъяты по решению суда в пользу государства (ст.100, 101, 106).
Правовое регулирование гражданско-правовых отношений не ограничивалось только нормами Основ и ГК. Помимо их законодательные органы и правительство СССР и БССР издали ряд нормативных правовых актов, более детально регламентировавших организацию народного хозяйства, капитальное строительство, личную собственность граждан, жилищные правоотношения и т.п. Их издание предопределялось как определенными экономическими сдвигами в народном хозяйстве, так и влиянием Основ гражданского законодательства. Важным актом в правовом регулировании деятельности предприятий явилось «Положение о социалистическом производственном предприятии», принятое Советом Министров СССР 4 октября 1965 г. (Собрание постановлений правительства Союза Советских Социалистических Республик (далее: СП СССР). – 1965. — №19-20. – Ст.155). Оно в рамках централизованного планового руководства деятельностью производственных предприятий расширило права юридических лиц на оперативное управление имуществом, оборотными средствами. Усиление экономических методов хозяйствования повысило роль хозяйственного договора как основного документа, определяющего права и обязанности сторон по поставкам всех видов продукции. К тому же оно сопровождалось усилением использования средств, обеспечивающих выполнение основанных на хозяйственном договоре обязательств, в том числе гражданско-правовой ответственности предприятий и организаций. На этой основе первостепенное значение приобрела стимулирующая функция имущественной ответственности (История государства и права Белорусской ССР. – Т.2. – С.546-547).
1967 год положил начало изданию нормативных правовых актов, предусматривавших увеличение размеров неустоек за невыполнение или ненадлежащее выполнение плановых и планово-договорных обязательств. При этом была установлена имущественная ответственность за поставку без согласия покупателя продукции, не предусмотренной договором, а также за ненадлежащее качество проектных и конструкторских работ. К тому же органы арбитража получили право при грубом нарушении условий договора взыскивать неустойку, штраф, пеню в повышенном до 50% размере и передавать взысканные суммы в доход союзного бюджета (О мерах по дальнейшему улучшению кредитования и расчетов в народном хозяйстве и повышению роли кредита в стимулировании производства: Постановление Совета Министров СССР от 3 апреля 1967 г. // СП СССР. – 1967. — №10. – Ст.56; О материальной ответственности предприятий и организаций за невыполнение заданий и обязательств: Распоряжение Совета Министров БССР от 10 ноября 1967 г. // СЗ БССР. – 1967. — №32. – Ст.466).
В 1967 и 1969 гг. были приняты постановления по улучшению планирования и организации материально-технического снабжения народного хозяйства (О мероприятиях по улучшению организации и планирования материально-технического снабжения: Постановление Совета Министров СССР от 27 января 1967 г. // СП СССР. – 1967. — №4. – Ст.13; О мерах по дальнейшему улучшению материально-технического снабжения: Постановление Совета Министров СССР от 28 апреля 1969 г. // СП СССР. – 1969. — №12. – Ст.66; О мероприятиях по улучшению организации и планирования материально-технического снабжения: Постановление Совета Министров БССР от 14 марта 1967 г. // СЗ БССР. – 1967. — №11. – Ст.130; О мерах по дальнейшему улучшению материально-технического снабжения: Постановление Совета Министров БССР от 14 мая 1969 г. // СЗ БССР. – 1969. — №20. – Ст.314), а также новые положения о поставках продукции производственно-технического назначения и товаров народного потребления (Об утверждении Положения о поставках продукции производственно-технического назначения и Положения о поставках товаров народного потребления: Постановление Совета Министров СССР от 9 апреля 1969 г. // СП СССР. – 1969. — №11. – Ст.64). В 1970 г. утверждены новые правила о договорах подряда на капитальное строительство (Об утверждении Правил о договорах подряда на капитальное строительство: Постановление Совета Министров СССР от 24 декабря 1969 г. // СП СССР. – 1970. — №2. – Ст.11). Эти акты расширили самостоятельность сторон договора при определении его условий и усилили ответственность сторон по договору (История государства и права Белорусской ССР. – Т.2. – С.548). Принятые в начале 1970 г. Советом Министров СССР Основные положения о годовом и квартальном планировании перевозок грузов (Известия Советов депутатов трудящихся СССР. – 1970. – 11 февраля. – С.3) распространили сферу правового регулирования грузовых перевозок на все виды транспорта (а не только относительно железнодорожного, морского и речного транспорта, как это сложилось с 1958 г.), перевозок в прямых смешанных сообщениях и экспортно-импортных грузов.
После принятия Гражданского кодекса в него вносились положения, расширявшие права граждан при сносе их личных домовладений для государственных и общественных надобностей. 25 января 1965 г. Совет Министров БССР принял постановление «Об устранении необоснованных ограничений личного подсобного хозяйства колхозников, рабочих и служащих». Постановление предоставляло право колхозам восстановить существовавшие до имевших место ограничений нормы содержания скота и размеры приусадебных участков, а также повысило размеры приусадебных участков для рабочих, служащих и других граждан, не являющихся членами колхоза, но проживающих в сельской местности. Указом Президиума Верховного Совета БССР от 4 февраля 1965 г. «О нормах скота, находящегося в личной собственности граждан, не являющихся членами колхозов» (Сборник законов Белорусской ССР и указов Президиума Верховного Совета Белорусской ССР. 1938 – 1974. – Т.2. – С.189) были уточнены нормы скота, который мог находиться в личной собственности граждан нечленов колхозов (п.1,2). При этом становилось обычным делом то, что «трудоспособные граждане, не занимающиеся общественно полезным трудом, по решению исполнительного комитета районного, городского Совета депутатов трудящихся могут быть лишены права содержания в личной собственности скота, птицы и пчелосемей» (п.4). Оправданность данной нормы не подлежала сомнению. И не случайно. До сих пор идут споры о том, насколько оправданна была эта норма. Видимо, определенную роль играет идеологическое «облучение» в недалеком прошлом. Для выздоровления общества требуется время.
Был сокращен перечень предприятий и организаций, из домов которых допускалось выселение в судебном порядке рабочих и служащих, прекративших трудовые отношения. Совершенствовалось законодательство, регулировавшее отношения купли-продажи товаров в кредит. На дальнейшее развитие кооперативно-жилищного строительства в республике был направлен утвержденный 1 июля 1966 г. новый примерный устав жилищно-строительного кооператива (СЗ БССР. – 1966. — №21. – Ст.260). Новый Гражданский кодекс Республики Беларусь был принят Палатой Представителей Национального собрания Республики Беларусь 28 октября 1998 г., который вступил в силу с 1 июля 1999 г.
Справедливости ради нельзя не заметить, что характерной чертой развития гражданского процессуального законодательства изучаемого периода явилось уточнение вопросов подведомственности, подсудности, пересмотра решений определений судов в порядке надзора и др. К примеру, согласно Положения о порядке рассмотрения трудовых споров от 1 января 1957 г. большинство трудовых конфликтов стали рассматривать комиссии по трудовым спорам и фабрично-заводские комитеты профсоюзов. Трудовые споры подлежали рассмотрению в народном суде, как правило, после рассмотрения их в комиссиях по трудовым спорам и ФЗМК.
11 июня 1964 г. Верховный Совет БССР принял закон «Об утверждении Гражданского процессуального кодекса Белорусской ССР» (введен в действие с 1 января 1965 г.) (СЗ БССР. – 1964. — №17. – Ст.184). Кодекс состоял из двух частей, 6 разделов и 32 глав. Первая часть, состоявшая из двух разделов, предусматривала нормы, касавшиеся основных положений и принципов советского процессуального права, состава судов, подведомственности споров, доказательств, судебных расходов, процессуальных сроков, судебных извещений, вызовов и штрафов, а также о правах и обязанностях лиц, участвующих в деле.
Вторая часть кодекса регламентировала порядок производства гражданских дел в суде первой инстанции, в кассационной инстанции, в порядке надзора, по вновь открывшимся обстоятельствам и порядку исполнения судебных решений. Кодекс содержал три приложения. Они включали перечень видов имущества граждан, на которое не может быть обращено взыскание по исполнительным документам; порядок восстановления утраченного судебного или исполнительного производства; положение о третейском суде.
Новый ГПК БССР отличался от предыдущего более четким разграничением прав и обязанностей лиц, участвующих в процессе, новым процессуальным порядком разрешения ряда вопросов. Значительно упрощен порядок пересмотра дел по вновь открывшимся обстоятельствам.
Новый ГПК БССР вобрал в себя общесоюзное гражданское процессуальное законодательство, практику работы судебных и прокурорских органов, а также достижения науки советского гражданского процессуального права. Этот кодекс содержит ряд процессуальных особенностей, характерных для процессуального права Белорусской ССР. Так, если в ГПК других республик положение адвоката как представителя стороны в процессе удостоверялось ордером, выдаваемым юридической консультацией, то ГПК БССР обязывал адвоката наряду с ордером предъявлять доверенность клиента. Или: в отличие от ГПК других союзных республик ст.239 ГПК БССР предусматривала возможность возбуждения по инициативе суда дел о признании гражданина безвестно отсутствующим или умершим.
После введения в действие нового ГПК БССР в него вносились дополнения и изменения. К примеру, в сентябре 1966 г. был изменен порядок рассмотрения дел о расторжении брака (Аб унясенні дапаўненняў у Грамадзянскі працэсуальны кодэкс Беларускай ССР: Указ Прэзідыума Вярхоўнага Савета Беларускай ССР ад 12 верасня 1966 г. // ЗЗ БССР. – 1966. — №27. – Арт.364). Окончательное решение по этому вопросу стало принадлежать районным (городским) народным судам, была отменена обязательная публикация в печати сообщения о расторжении брака.
Время требовало внесения дополнений и изменений в законодательство об органах арбитража и нотариата. Госарбитраж осуществлял рассмотрение хозяйственных споров между государственными и общественными предприятиями, организациями (кроме колхозов) и учреждениями. 25 июня 1974 г. Совет Министров БССР утвердил новые Положение о государственном арбитраже при Совете Министров БССР и Положение о государственном арбитраже при исполнительном комитете областного Совета депутатов трудящихся (СЗ БССР. – 1974. — №19. – Ст.319). В них излагались задачи, права и компетенция органов госарбитража.
Вступление в силу Гражданского и Гражданского процессуального кодексов обусловило необходимость принятия Президиумом Верховного Совета БССР 12 января 1967 г. нового «Положения о государственном нотариате Белорусской ССР» (СЗ БССР. – 1967. — №2. – Ст.11). 30 апреля 1974 г. Верховный Совет республики в связи с принятием общесоюзного закона, регулирующего основные положения деятельности нотариата, принял закон Белорусской ССР «О государственном нотариате» и ввел его в действие с 1 октября 1974 г. (СЗ БССР. – 1974. — №13. – Ст.224, 225). В законе определялись задачи государственного нотариата по укреплению законности, общие вопросы его организации и деятельности, установлены основные правила и порядок совершения отдельных видов нотариальных действий. Принятие закона «О государственном нотариате» обусловило необходимость внесения дополнений и изменений в ГПК республики. В частности, 4 февраля 1975 г. Президиум Верховного Совета БССР более четко сформулировал положения ст.257-260 о рассмотрении судом жалоб на нотариальные действия или на отказ в их совершении (О внесении изменений и дополнений в некоторые законодательные акты Белорусской ССР в связи с принятием Закона Белорусской ССР «О государственном нотариате»: Указ Президиума Верховного Совета Белорусской ССР от 4 февраля 1975 г. // СЗ БССР. – 1975. — №4. – Ст.64). Новый Гражданский процессуальный кодекс Республики Беларусь вступил в силу с 1 июля 1999 г.
Заканчивая анализ содержания ГПК БССР 1964 г. подчеркнем, что он сохранил основные положения прежнего ГПК. К новым нормам относилось то, что если прежде в протоколе судебного заседания свидетели и стороны должны были подписывать свои показания, то по ГПК 1964 г. протокол подписывался только председательствующим в суде и секретарем, а сам протокол можно было редактировать до следующего дня. Более широкие права предоставлялись для участия в гражданском процессе органам государственного управления, профсоюзам, кооперативным и общественным организациям, а также представителям общественности и коллективам трудящихся. Новым в ГПК был раздел, закреплявший гражданско-процессуальные права зарубежных граждан, лиц без гражданства и зарубежных юридических лиц (Юхо Я.А. Гісторыя дзяржавы і права Беларусі. – С.213).
2.4. Земельное, трудовое, брачно-семейное и жилищное законодательство: основные черты
Изменения, произошедшие в стране, отразились на содержании и других отраслей права. Вместе с тем развернувшаяся кодификация права в соответствии с общесоюзными Основами законодательства привела к принятию новых кодексов, положений и т.д. союзными республиками. К примеру, в 1969 г. ЦК КПСС и Совет Министров СССР утвердили новый «Примерный устав колхозов», а Верховный Совет БССР принял Кодекс о браке и семье Белорусской ССР. В 1971 г. Верховным Советом республики был принят Исправительно-трудовой кодекс Белорусской ССР, в 1972 – Кодекс законов о труде (КЗоТ) Белорусской ССР, в 1984 г. – Кодекс об административных правонарушениях Белорусской ССР и др.
Как известно, советское земельное право регулировало земельные отношения преимущественно в сфере сельскохозяйственного землепользования для обеспечения рационального использования земель и повышения их эффективности, охрану земельных прав организаций и граждан, укрепление законности в области земельных отношений. В условиях исключительной собственности государства на землю землепользователи должны были эффективно использовать землю, бережно относиться к ней, повышать ее плодородие. При этом они не имели права распоряжаться ею, передавать часть земель другим землепользователям, даже своим же колхозникам сверх нормы для приусадебного хозяйства.
В решении этих вопросов важное значение имел введенный в 1955 г. обязательный учет наличия и распределения земли по угодиям и землепользователям, государственная регистрация последних по единой общесоюзной системе. Учету подлежали все земли, находившиеся в пользовании колхозов, совхозов, городов и поселков, государственных, кооперативных и общественных учреждений, предприятий и организаций, единоличных крестьянских хозяйств и отдельных граждан, а также земли государственного земельного запаса и государственного лесного фонда.
Руководство учетом земель и регистрацией землепользователей, контроль за правильным использованием земель, в чьем бы ведении они не находились, возлагались на Министерство сельского хозяйства СССР, указания которого по этим вопросам являлись обязательными для всех министерств, ведомств, учреждений и организаций. С 1963 г. в этот порядок были внесены изменения, а функции учета и регистрации земель переданы производственным колхозно-совхозным управлениям, а в границах городов областного и республиканского подчинения – горисполкомам.
Реформирование общей земельной политики на основе решений ХХ съезда КПСС привело к пересмотру вопроса о землепользовании. В итоге параллельно с постепенным упорядочением организации и оплаты труда колхозников развивалась тенденция ликвидации приусадебных участков (ЛПХ) как препятствия на пути обеспечения полной «общественно полезной занятости» населения. Однако по выяснении к середине 60-х годов того, что величина оплаты труда не обеспечивает колхозникам и работникам совхозов прожиточного минимума, отношение к ЛПХ изменяется. Здесь важное значение имело упоминавшееся выше январское (1965 г.) постановление Совета Министров БССР, принятое в соответствии с общесоюзным законом, устранявшее необоснованные ограничения личного подсобного хозяйства. В итоге для семей рабочих, служащих и других граждан, нечленов колхоза, проживающих в сельской местности, были установлены дифференцированные (от 0,15 до 0,4 га) размеры приусадебных участков.
На базе Основ земельного законодательства Союза ССР и союзных республик (13 декабря 1968 г.) Верховный Совет БССР 24 декабря 1970 г. утвердил Земельный кодекс Белорусской ССР (введен в действие с 1 июля 1971 г.). Закон особое внимание обращал на рациональное использование земель сельскохозяйственного назначения и их охрану. В нем предусматривался ряд гарантий против недобросовестного изъятия особо ценных сельскохозяйственных угодий, определялись права землепользователей и их ответственность за нарушение земельного законодательства (СЗ БССР. – 1971. – №1. – Ст.4; Сборник законов Белорусской ССР и указов Президиума Верховного Совета Белорусской ССР. 1938 – 1975 гг. – Т.3. – С.34-77).
При этом земля объявлялась государственной собственностью (всенародным достоянием) с правом предоставления ее только в пользование гражданам СССР бесплатно. Земли сельскохозяйственного назначения предоставлялись гражданам для ведения личного хозяйства без использования наемного труда. Колхозники, специалисты сельского хозяйства, рабочие и служащие совхозов имели право получить надел под приусадебный участок. В сельской местности участки под огороды имели право получить учителя, врачи и другие специалисты, работавшие и проживавшие там, а также сельские рабочие, служащие, пенсионеры и инвалиды, если они не имели приусадебных участков. Эти категории граждан, будучи частными собственниками скота, могли получить в пользование землю для его выпаса и для сенокоса.
В соответствии с Земельным кодексом гражданам предоставлялись участки для индивидуального жилищного строительства. Некоторым категориям работников транспорта, связи, лесной промышленности, водного, рыбного, охотничьего, лесного хозяйства, а также некоторых других отраслей народного хозяйства местным органам власти разрешалось предоставлять служебные земельные наделы.
Примечательно, что Земельный кодекс БССР не содержал раздела по регулированию землепользования частных хозяйств. Однако в ст.80 отмечалось, что существующие в некоторых районах единоличные крестьянские хозяйства пользуются предоставленными им участками полевой и приусадебной земли для ведения сельского хозяйства в порядке и в границах норм, установленных Советом Министров Белорусской ССР.
Углубленный анализ показал, что Земельный кодекс БССР 1970 г. не расширил прав физических лиц на землю. Это было обусловлено государственным строем и характером внутренней политики. Однако набор целей, в соответствии с которыми земельные наделы предоставлялись гражданам в пользование, был расширен и включал, к примеру, индивидуальное жилищное строительство, служебные наделы и др. (Кобаса, К. Рэгуляванне правоў фізічных асоб на зямлю ў БССР і Рэспубліцы Беларусь: гісторыка-прававы агляд / К.Кобаса // Беларускі гістарычны часопіс. – 2007. — №12. – С.34).
6 марта 1975 г. Совет Министров СССР принял постановление о выдаче всем землепользователям государственных актов на право пользования землей и утвердил их единую форму. Земельный кодекс 1970 г. имел силу до начала 1991 г. Кодекс Республики Беларусь о земле от 11 декабря 1990 г. (Ведамасці Вярхоўнага Савета Беларускай ССР. – 1991. — №2(4). – Арт.11), повторяя структуру и принципиальные положения Основ земельного законодательства Союза ССР и союзных республик 1968 г., включал и новые правовые нормы. В их числе установление новой формы землепользования граждан – пожизненного наследственного владения землей и легитимизация аренды земель. Одновременно было определено, для каких целей земельный участок мог предоставляться физическим лицам на правах пожизненного наследственного владения: для ведения личного подсобного хозяйства, для строительства и обслуживания жилого дома, для дачного строительства и садоводства. При этом система прав физических лиц на землю не включала права собственности на земельные участки.
Введение в Республике Беларусь частной собственности на землю было осуществлено законом «О праве собственности на землю» от 16 июня 1993 г. (Ведамасці Вярхоўнага Савета Рэспублікі Беларусь. – 1993. — №23. – Арт.285). Законом был установлен перечень целей, для которых граждане могли приобретать в собственность земельные участки, и перечень земель, не подлежавших передаче в частную собственность граждан. Одновременно не допускалась бесплатная передача земель в частную собственность.
Кодекс Республики Беларусь о земле 1999 г., действующий в настоящее время (принят Палатой представителей 25 ноября 1998 года, одобрен Советом Республики 19 декабря 1998 года // Национальный реестр правовых актов Республики Беларусь. – 1999. — №2-3, рег.№2/1 от 05.01.1999), закрепил три вида прав физических лиц на землю: пользование, пожизненное наследственное владение и право частной собственности. В земельном законодательстве, в соответствии со ст.2 Кодекса Республики Беларусь о земле, установлено, что земли сельскохозяйственного назначения находятся в собственности государства.
Близкими по своему содержанию и назначению с Земельным кодексом были Водный кодекс Белорусской ССР (1972 г.) (Сборник законов Белорусской ССР и указов Президиума Верховного Совета Белорусской ССР. 1938 – 1975 гг. – Т.3. – С.79-110) и Кодекс о недрах Белорусской ССР (1976 г.).
Законодательные нормы, регулирующие труд рабочих и служащих, а также отношения предприятий и организаций в сфере труда были систематизированы в Кодексе законов о труде (КЗоТ) Белорусской ССР. Этот кодекс заменил Кодекс о труде (КоТ) БССР, позже названный КЗоТ БССР, принятый ЦИК и СНК БССР 27 июля 1929 г. Новый КЗоТ БССР, разработанный в соответствии с общесоюзными Основами законодательства о труде, был утвержден Верховным Советом БССР 23 июня 1972 г. и введен в действие с 1 октября 1972 г. (СЗ БССР. – 1972. — №18. – Ст.266; Сборник законов Белорусской ССР и указов Президиума Верховного Совета Белорусской ССР. 1938 – 1973 гг. – Т.1. – С.480-547). Нормы нового кодекса не только значительно расширили и обогатили основные положения предыдущего трудового законодательства, но и привели его в соответствие с требованиями и условиями времени. Непосредственно с ним был связан Исправительно-трудовой кодекс Белорусской ССР, принятый Верховным Советом республики 16 июля 1971 г. (введен в действие с 1 января 1972 г.) (Сборник законов Белорусской ССР и указов Президиума Верховного Совета Белорусской ССР. 1938 – 1974 гг. – Т.2. – С.540-591). Нормы Исправительно-трудового кодекса регулировали правовое положение лиц, отбывавших наказание в соответствующих учреждениях. Как показал анализ, эти два кодекса разрабатывались с учетом «Всеобщей декларации прав человека», хотя ссылок на нее не содержат (Юхо Я.А. Гісторыя дзяржавы і права Беларусі. – Ч.2. – С.234).
Права граждан в сфере семейных и имущественных отношений, возникающих в связи с усыновлением, опекой и попечительством, были систематизированы в Кодексе о браке и семье Белорусской ССР, утвержденном Верховным Советом БССР 13 июня 1969 г. (введен в действие с 1 ноября 1969 г.) (Сборник законов Белорусской ССР и указов Президиума Верховного Совета Белорусской ССР. 1938 – 1973 гг. – Т.1. – С.567-617; СЗ БССР. – 1969. — №17. – Ст.278). До этого действовал Кодекс о браке, семье и опеке БССР, принятый 27 января 1927 г. четвертой сессией ЦИК БССР седьмого созыва (введен в действие с 1 марта 1927 г.). Новый кодекс состоял из преамбулы и разделов: основные положения, брак, семья, акты гражданского состояния, применение советского законодательства о браке и семье к иностранцам и лицам без гражданства. Применение законов о браке и семье иностранных государств, международных договоров и соглашений. Источниками Кодекса явилось как прошлое законодательство республики, так и нормы международного права. В частности, в нем учтены положения ст.16 «Всеобщей декларации прав человека», несмотря на то, что республика в то время не присоединилась к ней. Кодекс Республики Беларусь о браке и семье принят Палатой представителей 3 июня 1999 г., одобрен Советом Республики 24 июня 1999 г., подписан Президентом 9 июля 1999 г. (введен в действие с 1 сентября 1999 г.).
Нормы жилищного законодательства были систематизированы в Жилищном кодексе Белорусской ССР. Его нормы регулировали жилищные и другие связанные с ними гражданские отношения. Был принят Верховным Советом БССР в декабре 1983 г. (вступил в силу с 1 апреля 1984 г.). Содержал общие положения, специальный раздел был посвящен управлению жилищным фондом, подробно регламентировал порядок обеспечения граждан помещениями в домах жилищно-строительных кооперативов, в домах индивидуального жилищного фонда. Имелись разделы по регламентации вопросов обеспечения сохранности жилого фонда, его эксплуатации и ремонта, ответственности за нарушение жилищного законодательства, разрешения жилищных споров. С учетом требований времени в Республике Беларусь с 1 июля 1999 г. вступил в силу Жилищный кодекс Республики Беларусь.
Правовые отношения, возникающие между гражданами и государственными учреждениями в связи с совершенными гражданами административными правонарушениями и ответственности за них, регулировались нормами, впервые систематизированными в Кодексе Белорусской ССР об административных правонарушениях, принятом в феврале 1984 г. Главной его задачей было упорядочить и ограничить административные наказания граждан. Кодекс Республики Беларусь об административных правонарушениях введен в действие в 2007 г.
Дальнейшему совершенствованию и систематизации действующего законодательства республики способствовали постановление ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета СССР и Совета Министров СССР от 2 сентября 1976 г. «О подготовке и издании Свода законов СССР» и постановление ЦК КПБ, Президиума Верховного Совета БССР и Совета Министров БССР от 1 ноября 1976 г. «О подготовке и издании Свода законов Белорусской ССР». Они обусловили неотложную разработку и издание ряда новых законодательных актов, активизацию работы юридических служб высших органов власти в содружестве с учеными, укрепления правовой основы государственной и общественной жизни.
Таким образом, законодательство, укрепляя позиции государства во всех сферах правоотношений, начало выходить на путь устранения негативных явлений, имевшихся в предшествующие годы, и разрешения противоречий между интересами граждан и государства с учетом достижений мировой правовой науки. Однако в силу ряда объективных и субъективных причин, в том числе причин «идеологического порядка», на содержании многих положений правовых норм ощущалось воздействие пропагандистских целей. Это не гарантировало их реализацию. Целесообразно помнить и о том, что в рассматриваемый период возраставшая законодательная деятельность Верховного Совета БССР (как и других союзных республик) строилась на основе законодательных актов Союза ССР. Накопленный опыт законотворчества и правоприменения стал базой для дальнейшего развития теории и практики государственного строительства в Беларуси.
3. Конституция Белорусской ССР 1978 года
3.1. Подготовка и принятие Конституций СССР и БССР
Изменения социально-экономического и политического порядка, а также в действующем законодательстве остро поставили вопрос о разработке новой Конституции СССР и союзных республик. Тем более, что принятая ХХІІ съездом Коммунистической партии Советского Союза (1961 г.) Третья программа КПСС предусматривала основные задачи и направления коммунистического строительства, перерастания социалистического государства в коммунистическое общественное самоуправление. При этом в ней объявлялось, что «партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме» (Программа Коммунистической партии Советского Союза. Принята ХХІІ съездом КПСС. – М.: Политиздат, 1972. – С.142). В тексте нового Основного Закона необходимо было изложить основные задачи и цели Советского государства на переходный период от социализма к коммунизму. Предполагалось, что это будет государственно-правовой акт, который закрепит структуру государства этапа активного строительства коммунизма.
Не стоит забывать и о том, что в ходе подготовки новой Конституции продолжалось внесение принципиальных изменений в действующее законодательство. В том числе норм о расширении полномочий республиканских органов власти и управления, контрольно-надзорной и распорядительной деятельности Верховного Совета БССР, направленной на обеспечение прав и интересов граждан. Развитие контрольно-надзорной и распорядительной деятельности Верховного Совета БССР обусловило увеличение в нем числа постоянных комиссий в течение 1955 – 1975 гг. с 4 до 16, т.е. в 4 раза. Их деятельность регламентировалась Положением о постоянных комиссиях Верховного Совета Белорусской ССР от 28 июля 1960 г. (Третья сессия Верховного Совета Белорусской ССР пятого созыва (27-28 июля 1960 г.). Стенограф. отчет. – Минск: Беларусь, 1960. – С.212-222). Основным направлением деятельности постоянных комиссий Верховного Совета республики определяется подготовка законопроектов, контроль за исполнением законов и их эффективностью.
На основе интенсивного обновления законодательства Верховный Совет БССР только за 1959 – 1974 гг. принял 226 правовых актов. В их числе Закон о судоустройстве БССР (1959 г.), Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы БССР (1960), Закон о бюджетных правах Белорусской ССР и местных Советов депутатов трудящихся республики, Закон об охране природы (1961). Среди принятых законов Верховным Советом республики – Гражданский и Гражданский процессуальный кодексы Белорусской ССР (1964), закон «Об изменении системы органов управления промышленностью и преобразовании некоторых других органов государственного управления Белорусской ССР» (октябрь 1965 г.), Закон о сельском поселковом Совете депутатов трудящихся Белорусской ССР (1968), Кодекс о браке и семье БССР (1969), Закон о здравоохранении и Земельный кодекс БССР (1970 г.). В 1971 г. Верховный Совет БССР утвердил Исправительно-трудовой кодекс БССР, в 1972 г. – Кодекс законов о труде БССР и Водный кодекс БССР. В 1974 г. были приняты законы о государственном нотариате и о народном образовании и др. (История государства и права Белорусской ССР. – Т.2. – С.403, 408, 414, 418, 420). Были приняты также Кодекс БССР о недрах (1976 г.), Лесной кодекс БССР (1979), Жилищный кодекс БССР (1983) и Кодекс Белорусской ССР об административных правонарушениях (1984 г.). Приведенные примеры правотворчества – убедительное свидетельство отхода законодателя от практики издания только актов о народнохозяйственных планах, государственных бюджетах, утверждения указов Президиума Верховного Совета БССР и перехода к более полному удовлетворению запросов населения республики, деревни в частности.
Возрастала активность Президиума Верховного Совета республики в сфере контрольно-распорядительных полномочий. Она была направлена преимущественно на совершенствование организационной работы местных Советов, развитие и организационное укрепление общественных организаций трудящихся (товарищеских судов, народных дружин и др.), охрану прав и законных интересов граждан республики.
По вопросам деятельности местных Советов Президиум Верховного Совета БССР ежегодно с конца 60-х гг., как заметила Т.И.Довнар, принимал специальные постановления. При этом проводилась активная работа по изменению административно-территориального устройства республики, организации выборов в Советы депутатов трудящихся и в народные суды, по разъяснению действующего законодательства (Доўнар Т.І. Гісторыя дзяржавы і права Беларусі. – С.267-268). Были расширены полномочия Советов всех уровней. Они получили право направлять финансовые средства на жилищное строительство, в коммунальное хозяйство и социальную сферу, благоустройство населенных пунктов за счет сверхплановых накоплений предприятий. Это позволяло полнее и более квалифицированно удовлетворять запросы граждан, в том числе села. Правда и в том, что преодолеть практику подмены парторганами Советов не удалось.
На воплощение идеи о создании нового Основного Закона СССР была направлена деятельность Конституционной комиссии высшего законодательного органа – Верховного Совета страны – во главе с Н.С.Хрущевым, созданной в 1962 г. От Белорусской ССР в ее состав был включен первый секретарь ЦК КПБ К.Т.Мазуров. Работа комиссии не отличалась интенсивностью. К тому же с отстранением Н.С.Хрущева от власти работа комиссии замерла (Юхо Я.А. Гісторыя дзяржавы і права Беларусі. – Ч.2. – С.221).
Вскоре после отставки Н.С.Хрущева, Л.И.Брежнев занял не только пост главы КПСС, но и должность Председателя Конституционной комиссии. 11 декабря 1964 г. Верховный Совет СССР избрал Л.И.Брежнева Председателем Конституционной комиссии (Об избрании товарища Брежнева Л.И. Председателем Конституционной комиссии: Постановление Верховного Совета СССР от 11 декабря 1964 года // Конституция общенародного государства / Под общ. ред. М.С.Смиртюкова и К.М.Богомолова. – М.: Политиздат, 1978. – С.15). Однако вскоре выяснилось, что идея быстрого перехода к коммунистическому обществу по сути исчезла с ее автором – Н.С.Хрущевым. Определяющей стала концепция «развитого социализма». При этом все настойчивее стали подчеркиваться такие моменты, как укрепление законности, активное включение граждан в управление общественными делами, укрепление сплоченности граждан и рост общественного самоуправления. Согласно официальным заявлениям, «государство диктатуры пролетариата, выполнив свою великую историческую миссию, постепенно переросло в общенародное социалистическое государство трудящихся…» (Брежнев, Л.И. О пятидесятилетии Союза Советских Социалистических Республик. Доклад на совместном торжественном заседании Центрального Комитета КПСС, Верховного Совета СССР и Верховного Совета РСФСР 21 декабря 1972 года / Л.И.Брежнев // Конституция общенародного государства. – С.19).
Проект Конституции СССР готовился в аппарате руководящих органов КПСС «тщательно и без спешки» (выражение Л.И.Брежнева). Работа над проектом была завершена в мае 1977 г. Тогда же он был одобрен пленумом ЦК КПСС, а Президиум Верховного Совета СССР принял указ «О проекте Конституции СССР», в соответствии с которым проект выносился на обсуждение общественности и на октябрь была назначена сессия Верховного Совета с целью окончательного рассмотрения исправленного и дополненного проекта. Надо сказать, что в ходе почти четырехмесячного «всенародного» (термин времени) обсуждения (участвовало в нем свыше 140 млн человек) в Конституционную комиссию и газеты поступило около 400 тыс. предложений (правда, как правило, уточняющего и редакционного характера). В конечном итоге были внесены поправки в 118 (из 173) статей проекта и добавлена одна новая статья – о наказах избирателей (Брежнев, Л.И. Исторический рубеж на пути к коммунизму / Л.И.Брежнев // Конституция общенародного государства. – С.180).
7 октября 1977 г. Верховный Совет СССР утвердил Конституцию (Основной Закон) СССР, принял Декларацию о принятии и объявлении Конституции (Основного Закона) СССР и закон о порядке введения в действие Конституции СССР. Конституция вводилась в действие с 7 октября 1977 года (Конституция (Основной Закон) Союза Советских Социалистических Республик. Принята на внеочередной седьмой сессии Верховного Совета СССР девятого созыва 7 октября 1977 года. – М.: Юридическая литература, 1986. – 48 с.; Конституция общенародного государства. – С.110, 111-144, 146-147).
Конституция СССР 1977 г. подчеркивала свою преемственность с предшествующими конституциями (1918, 1924, 1936 гг.). В ней закреплялось построение «развитого социалистического общества», положение о перерастании диктатуры пролетариата в «общенародное государство». В качестве цели указывалось на превращение социалистической демократии в высшую форму организации общества – коммунистическое общественное самоуправление «бесклассового коммунистического общества» (преамбула). Основой экономической системы признавалась социалистическая собственность на средства производства (ст.10), основой политической системы (новые для Конституции СССР термины) – Советы. Конституция закрепляла «руководящую и направляющую» роль Коммунистической партии (ст.6). Тем самым законодательно закреплялась централистская командно-административная система партийного руководства в качестве главной структуры как законодательной, так и исполнительной власти в государстве (Юхо Я.А. Гісторыя дзяржавы і права Беларусі. – Ч.2. – С.222). В тексте Конституции появились новые главы: о политической системе общества, социальном развитии и культуре, о внешней политике, о статусе народного депутата, вводная часть (преамбула). Появилось регулирование органов судебного арбитража.
Конституция СССР состояла из преамбулы, 9 разделов, 21 главы и 174 статей. В первой части содержались статьи об общественном строе и политике СССР, во второй – о государстве и личности, в третьей – национально-государственное устройство СССР, в четвертой – Советы народных депутатов и порядок их избрания, в пятой – высшие органы государственной власти и управления СССР, в шестой – основы построения органов государственной власти и управления в союзных республиках, в седьмой – правосудие, арбитраж и прокурорский надзор, в восьмой – о гербе, флаге, гимне и столице СССР, в девятой оговаривалось действие Конституции СССР и порядок ее изменения. В целом изменения в структуре Конституции 1977 г. в сравнении с Конституцией 1936 г., по сути, были небольшими.
Конституция закрепляла новые формы «непосредственной демократии»: всенародное обсуждение и референдум, а также новые гражданские права. В их числе: право на обжалование действий должностных лиц, на судебную защиту от посягательств на честь и достоинство, на критику действий государственных и общественных организаций и т.д. Впервые были закреплены права на охрану здоровья (ст.42), на жилище (ст.44); право участвовать в управлении государственными и общественными делами (ст.48); свобода научного, технического и художественного творчества (ст.47); право вносить в государственные органы и общественные организации предложения (ст.49). В Основном Законе подчеркивалась «неразрывная связь» прав и обязанностей. Конституция закрепляла право «свободного выхода» каждой союзной республики из состава СССР (ст.72), а также право законодательной инициативы в высших органах власти Союза ССР (ст.73, 77). Конституция с большей определенностью подчеркивала значение личности, декларируя уважение и охрану ее прав и свобод.
Появление в Конституции статей, закрепляющих новые права и свободы, отвечало интересам граждан. Хуже то, что предоставленные права и свободы далеко не всегда могли быть реализованы. Известно, например, когда граждане пытались обжаловать действия должностных лиц в суде, им отвечали, что нет еще закона, который определял бы порядок рассмотрения таких жалоб. Хотя имелся специальный План организации работы по приведению законодательства Союза ССР в соответствие с Конституцией СССР, где п.21-м было записано принятие законодательного акта о возмещении ущерба, причиненного незаконными действиями государственных и общественных организаций, а также должностных лиц (Чудаков, М.Ф. Конституционный процесс в Беларуси (1447 – 1996 гг.) / М.Ф.Чудаков. – Минск: Академия управления при Президенте Республики Беларусь, 2004. – С.240; Приложение к постановлению Президиума Верховного Совета СССР от 12 декабря 1977 года «Об организации работы по приведению законодательства Союза ССР в соответствие с Конституцией СССР» // Конституция общенародного государства. – С.192).
Подобный популизм положений Конституции СССР 1977 г. наводит на мысль, что в ней принципиальные отличия от Конституции СССР 1936 г. обнаружить довольно трудно. Особенно если учитывать, что Конституция СССР 1936 г. действительно существенно отличалась от своей предшественницы и являлась шагом вперед – новая избирательная система, новая система органов государства, новый комплекс свобод. Главная новизна Конституции СССР 1977 г. преимущественно в провозглашении широчайшего спектра прав и свобод личности, а также в закреплении положений о построении развитого социализма и перерастании диктатуры пролетариата в общенародное государство. Отсюда, судя по всему, Конституция 1977 г. воспринимается порой «больше политическим актом, чем реальным государственно-правовым событием» (Чудаков М.Ф. Конституционный процесс в Беларуси (1447 – 1996 гг.). – С.241). Однако, не будем забывать, что она закрепила достигнутые результаты позитивного развития демократии в советском обществе. Страна шла по пути углубления демократии (Круталевич, В.А. История Беларуси: Становление национальной державности (1917 – 1922 гг.) / В.А.Круталевич // Круталевич, В.А. Очерки истории государства и права Беларуси. – Минск: ИООО: Право и экономика, 2007. – С.10).
После принятия Верховным Советом СССР общесоюзной Конституции началась разработка проектов республиканских конституций.
Разработка и принятие Конституции БССР проходили в соответствии с общепринятыми стадиями правотворческого процесса. Отсюда Верховным Советом БССР была образована Конституционная комиссия высшего законодательного органа – Верховного Совета республики – для подготовки проекта новой Конституции (14 июля 1977 года, в составе 45 человек) и Редакционная комиссия – по подготовке окончательного варианта текста Конституции (13 апреля 1978 года, в составе Председателя и 76 членов). Председателем Конституционной и Редакционной комиссий был первый секретарь ЦК КПБ П.М.Машеров. В итоге весь ход работ над проектом Конституции был сосредоточен в руководящих органах КПБ, Конституционной и Редакционной комиссиях Верховного Совета БССР под непосредственным руководством первых лиц партийно-государственного аппарата республики (Кузнецов И.Н. История государства и права Беларуси. – С.139, 141; Советская Белоруссия. – 1978. – 14 апреля. – С.1).
Работы у авторов Конституции БССР было немного, так как в основе ее находился опыт разработчиков Конституции СССР. Главным их продуктом стала обширная преамбула (Чудаков М.Ф. Конституционный процесс в Беларуси (1447 – 1996 гг.). – С.242), где в заключительном абзаце говорилось: «Народ Белорусской Советской Социалистической Республики… сохраняя преемственность конституционного развития нашей страны, идей и принципов Конституции Белорусской ССР 1919 года, Конституции Белорусской ССР 1927 года, Конституции Белорусской ССР 1937 года и в соответствии с Конституцией (Основным Законом) Союза Советских Социалистических Республик, закрепившей основы общественного строя и политики СССР, установившей права, свободы и обязанности граждан, принципы организации и цели социалистического общенародного государства, принимает и провозглашает настоящую Конституцию» (Конституция (Основной Закон) Белорусской Советской Социалистической Республики. Принята на внеочередной девятой сессии Верховного Совета БССР девятого созыва 14 апреля 1978 года; с изменениями и дополнениями, внесенными Законом БССР от 21 июня 1979 года. – Минск: Беларусь, 1987. – С.4).
Проект Конституции 1978 года был одобрен Президиумом Верховного Совета БССР и в соответствии с указом Президиума Верховного Совета республики «О проекте Конституции БССР» от 16 марта 1978 г. был 18 марта этого же года опубликован во всех республиканских и областных газетах для всенародного обсуждения (Конституция (Основной Закон) Белорусской Советской Социалистической Республики. Проект Конституционной комиссии, одобренный Президиумом Верховного Совета БССР // Советская Белоруссия. – 1978. – 18 марта. – С.1-3). Это позволило по статьям проекта внести, как заметил П.М. Машеров, более 3,1 тыс. предложений, внести изменения и дополнения в преамбулу и 29 статей проекта (Машеров, П.М. О проекте Конституции (Основного Закона) Белорусской Советской Социалистической Республики и итогах его всенародного обсуждения. Доклад на девятой сессии Верховного Совета БССР девятого созыва 13 апреля 1978 г. / П.М.Машеров // Советская Белоруссия. – 1978. – 14 апреля. – С.2-3).
14 апреля 1978 г. на внеочередной девятой сессии Верховного Совета БССР девятого созыва была принята «Декларация Верховного Совета БССР о принятии и объявлении Конституции (Основного Закона) Белорусской ССР», в которой указывалось, что Верховный Совет БССР принимает Конституцию БССР и объявляет о ее введении с 14 апреля 1978 г. (Советская Белоруссия. – 1978. – 16 апреля. – С.1). П.М. Машеров в названном выше докладе на сессии Верховного Совета республики 13 апреля 1978 г. говорил: «Необходимость принятия нового Основного Закона республики диктуется прежде всего самим фактом вступления в силу Конституции общества развитого социализма. Она обусловливается и теми объективными знаменательными сдвигами и изменениями, которые произошли в социально-экономической и духовной сферах республики за последние 40 лет и которые служат еще одним убедительнейшим подтверждением великой жизненной силы социалистического строя, ленинской национальной политики КПСС, государственно-политического единства, дружбы и братства советских народов» (Советская Белоруссия. – 1978. – 14 апреля. – С.1).
Ко времени принятия Конституции 1978 г. в БССР было принято уже 3 Конституции – 1919, 1927 и 1937 годов. Все они, хотя и их содержание, и практика применения были далеки от совершенства, в известной мере послужили источниками дальнейшего совершенствования конституционного законодательства. Как и для всех республик Советского Союза, для Белорусской ССР важнейшее значение имело принятие в 1977 году Конституции СССР.
В условиях политически обусловленных ограничений возможности национального конституционного творчества, однако при полном соблюдении формальной процедуры, с учетом факта принятия Конституции СССР 1977 года, в 1978 году Верховным Советом БССР была принята и введена в действие новая Конституция Белорусской ССР.

3.2. Структура и основные черты содержания Конституции БССР 1978 года
Как замечено выше, Основной Закон БССР был создан на тех же принципах и в целом по такой же структуре, что и Конституция СССР 1977 года. Конституция БССР состояла из преамбулы, 10 разделов, 19 глав и 172 статей.
В преамбуле ошибочно утверждалось, что в результате Великой Октябрьской социалистической революции рабочие и крестьяне Белоруссии «впервые в истории обрели свою государственность». Не случайно авторы концептуально взвешенного учебного пособия по истории белорусской государственности относят его к числу фальсификаций (Астаповский, В.Е. История белорусской государственности: Учеб. пособие / В.Е.Астаповский, В.А.Божанов, В.И.Малиновский. – Минск: Академия Управления при Президенте Республики Беларусь, 2002. – С.8). В преамбуле вслед за текстом Конституции СССР провозглашалось, что в СССР построено развитое социалистическое общество, сформирована новая историческая общность людей – советский народ, что БССР – равноправная республика в составе СССР. В преамбуле говорилось и о том, что в новой Конституции сохраняются «идеи и принципы» предыдущих Конституций Белорусской ССР и что подготовлена она в соответствии с Конституцией СССР (Конституция (Основной Закон) Белорусской Советской Социалистической Республики. – С.3-4).
В первой главе «Политическая система» первого раздела («Основы общественного строя и политики Белорусской ССР») закреплялось новое определение Белорусской ССР как социалистического общенародного государства. Вводилось новое название «Советы народных депутатов». Новой по форме выражения была и статья 6 о руководящей роли КПСС – ядра политической системы советского общества, что отвечало реалиям.
Во второй главе «Экономическая система» закреплялось положение, что «основу экономической системы Белорусской ССР составляет социалистическая собственность на средства производства в форме государственной (общенародной) и колхозно-кооперативной собственности».
Вряд ли можно согласиться с авторами, которые утверждают, что «новым в Конституции является … положение, касающееся экономической системы…, где наряду с государственной и колхозно-кооперативной собственностью впервые конституционно закрепляется собственность профсоюзных и общественных организаций…» (Кузнецов И.Н. История государства и права Беларуси. – С.140). Статья 10 Конституции БССР 1978 г. говорит о том, что «социалистической собственностью является также имущество профсоюзных и иных общественных организаций, необходимое им для осуществления уставных задач» (Конституция (Основной Закон) Белорусской Советской Социалистической Республики. – С.7). Однако не стоит отрицать того, что новая Конституция значительно расширила полномочия общественных организаций, установив, что они участвуют в управлении государственными и общественными делами, в решении политических, хозяйственных и социально-культурных вопросов, а также имеют право законодательной инициативы (ст.7, 101). Тем самым не только расширялась самостоятельность, но и повышалась их роль в жизни общества.
По-прежнему Конституция не содержала понятия «частная собственность», а вместо нее было введено понятие «личная собственность». В статье 13 говорилось, что к собственности, которую имели право приобретать граждане, относились предметы личного использования и потребления, продукты и изделия подсобного домашнего хозяйства, жилой дом и трудовые сбережения. Статьей 17 допускалась индивидуальная трудовая деятельность в сфере кустарно-ремесленных промыслов, а вместе с тем, не допускалась частная собственность на средства производства. Как отмечалось выше, продолжали действовать специальные акты, запрещавшие ремесленнику изготавливать на продажу изделия из дерева, металла, глины, кожи и другого сырья. Крестьяне не обладали правом иметь лошадь, вола, быка. Корову разрешалось иметь одну. Ограничивалось количество и другого, даже мелкого скота. Только в конце 80-х и в начале 90-х годов эти ограничения стали постепенно отменяться (Юхо Я.А. Гісторыя дзяржавы і права Беларусі. – Ч.2. – С.5).
Третья глава «Социальное развитие и культура» по своему названию была новой. Однако содержание ее особой новизной не выделялось. В статье 19 провозглашалось, что социальную основу Белорусской ССР составляет нерушимый союз рабочих, крестьян и интеллигенции, а государство способствует укреплению социальной однородности общества – стиранию классовых и других отличий между гражданами.
Новой в структуре Конституции была также глава «Внешнеполитическая деятельность и защита социалистического Отечества». В то же время содержание всех ее трех статей (28, 29, 30) отражало содержание 4-й и 5-й глав Конституции СССР.
Раздел второй «Государство и личность» включал новую пятую главу «Гражданство Белорусской ССР. Равноправие граждан». Однако по своему содержанию она новизной особо не отличалась. Статья 32 провозглашала равенство всех граждан перед законом, но – в городах сохранялась так называемая «прописка», сельский житель по-прежнему не мог без разрешения переехать в город. При этом депутат Совета не мог быть отдан под суд без разрешения соответствующего Совета (ст.95). В главе шестой «Основные права, свободы и обязанности граждан Белорусской ССР» подтверждалось право на труд, право на отдых, на материальное обеспечение в старости. Впервые на конституционном уровне закреплялось право на государственную охрану здоровья (ст.40), на жилище (ст.42). В этой же главе провозглашались свободы слова, печати, собраний, митингов, уличных шествий и демонстраций, но только в целях укрепления и развития социалистического строя. В интересах обеспечения решения задач коммунистического строительства гражданам республики разрешалось объединяться в общественные организации (ст.48, 49). В случаях, если деятельность граждан не соответствовала решению этих задач, они попадали под уголовное преследование. Не случайно статья 67 УК БССР 1960 г. за антисоветскую агитацию и пропаганду предусматривала до 10 лет лишения свободы, а по ст.186 – распространение лживых сведений, которые порочат советский государственный и общественный срой – предусматривалось лишение свободы на срок до 3 лет. Не стоит забывать и о том, что, как свидетельствуют очевидцы, лживыми сведениями считались даже критические выступления.
Раздел третий «Национально-государственное и административно-территориальное устройство Белорусской ССР» состоял из двух глав: глава седьмая – «Белорусская ССР – союзная республика в составе СССР» и глава восьмая – «Административно-территориальное устройство Белорусской ССР». При этом по-прежнему декларировалось право Белорусской ССР на свободный выход из СССР (ст.69) и закреплялось положение о том, что территория республики не может изменяться без ее согласия (ст.73). Впервые конституционно закреплялось право республики вступать в международные отношения с иностранными государствами (ст.74). Правда, реализация данного права была проблематичной, так как координирующая роль центрального аппарата по вопросам внешней политики не вызывала сомнений.
Раздел четвертый «Советы народных депутатов Белорусской ССР и порядок их избрания» состоял из трех глав: девятой, десятой и одиннадцатой. Он закреплял прежнюю систему и принципы функционирования Советов народных депутатов, избирательное право, основы правового статуса народного депутата. Новым в разделе стало название депутатов Советов. Вместо «Советов депутатов трудящихся» стали «Советы народных депутатов». Однако практически изменение названия Советов не отразилось на их структуре и компетенции. Сохранялся старый порядок выдвижения кандидатов в депутаты организациями КПСС и зависимыми от нее профессиональными союзами, комсомолом, кооперативными и иными общественными организациями, трудовыми коллективами, а также собраниями военнослужащих. С учетом того, что согласно ст.6 Конституции Компартия оставалась ядром всей политической системы, а также государственных и общественных организаций, то, по существу, все кандидаты в депутаты могли выдвигаться только под контролем партийных органов. На практике это означало, что в каждом избирательном округе выдвигался только один кандидат в депутаты, и это не давало избирателям никакого выбора (Юхо Я.А. Гісторыя дзяржавы і права Беларусі. – Ч.2. – С.226). Статьей 93 по-прежнему предусматривалось осуществление депутатом своих полномочий без отрыва от трудовой деятельности, т.е. как бы в свободное от работы время.
Демократичным являлось положение, согласно которому значительно расширялся круг лиц, участвовавших в управлении государством, благодаря снижению возраста, дающего право быть избранным в Верховный Совет БССР с 21 года до 18 лет (ст.85).
Раздел пятый «Высшие органы государственной власти и управления Белорусской ССР» содержал нормы, определявшие место и роль Верховного Совета как высшего органа государственной власти республики, порядок формирования и деятельности Президиума Верховного Совета, а также состав и компетенцию правительства – Совета Министров Белорусской ССР. Предусматривалось, что в Верховный Совет по одномандатным округам должно избираться 485 депутатов на пять лет. Сессии Верховного Совета созывались два раза в год, как правило, на 2-3 дня. Тем не менее такая работа Верховного Совета, судя по всему, считалась приемлемой, ибо основные вопросы государственного строительства решались в ЦК КПСС, ЦК КПБ и местных партийных органах, а также в Совете Министров СССР и Совете Министров Белорусской ССР (Юхо Я.А. Гісторыя дзяржавы і права Беларусі. – Ч.2. – С.226).
В шестом разделе «Местные органы государственной власти и управления Белорусской ССР» говорилось о порядке формирования и деятельности местных Советов и их исполкомов.
Седьмой раздел Конституции был посвящен государственному плану экономического и социального развития. В его 16 главе было записано, что государственный план экономического и социального развития БССР является частью государственного плана СССР (ст.139). Это дает основание полагать о фактическом определении государственного плана республики, как и бюджета, аппаратом Союза ССР.
В восьмом разделе «Правосудие, арбитраж и прокурорский надзор» речь шла о порядке формирования судебных органов республики, об осуществлении правосудия только судом, о ведении судопроизводства на белорусском или русском языке большинства населения данной местности, о прокурорском надзоре и о подчиненности органов прокуратуры Генеральному прокурору СССР.
Девятый раздел был посвящен гербу, флагу, гимну и столице Белорусской ССР.
В десятом разделе шла речь о действии Конституции республики и порядке ее изменения.
3.3. Соотношение содержания Конституций БССР 1937 и 1978 годов
Как показал анализ, Конституция БССР 1978 г., имея много общего с Конституцией БССР 1937 г., отличается от последней и структурой, и содержанием. В новой Конституции, помимо глав и статей, есть еще разделы, что облегчает пользование текстом. Значительно большим стало количество статей – 172 вместо 122. При этом не совпадают между собой структура и численность статей Конституции по вопросам прав, свобод и обязанностей. Новая Конституция содержит статьи по этим вопросам во втором разделе, тогда как аналогичные статьи в Конституции БССР 1937 г. содержались в восьмой главе.
Примечательно также, что структура и содержание Конституции БССР 1978 г. отражали де-юре демократическую тенденцию в развитии всех сфер общественной и государственной жизни, активно проявившуюся в середине 50-х годов.
Особенно большие изменения глубоко демократического характера были внесены по вопросам прав, свобод и обязанностей граждан во втором разделе Конституции БССР «Государство и личность». Впервые на конституционном уровне закреплялось право граждан на участие в управлении государственными и общественными делами (ст.46), право на жилище (ст.42), право на государственную охрану здоровья (ст.40), право на пользование достижениями культуры (ст.44), право обращаться с жалобами на действия должностных лиц (ст.56) и другие.
На расширение демократии было направлено то положение, что за общественными органами впервые закреплялось право участвовать в решении политических, социально-культурных вопросов, а также право законодательной инициативы (ст.7, 101). Как отмечалось выше, демократичным являлось и положение о значительном расширении круга лиц, участвующих в управлении государством за счет снижения возраста, дающего право быть избранным в Верховный Совет БССР – с 21 года до 18 лет (ст.85). При этом в Конституции БССР 1978 г. прежней оставалась система органов государственной власти и управления. Высшими органами государственной власти и управления были Верховный Совет, функционирующий в сессионном порядке, и Президиум Верховного Совета – постоянно действующий орган представительной власти. Верховный Совет БССР как высший орган государственной власти республики был правомочен решать все вопросы, отнесенные Конституцией СССР и настоящей Конституцией к ведению Белорусской ССР. Иначе говоря, была определена исключительная компетенция Верховного Совета. Основной Закон 1978 г. отдавал приоритет Верховному Совету над всеми остальными органами, относящимися к другим ветвям власти. На деле же реализация этого приоритета оставалась проблематичной. Законодательствовал фактически руководящий орган компартии. На съездах Советов партийным директивам лишь придавались юридически принятые формы.
Декларативный характер имели ряд других положений новой Конституции (как и многих положений Конституции БССР 1937 г.). Значит, в реальной общественно-политической и государственной жизни не действовали. Об этом свидетельствуют остро заявившие во второй половине 80-х годов проблемы утверждения политического и экономического плюрализма, устранения монополии одной партии на власть, обретение республиками СССР реального государственного суверенитета. Руководящая партия вынуждена была публично заявить о необходимости проведения масштабных реформ в общественной жизни и на всех уровнях на XXVII съезде КПСС в 1986 году, на ХІХ Всесоюзной конференции в 1988 году и определить основные направления реформ (Кузнецов И.Н. История государства и права Беларуси. – С.140).
Наличие расширенного перечня прав и свобод граждан, закрепление результатов позитивного развития демократии в советском обществе, определенное изменение и упорядочение структуры Конституции БССР 1978 года позволяет считать ее более юридически совершенным актом относительно Конституции БССР 1937 года.
3.4. Суверенитет республики по новой Конституции
Изменения в политической, экономической и социальной жизни советского общества оказали определенное влияние на укрепление союзных начал в организации всего Советского многонационального государства путем прогрессирующего сближения наций и народностей СССР в рамках единой политической и экономической систем общества. С другой стороны, развитие советской федерации характеризовалось укреплением гарантий суверенных прав союзных республик, их расширением. Конституция СССР 1977 г. устанавливала право на участие республик в решении вопросов, отнесенных к ведению Союза ССР, право законодательной инициативы в Верховном Совете СССР.
Конституция Союза ССР 1977 г. устанавливала, что «союзная республика имеет свою Конституцию, соответствующую Конституции СССР и учитывающую особенности республики» (ст.76). Между тем в Конституции 1936 г. говорилось несколько иначе: «Каждая союзная республика имеет свою Конституцию, учитывающую особенности республики и построенную в полном соответствии с Конституцией СССР» (ст.16). Выходит, если Конституция 1936 г. говорила о полном соответствии республиканских Конституций союзной, то новая Конституция СССР ограничивается требованием соответствия.
В Конституции Белорусской ССР 1978 г. констатировалось, что БССР является суверенным социалистическим государством, которое самостоятельно осуществляет государственную власть на своей территории (ст.68), но только вне круга вопросов, определенных в статье 73 Конституции СССР. В их числе вопросы национально-государственного устройства СССР, обороны страны, обеспечения государственной безопасности, представительства в международных организациях. К исключительной компетенции Союза ССР относились общие вопросы, связанные с проведением в жизнь политико-экономической стратегии КПСС, а также вопросы разработки, утверждения и исполнения единого государственного бюджета, руководства денежно-кредитной системой, вооруженными силами, войны и мира и т.д. Завершалось перечисление объектов общесоюзного подчинения указанием на то, что СССР осуществляет контроль за выполнением общесоюзной Конституции.
Следует сказать и о том, что по Конституции СССР осуществление внешнеполитической деятельности относилось к совместной компетенции СССР и союзных республик, но Союзу ССР принадлежала ведущая роль.
Конституцию СССР 1977 г. отличало от предшествующих общесоюзных конституций отсутствие в ней исчерпывающего перечня предметов ведения СССР. Это позволяло союзным органам при необходимости дополнять его. Примечательно и то, что в ст.71 Конституции БССР указывалось: «Белорусская ССР участвует в решении вопросов, отнесенных к ведению Союза ССР».
К кругу вопросов, которые подлежали развернутому урегулированию в республиканском конституционном законодательстве на основе норм Конституции СССР 1978 г. и в соответствии с ними относились:
1) развернутое определение предметов ведения союзной республики, ее компетенции;
2) определение административно-территориального устройства союзной республики;
3) развернутая регламентация процедуры создания и деятельности Верховного Совета и Совета Министров республики, установление их компетенции и взаимоотношений;
4) более полное регулирование организации и деятельности местных органов государственной власти и управления;
5) более подробная регламентация вопросов народнохозяйственного плана, бюджета республики;
6) решение других вопросов, отнесенных к ведению союзной республики.
Таким образом, круг вопросов, составляющих конституционную компетенцию союзной республики, являлся довольно широким. Между тем, не убедительными являются утверждения о том, что «воспроизводя… разделы и другие положения [Конституции СССР 1977 года. – А.С.], республиканские Конституции в известной мере трансформируют их, «переводят» их на уровень республик, а в необходимых случаях и отражают в них условия и особенности каждой республики» (Пискотин, М.И. Соотношение Конституции Союза ССР и Конституций союзных республик / М.И.Пискотин, К.Ф.Шеремет // Советское государство и право. – 1978. — №10. – С.18). Как показал сравнительный анализ, Конституции СССР и Конституции союзной республики не всегда отражали реалии.
В то же время, регулируя вопросы гражданства, Конституция БССР не просто воспроизводит соответствующие нормы общесоюзного Основного закона, а формулирует их с позиции республики. «В соответствии с установленным в СССР единым союзным гражданством, говорится в ч.1 ст.31 Конституции БССР, — каждый гражданин Белорусской ССР является гражданином СССР». А в ч.3 и 4 этой статьи провозглашается: «Граждане других союзных республик пользуются на территории Белорусской ССР одинаковыми правами с гражданами Белорусской ССР.
Граждане Белорусской ССР за границей пользуются защитой и покровительством Советского государства». Основной закон республики, провозглашая эти положения, развивал и конкретизировал установленный Конституцией СССР принцип единого гражданства, отражающего начала интернационализма и дружбы советских народов.
В составе компетенции союзной республики, в предметах ее ведения особое место принадлежит ее суверенным правам. В их числе право свободного выхода из СССР, право принимать Конституцию республики и вносить в нее изменения, право осуществлять законодательство, вступать в непосредственные отношения с иностранными государствами и другие, предусмотренные Конституцией СССР и Конституцией Белорусской ССР.
При всем при том, СССР был ограниченной федерацией, а БССР – ее частью, лишенной основных черт государственного суверенитета. Беларусь в то время не имела и не могла иметь самостоятельной внешней политики, несмотря на членство в ООН.
Статья 28 Конституции БССР 1978 г. гласила: «Белорусская ССР во внешнеполитической деятельности руководствуется целями, задачами и принципами внешней политики, определенными Конституцией СССР». Выходит, полного государственного суверенитета, как верховенства, самостоятельности и полноты государственной власти республики в границах ее территории, правомочности законов, независимости во внешних отношениях БССР не имела. И хотя руководящие органы республики – ЦК КПБ и Совет Министров – в рассматриваемый период возглавляли талантливые руководители Н.С.Патоличев, К.Т.Мазуров, П.М.Машеров, Н.Е.Авхимович и Т.Я.Киселев, они жили и работали в тех условиях, которые сложились вокруг их, испытывая огромное давление из центра.

3.5. Права граждан и общественных объединений

Выше уже отмечалось, что Конституция СССР 1977 г., как и Основной Закон БССР 1978 г., в концентрированной форме отражает в некоторой степени изменившуюся (по крайней мере декларативную) природу Советского государства и общества в новый период. При этом в преамбуле провозглашено, что в итоге построения развитого социалистического общества и перехода на идейно-политические позиции рабочего класса всех других социальных слоев населения социалистическое государство, возникшее как диктатура пролетариата, переросло в общенародное государство.
В Конституции СССР указывалось, что рабочим, крестьянам, интеллигенции, трудящимся всех наций и народностей, составляющим советский народ, принадлежит вся власть в СССР. Они осуществляют государственную власть через Советы народных депутатов, составляющие политическую основу СССР (ст.2). Наиболее важные вопросы выносятся на всенародное обсуждение, а также ставятся на всенародное голосование – референдум (ст.5). Осуществление этого права проявилось в ходе всенародного обсуждения в республике проекта рассматриваемой Конституции БССР. Объединяясь в трудовые коллективы, трудящиеся непосредственно участвуют в управлении общественным производством (ст.8).
Основным направлением развития политической системы советского общества Конституцией СССР признавалось дальнейшее развертывание социалистической демократии: все более широкое участие граждан в управлении делами государства и общества, совершенствование государственного аппарата, повышение активности общественных организаций, усиление народного контроля, укрепление правовой основы государственной и общественной жизни (ст.9).
Конституция Белорусской ССР 1978 г. в соответствии с новой Конституцией СССР также имела раздел «Государство и личность». Он посвящен вопросам обеспечения равноправия граждан, их основным правам, свободам и обязанностям. При этом, как уже отмечалось, получили более полное отражение политические права и свободы граждан. В их числе право на участие в управлении государственными и общественными делами. Причем, если прежде свое юридическое выражение оно находило главным образом в избирательных правах граждан, то по Конституции БССР 1978 г. оно дополнилось правом граждан участвовать в обсуждении и принятии законов и решений общегосударственного и местного значения, в работе государственных органов и общественных организаций, в контроле за их деятельностью. Согласно ст.40 Конституции БССР, право граждан участвовать в управлении государственными и общественными делами, в обсуждении и принятии законов и решений общегосударственного и местного значения обеспечивается возможностью избирать и быть избранным в Советы народных депутатов и другие выборные государственные органы, принимать участие во всенародных обсуждениях и голосованиях, в народном контроле, в работе государственных органов, общественных организаций и органов общественной самодеятельности, в собраниях трудовых коллективов и по месту жительства. В итоге право на участие в управлении государственными и общественными делами получило довольно всеобъемлющее выражение и заняло центральное место среди основных политических прав и свобод граждан.
На расширение сферы действия принципа всеобщности выборов было направлено предоставление гражданам БССР, достигшим 18 лет, права избирать и быть избранными, за исключением лиц, признанных в установленном законом порядке умалишенными (ст.85). Тем самым отменялся прежний несколько повышенный возрастной ценз (21 год) для избрания в Верховный Совет БССР. Возрастной ценз для избрания в Верховный Совет СССР Конституцией СССР был снижен с 23 до 21 года (ст.96). В этом проявлялся рост доверия общества к молодежи, забота о повышении ее социальной активности.
Конституцией БССР 1978 г. увеличены сроки полномочий Верховного Совета БССР с четырех до пяти лет (ст.79), местных Советов народных депутатов – с двух до двух с половиной лет. На этой основе полномочия Верховного Совета БССР, избранного 15 июня 1975 г., и местных Советов, избранных 19 июня 1977 г., были продлены.
Конституцией республики гражданам Белорусской ССР по-прежнему гарантировались свободы: слова, печати, собраний, митингов, уличных шествий и демонстраций (ст.48). Осуществление этих политических свобод проявлялось в предоставлении трудящимся и их организациям общественных зданий, улиц и площадей, распространении информации, возможности использования печати, радио и телевидения (ст.48).
Конституция БССР провозгласила права граждан на жилье, на охрану здоровья, на пользование достижениями культуры. Конституцией было подтверждено право граждан республики объединяться в общественные организации (ст.49).
Не случайно в стране работало большое количество общественных организаций и обществ трудящихся: профессиональные союзы, кооперация, комсомол и другие организации молодежи, спортивные и оборонные организации, культурные, научные и технические общества, самодеятельные организации (органы общественного самоуправления, охраны общественного порядка, контроля), сельские комитеты, добровольные народные дружины, товарищеские суды, группы и посты народного контроля, различные общественные советы при государственных учреждениях и органах общественных организаций. В начале 1978 г. в республике действовало около 120 тыс. самодеятельных организаций, которые объединяли почти 1,5 млн человек (Машеров П.М. О проекте Конституции (Основного Закона) Белорусской Советской Социалистической Республики… // Советская Белоруссия. – 1978. – 14 апреля. – С.3). Общественные организации выполняли важные социальные и воспитательные функции. Общественным организациям в лице их республиканских органов предоставлялось право законодательной инициативы.
Лидерство в решении всех сторон общественной жизни сохранялось за компартией, которая все более отождествлялась с основой государства. Свидетельством тому – сохранение приоритета за партийной властью осуществления прав законодательной и исполнительной власти, функций так называемого подбора и расстановки кадров во всех сферах жизнедеятельности. Отсюда избирательная система в Советах – конституционных органах власти – и массовых общественных организациях предопределялась партийным аппаратом. Решения организационных звеньев партии носили обязательный командный характер и одинаково касались как парткомов и самих парторганизаций, так и «приводных ремней». В изучаемый период усиливается партийное влияние на местах, повышается способность воздействия его на массовое сознание. Не случайно с 1953 по 1965 г. количество членов и кандидатов партии в республиканской парторганизации увеличилось более чем в 2,5 раза и достигло более 343 тыс. К моменту принятия Конституции БССР 1978 г. Компартия Белоруссии насчитывала более 500 тыс. членов и кандидатов в члены партии. Несмотря на удручающую однообразную идейную дисциплину, часть первичных парторганизаций многое сделала для укрепления своей позитивной роли в решении практических задач времени. Однако бюрократический механизм не обеспечивал надлежащее распространение их опыта.
Конституцией в политической системе советского общества большое внимание отводилось системе Советов народных депутатов. Они сочетали в себе функции органов власти и общественных организаций. В 1959 – 1970 гг. актив Советов Беларуси и их органов составлял свыше 700 тыс. человек. В основе своей он входил в постоянные комиссии, возглавлявшихся депутатами. В 1980 г. в работе 10578 комиссий местных Советов участвовали 71671 депутат (84,5% всего их числа) и около 76 тыс. специалистов, передовиков производства. Но раскрыть свои возможности комиссии не могли, так как реальная власть находилась в руках аппарата исполнительных комитетов. Работники исполкомов, не являясь депутатами, имели право давать указания депутатам, а то и требовать от народных избранников отчеты об их деятельности. Реализации полномочий местных Советов не способствовало отсутствие собственных источников финансирования, полная зависимость их от средств центра. Опеки со стороны Президиума не были лишены и постоянные комиссии Верховного Совета БССР. Высший законодательный орган республики также по существу представлял собой декоративный орган, ибо призван был «единогласно» одобрять подготовленные аппаратом решения. В результате Советы слабо влияли на реальную жизнь, не выступали полноправными органами народовластия, лишались приоритета в разрешении многих вопросов государственной и общественной жизни.
Были деформированы и основные функции профсоюзных организаций. Выступая, как и прежде, в качестве «школы коммунизма», они помогали парторганизациям сплачивать трудовые коллективы, мобилизовать их на разрешение производственных задач. При этом особое внимание уделялось таким формам работы как организация соревнования, производственных совещаний. Определенная работа профсоюзами проводилась в сфере удовлетворения культурных и бытовых запросов населения, совершенствования социальных отношений в целом. Тем более, что законодательство наделило профсоюзы определенными полномочиями по формированию таких органов государства, как Советы народных депутатов (ст.100 Конституции СССР); органов государственного управления, судебные органы. Конституция СССР и Конституция БССР закрепили за профсоюзами право законодательной инициативы.
Публичности в работе профорганизаций, как и Советов, способствовало распространение практики привлечения к их деятельности на общественных началах многочисленного актива, наделение их правом рассмотрения трудовых конфликтов (1957 г.). В то же время по причине «огосударствления» профсоюзов они, по сути, стали одним из звеньев партийно-государственной системы власти. Это не способствовало последовательной защите профессиональных прав и интересов трудящихся.
При всем при том, быстро росла численность членов профсоюзов. Это стимулировалось постановлением Совета Министров СССР от 20 июля 1964 г., нацелившем на создание в колхозах полнокровных профсоюзных организаций (вместо профгрупп) (История профсоюзного движения Беларуси / Под ред. Л.П.Козика. – Минск: ФУ Аинформ, 2005. – С.222-224). Тем самым закреплялась тенденция по ликвидации правовых ограничений крестьян-колхозников на организацию в профессиональных союзах, сложившихся прежде. К 1985 г. в Беларуси профсоюзы объединяли почти 5,4 млн человек, практически всех тружеников города и деревни. Наиболее многочисленной была республиканская организация профсоюзов работников сельского хозяйства – около 1,5 млн членов.
Неоднозначные процессы происходили и в комсомоле – «верном помощнике и проводнике идей» партии (выражение Л.И.Брежнева). Высокоэффективными были усилия комсомольских организаций по развитию производственной активности молодежи, ее идейно-политического воспитания. Вместе с тем многие формы работы комсомола, как и других общественных организаций, не выходили за рамки поиска механизма укрепления власти командной системы управления со стороны бюрократизированного аппарата партийно-государственной номенклатуры. Желала быть лучшей работа по нравственному воспитанию молодежи, борьбе с пьянством.
Одной из форм участия граждан в управлении государством является народный контроль. В тех условиях он нацелен был на сочетание в себе черт государственного органа и общественной организации трудящихся. В Конституции БССР 1978 г. провозглашалось, что образование его руководящих органов – Комитета народного контроля БССР, областных, городских и районных комитетов – прерогатива Советов народных депутатов (ст.87).
В рассматриваемый период действовали и такие объединения общественности, как ДОСААФ, общество «Красного Креста» и «Красного Полумесяца», Общество охраны природы, культурные, просветительные, научные, спортивные и другие общества; дворовые и уличные комитеты и др. В своем большинстве это были бюджетные организации, руководящие посты в которых бронировались за партийно-государственной номенклатурой. Деятельность их также строго регламентировалась, а добровольность членства нередко подменялась обязательностью. Многие из них являлись «бумажными», ибо ограничивали свою работу сбором членских взносов для оплаты труда руководящего аппарата.
Политические права и свободы советских граждан были связаны с соответствующими им обязанностями. Наиболее важной политической обязанностью граждан Белорусской ССР, закрепленной в ст.57 Основного Закона республики, являлась обязанность соблюдать Конституцию СССР, Конституцию БССР и советские законы, уважать правила социалистического общежития, с достоинством нести высокое звание советского гражданина.
Права человека – важнейший институт конституционного права. Особое развитие в сфере как внутригосударственного, так и международного права он получил во второй половине ХХ века, что явилось одним из наиболее значимых итогов правового развития человечества.
Вопросам закрепления политических прав и свобод граждан уделялось внимание во всех Конституциях Белорусской ССР. В Конституции же 1978 года они получили, как показал анализ, наиболее полное отражение за советский период конституционного развития Беларуси. Причем многие права были провозглашены и закреплены впервые. Известно, что в сравнении с Конституцией 1937 г. количество провозглашенных прав граждан увеличилось почти в два раза.
Судя по всему, свидетельством высокого научного и правового уровня Конституции БССР 1978 года является то, что в Конституции Республики Беларусь 1994 г. в принципе сохранена классификация основных прав и свобод граждан, закрепленная ранее в главе пятой и в статье 37 шестой главы Конституции БССР 1978 г. (Конституция Республики Беларусь 1994 года (с изменениями и дополнениями). Принята на республиканском референдуме 24 ноября 1996 года. – Минск: Амалфея, 2003. – С.8-17).
Но правда и в том, что в условиях фактической и закрепленной в конституционном законодательстве монополии коммунистической партии на власть, продекларированные права во многом оставались лишь на бумаге. Де-факто такие ключевые права граждан БССР, как право на информацию, свободу слова, свободу собраний и манифестаций, право участвовать в управлении государственными и общественными делами, были существенно ограничены, если не сказать отсутствовали, как отсутствовали и действенные механизмы защиты этих прав. Закрепление в соответствующих статьях Конституции БССР 1978 г. (как и Конституции СССР 1977 г.) за компартией функции главной силы в обществе и государстве сохраняло за органами государственной власти по сути роль придатка единственной партии, действовавшей в обществе.
В то же время, Конституция БССР 1978 г., пусть и не будучи самостоятельно разработанной, была более юридически совершенным актом, чем Конституция БССР 1937 года. Однако, как замечено в белорусской постсоветской историографии, в конце 1980-х – начале 1990-х годов Конституция БССР 1978 года «стремительно превращалась в архаичный документ», хотя в нее вносились существенные изменения. В 1989 г., например, были внесены изменения относительно порядка организации и деятельности Советов депутатов, в том числе Верховного Совета и его Президиума, проведения выборов и др. В 1990 г. внесенные изменения в текст Конституции привели к ликвидации монополии компартии на власть (Василевич, Г.А. Конституционное право Республики Беларусь / Г.А.Василевич. – Минск: Книжный Дом; Интерпрессервис, 2003. – С.79-80). Действие рассматриваемой Конституции прекратилось 15 марта 1994 г., по принятии на тринадцатой сессии Верховного Совета Республики Беларусь двенадцатого созыва Конституции Республики Беларусь.
И еще. Конституция (Основной Закон) Белорусской Советской Социалистической Республики 1978 года – важная веха в конституционной истории, в длительном государственно-правовом процессе развития белорусского народа и его государства.
При всей противоречивости процесса обновления общественно-политической жизни, права стремление «верхов» и «низов» к изменению системы координат сталинского режима – одна из характерных черт общества рассматриваемого периода. Однако командно-административные принципы управления, сложившиеся в годы сталинизма, были не сломаны, а надломаны. Нововведения не затрагивали сущности централизованных принципов функционирования системы. Тем не менее, первичные партийные организации, Советы и массовые общественные объединения, оставаясь подчиненными установкам высшего партийно-государственного руководства, все же расширили сферу своей компетенции. Несмотря на то, что до полного завершения процесса слома окостеневших конструкций в пирамиде власти было еще далеко, именно тогда были выразительно выявлены направления демократических перемен, которым суждено было сбыться в конце 1980-х – начале 1990-х годов.

Демократия в кавычках и без (Колхозная демократия)
Со второй половины 1980-х гг. в республике, как и в СССР в целом, стали широко обсуждаться вопросы демократии. Самой разной. И ранее, хотя меньше, но всё же имели место подобные диспуты. В частности, о партийной, народной демократии… Однако гораздо реже поднимали вопрос о колхозной демократии, которую хорошо ощутили на себе поколения людей, работавшие на колхозных полях и фермах, но многие годы мало что за это получая, чувствуя себя униженными и оскорблёнными.
И в настоящее время можно услышать о колхозной демократии, мол, она – основа основ. Но так ли это? Вот поэтому есть смысл поразмышлять о так называемой колхозной демократии советской действительности. Почему именно той поры? Да потому, что тогда в рамках проводимой демократизации начали явно проявляться тенденции, которые в конце концов высветили некоторые и сегодняшние проблемы жизни.
Чтобы представить, какой же была демократия с научной точки зрения, необходимо выяснить взаимоотношения колхозов как предприятий кооперативного типа и колхозников со всей системой политической организации общества; выявить механизм взаимоотношений членов сельхозартели в разрешении жизненных вопросов внутриколхозной демократии.
Сразу отметим, что одно из значений понятия «колхозная демократия» трактовалось как основной принцип управления делами коллективного хозяйства, и являвшегося якобы разновидностью и неотъемлемой частью советской демократии вообще. Поэтому названному виду демократии «присущи» все черты общего демократического устройства.
Исходя из этого, колхозная демократия как общественное социальное явление возникла и развивалась в соответствии с основными вопросами, решаемыми советским обществом в экономической, политической и духовной жизни. В итоге она не лишена всех характерных для него «родимых пятен». И еще: она обусловливалась различными нормативными правовыми актами (Конституциями СССР и БССР, развивающим их законодательством). Но, как показало время, они далеко не всегда соответствовали социально-экономической и политической целесообразности, заинтересованности масс.
Дело в том, что заложенные, в частности, в Примерном уставе сельскохозяйственной артели (принят в 1935г.) формальные гарантии автономии и демократии (избираемость председателя и состава членов правления, принятие решений по организации труда, установление принципа распределения коллективной прибыли и продукта и др.) с довоенных времен практически не соблюдались и не выполнялись. Колхозами руководили не столько правления и председатели, сколько вышестоящие органы. Коллективные хозяйства были лишены возможности самостоятельно решать действительно важные вопросы: даже то, когда и что сеять, на каком поле, когда и как убирать и так далее… Иначе говоря, начинать посевную и уборку не по приказу начальства, а по воле природы и погоды.
Формально должность председателя была выборной, но на самом деле, скажем так, назначенно-выборной, в соответствии с решением райкома партии.
В связи с этим стоит напомнить, как разрешались колхозные проблемы в конце 20 – 30-х годов – в период утверждения сталинской модели административного социализма. В то время развитие колхозной демократии, как и производственной в целом, в значительной степени было направлено на ее ограничение в интересах установления административно-командной системы. А суть вопроса была в том, что созданный в стране колхозный строй не имел элементарных норм демократического управления. Труженики деревни вынуждены были работать на земле, которую им дала советская власть, а заставляла действовать быстро набиравшая силу административно-командная система. Ее партийно-государственный аппарат фактически оставил в компетенции колхозников (как и других групп трудящихся) только «битвы» за успешное выполнение и перевыполнение производственных планов и заданий, спускаемых сверху. Тем не менее, в партийных документах, научной и публицистической литературе, средствах массовой информации осуществление государственных планов преподносилось как реальное участие трудящихся в управлении производством. Таким образом обеспечивалось идеологическое обоснование преимуществ социализма перед капитализмом. На деле же грубо искажалась сущность производственных отношений, скрывалась правда о том, что настоящим собственником производства с ликвидацией частной собственности стал партийно-государственный аппарат.
Известно, в колхозах сложились однотипные формы участия колхозников в организации производства: общие собрания, собрания уполномоченных, работников производственных подразделений (бригад, ферм, звеньев) или производственные совещания. Правда, такие собрания обычно созывались не столько для разрешения производственных вопросов, сколько для критики провинившихся и наказания «вредителей» или «врагов народа», а также носителей частнособственнических пережитков или тунеядцев, для передачи определенных директив и упрощенной информации.
Люди собирались также по случаю очередных официальных юбилейных праздников или «побед» социализма, или для принятия обязательств социалистического соревнования. И на таких заседаниях чаще всего ситуация не подлежала конструктивной критике, ибо распоряжения вышестоящих органов должны были механически выполняться подчиненными. Непослушание или отступничество – каралось.
Согласно Устава, в разрешении текущих вопросов организации внутриколхозной деятельности решающая роль принадлежала правлению, избиравшемуся общим собранием колхозников. Однако в нем, как правило, верховодил его председатель, который, по сути назначался «сверху» и на общих собраниях только представлялся колхозникам (это значит, через выборы открытым голосованием без альтернативной кандидатуры). Но и у назначенно-избираемых карьеристов хлеб был, скажем так, не сладкий, ибо они были обязаны безоговорочно выполнять инициативу «сверху»: то разнарядку по уничтожению «врагов народа», или засевать определенной культурой площади. Тот, кто колебался в проведении «линии партии», немедленно снимался с должности. В 1938г. из числа освобожденных от работы председателей колхозов республики 28,5% были уволены в соответствии с решениями партийных и советских органов, а в 1940г. – 40,1%. Судя по всему, властьпредержащих особенно не волновало то, что эта мера противоречила Уставу сельскохозяйственной артели.
Подобная практика руководства не только ограничивала, но и уничтожала колхозную демократию. Поэтому был прав И.В.Сталин, когда конфиденциально говорил (июль 1934г.): в колхозах «демократия очень часто уничтожена целиком», а «исключения из колхозов приняли такие масштабы, которые вызывают серьезные опасения», «в некоторых районах прямо сотнями лупят и не учитывают того, что значит человека выгнать из колхоза». И настаивал: в «колхозах должна быть определенная демократия» (Зеленин, И.Е. Коллективизация и единоличник (1933-й – первая половина 1935г.) / И.Е.Зеленин // Отечественная история. – 1993. – №3. – С.40). Кстати, Наркомзем БССР только в первой половине 1934г. из рассмотренных 1269 жалоб исключенных колхозников признал необоснованными 48,9% – 621.
Однако сущность официальной политики в развитии колхозной демократии не менялась. Командно-административная система, хотя несколько и отошла от бескомпромиссно жесткого периода сплошной коллективизации во взаимоотношениях с землепашцем, фактически ни на шаг не отступила от директивного планирования, командно-мобилизационных методов руководства организацией колхозной жизни. Дело сводилось только к большей их гибкости, определения и закрепления за колхозниками реального права на приусадебное хозяйство определенных размеров (как говорят, карликовых), реализацию части его продукции на рынке, некоторого расширения прав колхозников в управлении колхозами, при разрешении вопроса об исключении из колхоза и др.
И тем не менее, подобные новации, как свидетельствуют документальные материалы и исследователи, позволили вывести сельское хозяйство из ужасного кризиса начала 30-х годов, стабилизировать положение в деревне, наконец, добиться во второй половине 30-х годов реального положительного перелома в сельскохозяйственной экономике и производительности труда. В частности, с 1932 по 1937г. производство валовой сельскохозяйственной продукции в республике увеличилось на 27%. Выработка на одного трудоспособного, занятого в колхозном производстве, увеличилась со 170 трудодней в 1932 г. до 234 трудодней в 1940 г. (Победа колхозного строя в Белорусской ССР. – С.349-356, 363, 418).
Не на пользу позитивного развития колхозной демократии была направлена и практика поспешного осуществления принудительной коллективизации в западных областях Беларуси или так называемого укрупнения колхозов на рубеже 40-50-х годов. В это время, как и ранее, было множество нарушений: насильственно обобществлялись средства сельскохозяйственного производства крестьян, бесследно исчезали люди, не учитывались позиции колхозников. Все это неизбежно должно было отразиться на общем положении в деревне, всего общества. Отсюда преимущественно и тот кризис, в котором оказалось сельское хозяйство в конце 40-х – начале 50-х годов. Важно, однако, и то, что он правящими кругами (пусть и немногочисленными) более-менее реально начал осмысливаться.
Исследователи, в частности, отмечают, что в первое послесталинское десятилетие была попытка перейти от жесткой регламентации колхозной жизни и колхозного строительства на основе «чрезвычайных» методов управления к разрешению колхозам (и совхозам) самостоятельно удовлетворять свои хозяйственные и социальные потребности в рамках централизованного планирования. Прежде всего, здесь имелось в виду дать большую хозяйственно-производственную самостоятельность колхозам, совершенствование форм участия колхозников в руководстве общественными делами.
Следует отметить, что благодаря новым подходам в экономике и новому законодательству уже к концу 50-х годов положение улучшилось. Был пересмотрен ряд положений Примерного устава сельскохозяйственной артели, являвшийся якобы основным законом колхозной жизни. Одновременно усилились социальная и правовая защищенность колхозников, как и всех советских граждан, на основе укрепления правовых основ деятельности органов власти, повышения ответственности руководящих лиц.
Вот некоторые меры, которые должны были содействовать развитию хозяйственной самостоятельности колхозов, расширению их прав и правового положения колхозников: передача органам управления хозяйств ряда функций государственных органов, ослабление практики директивного планирования, меры по переходу от государственного управления к государственному регулированию, направленные на совершенствование экономических отношений между колхозами и государством, к изменениям в заготовительной политике и в предоставлении колхозам права владения сложными сельскохозяйственными машинами и орудиями.
Кроме того, колхозы получили право вносить изменения в свои уставы, определять структуру органов управления, формы организации, учета и оплаты труда, устанавливать (в пределах дозволенного) размеры приусадебных хозяйств, помощи по временной нетрудоспособности, пенсионному обеспечению и так далее.
В 1955 году был провозглашен принцип планирования снизу. Колхозники получили возможность участвовать не только в планировании цикла работ, но и структуры производства. Казалось, были созданы хорошие условия для развития инициативы. На деле минимум трудодней, планы развития хозяйств, содержание положений уставов зависели от того, утвердят ли их местные органы власти.
Совершенствование экономических отношений между колхозами и государством вылилось, во-первых, в многоразовое повышение заготовительно-закупочных цен на сельхозпродукцию, продававшуюся хозяйствами государству (к 1959г. примерно в 3 раза в сравнении с 1952г.). Во-вторых, были отменены некоторые формы заготовок, в частности, обязательные поставки с личного подсобного хозяйства (с 1954г. денежный сельхозналог уменьшился более чем в 2 раза); отменена натуральная оплата за использование техники МТС колхозами. В-третьих, расширились права колхозов на распоряжение средствами, получаемыми за товарную продукцию.
Благодаря принятым мерам, крестьянину стало жить легче. Колхозники в 1958г. получили полное право быть хозяевами или пользователями всех основных средств сельскохозяйственного производства. Известно, это содействовало развитию экономической основы колхозной демократии. Сельчане получили право самостоятельно решать вопросы приобретения и использования сельскохозяйственных машин для ведения общественного хозяйства, какие кадры растить в хозяйстве и какие привлекать со стороны. А это выходило за рамки экономических отношений и приобретало важное социально-политическое значение.
Расширение прав колхозников в управлении своим хозяйством строилось на основе взаимодействия с системой государственных органов (Советов депутатов трудящихся (народных депутатов), государственных сельскохозяйственных органов, которые руководили колхозами и межколхозными организациями). При этом деятельность государственных и партийных организаций нацеливалась на более полное исполнение регулирующих функций: в планировании хозяйства, подборе руководящих кадров, разработке принципов организации и оплаты труда, использовании имущества и средств, распределение прибыли, организации трудовой дисциплины, управлении делами и т.д. Кроме того, государство выдавало хозяйствам кредиты, передавало имущество, списывало недоимки и другое.
В конце 50-х годов колхозы начали переходить к использованию более прогрессивных норм выработки и расценок в оплате труда (не от объема выполненных работ, а от количества полученной продукции, расхода материальных ценностей, денежных средств и затрат труда).
Короче говоря, инициатива колхозников развивалась, совершенствовались формы их участия в управлении не только хозяйствами, но и обществом. Одновременно изменялась система внутриколхозных органов, возрастало влияние колхозников на их деятельность. Повышалась ответственность руководителей хозяйств, первичных партийных организаций за сохранение основ колхозного строя.
Развитие и укрепление демократии проявилось также в расширении прав колхозов в вопросах членства в артели, пользования техникой, организации производственно-хозяйственной и финансовой деятельности, формировании и конкретизации права режима колхозных фондов, пенсионного обеспечения и т.д. Наиболее экономически мощные хозяйства расширяли денежную форму оплаты труда.
Реализация мер по развитию социальной активности колхозников проявилась, прежде всего, в создании новых органов коллегиального управления в производственных подразделениях хозяйств (участках, бригадах и на фермах в виде советов производственных участков или бригад и ферм). В поисках наиболее эффективных форм воздействия на нарушителей трудовой дисциплины в колхозной системе расширялся круг хозяйств, в которых дисциплинарные взыскания налагало не правление колхоза – высший орган управления, а собрание колхозников по бригадам. Опыт показывал целесообразность развития данной тенденции во внутриколхозной демократии. Не случайно значение собраний производственных подразделений в решении внутрибригадных проблем возрастало. Правда, в хозяйственно-правовом отношении их самостоятельность была ограниченной, поскольку в их распоряжение, как правило, оборотных средств не поступало. В современных условиях, согласно Примерного устава колхоза, их функции существенно расширены.
Бесспорно, распространение разветвленной системы органов колхозного управления (самоуправления), расширение форм представительной демократии (собрание представителей, доверенных лиц, совет бригад) – наиболее яркое направление в развитии и укреплении демократического фундамента колхозного строя. Оно отражало заинтересованность широких масс крестьянства в реализации курса на обновление в политической и экономической сферах.
Между тем переход к новым формам внутриколхозной демократии не был легким. Не хватало специалистов, был низким уровень правовой культуры и т.д. Не случайно в постановлении бюро ЦК КПБ от 2 января 1957 года были осуждены «серьезные нарушения социалистической законности и основ колхозной демократии в ряде колхозов республики» (незаконное исключение членов семей рабочих и служащих из колхозов по мотивам, что глава семьи работает вне общественного хозяйства и не возвращается в колхоз, безосновательные лишения их семей приусадебных участков, незаконное уменьшение приусадебных участков престарелых колхозников, семей колхозников, члены которых не работали в колхозе) (НА РБ. – Ф.7. – Оп.4. – Д.1257. – Л.241). Положение отягощалось тем, что такие действия не всегда своевременно рассматривались государственными инстанциями.
К тому же на общем фоне взлета народной инициативы, отмечалось специалистами, в ряде случаев переоценивались преимущества новых форм коллегиального управления – с одной стороны, с другой – представительных органов колхозов. В итоге обсуждение и решение вопросов, отнесенных Уставом колхоза к исключительной компетенции общего собрания, порой происходило в бригадных собраниях, а также рассматривалось правлением колхоза или председателем. Они, однако, не всегда могли правильно и полно выражать интересы всех членов сельскохозяйственной артели. В ряде колхозов республики, указывалось в названном постановлении, нерегулярно проводились общие собрания, а вопросы, которые надлежало обсудить на них, решались на заседаниях правления колхоза. Более того, в некоторых колхозах общие собрания вовсе не проводились и вопросы колхозной жизни решались председателями колхозов единолично (НА РБ. – Ф.7. – Оп.4. – Д.1257. – Л.242-243). Подобная практика, к сожалению, сохранялась и в последующие годы.
Тем не менее, в расширении органов колхозной демократии, их задач, компетенции и функций, также как и в существенном расширении правотворчества, видится то новое, что характеризует этап развития колхозной демократии послесталинского периода. Последовательная реализация разработанных мероприятий по расширению прав колхозов и колхозников позволяла ослабить чрезмерную централизацию в разрешении многих важных вопросов колхозной жизни, повысить самостоятельность колхозников в управлении своим хозяйством, стимулировать их инициативу в решении государственных задач.
Кстати, на фоне подъема социальной самодеятельности сельчан росла численность постоянных комиссий сельских Советов БССР (с 1955 по 1959г. на 11%). Очень существенно расширилось и влияние партийных организаций на дела колхозов. Несмотря на уменьшение численности колхозников среди населения, КПБ насчитывала в своем составе в конце 1964г. в 2 раза больше коммунистов-колхозников (53,3 тыс. чел.), чем в 1955г. Сеть первичных партийных организаций охватила все колхозы. На 1 января 1965г. в рядах партии колхозники составляли 22,5%. В повседневном труде в колхозном производстве, по развитию социальной активности колхозников они опирались на многочисленный актив. Трудно оценить, а тем более переоценить и их усилия по консолидации колхозников на платформе правящей партии, реализации мероприятий, направлявших их мысли в русло официальной пропаганды, это значит, в границы дозволенного.
Наблюдался также рост сельскохозяйственного производства, хотя и ниже намеченного. В 1960г. валовой сбор зерна в Беларуси превзошел уровень 1953г. на 36%, производство мяса и молока – на 70%, яиц – на 50%.
Однако в приобщении колхозников к решению основных вопросов колхозной жизни были большие трудности. Они были обусловлены преимущественно тем, что политическая система не обеспечивала полной реализации идей, подсказываемых жизнью. В результате что-то существенно изменить в сельском хозяйстве часто не удавалось. Крестьянские вопросы не «увязывались» с другими социально-экономическими и политическими проблемами. Была и непоследовательность в осуществлении принятых решений. Колхозники вплоть до середины 60-х годов по-прежнему зависели от администрации, ибо не имели права на паспорт (введено в 1932г.). Крестьяне не могли оставить сельхозартель и иметь при этом надел, ибо земля была «в вечном пользовании» колхозов; они не получали обычно (до середины 60-х годов) пенсий и оплачиваемых отпусков. К тому же председатели колхозов по-прежнему были назначенно-выборными, а не избранными демократическим путем. То есть было только участие в форме голосования за подобранного бюрократическим аппаратом кандидата. За колхозниками сохранялся статус исполнителей команд, которые доводились «сверху»: наемных работников, а не реальных хозяев. Как и раньше была принижена роль местных Советов в политической системе. Отсюда многие из декларированных преобразований практически не осуществлялись, власть действовала бесконтрольно: государственный аппарат был спаян с партийным, исполнительная власть – с контрольной.
В то время, по сути, не проводился принцип сбалансирования закупочных цен на сельхозпродукцию и отпускных – на промышленные товары производственного назначения. Благодаря формальным отношениям аппарата управления к вопросу укрепления руководящих кадров колхозов, во многих местах во главе их становились малокомпетентные бывшие горожане. Поспешно и вовсе не по инициативе колхозников ликвидировались МТС, происходило массовое преобразование колхозов в совхозы (Сорокин, А.Н. Преобразование колхозов в совхозы: причины, трудности, результаты (50-е годы) / А.Н.Сорокин // Сельское хозяйство и крестьянство Белоруссии (Материалы науч. конфер. 27 – 29 октября 1989 г., г.Гомель). – Менск: Б.изд., 1991. – С.171-181; Сарокін А.М. Рэха эпохі крайнасцяў. – С.71-88).
Отрицательно влияло на поддержку и развитие демократии и то, что на рубеже 50-60-х годов многие производственные колхозные процессы передавались специальным службам (РТС, Сельхозтехника, Сельхозэнерго), интересы которых не совпадали с интересами хозяйств.
По сути, декларированным оказался принцип планирования колхозного производства снизу, это значит самими колхозниками (Об изменении практики планирования сельского хозяйства: Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР. 9 марта 1955г. // КПСС в резолюциях и решениях… – Т.8. 1946 – 1955. – 1985.– С.492-497). Этому способствовали факты, как отмечалось в официальных документах, «совершенно недостаточного» вовлечения колхозников в обсуждение производственных планов по развитию общественного хозяйства (НА РБ. – Ф.7. – Оп.4. – Д.1257. – Л.219), отсутствие на местах опыта ведения этой работы, а также острый недостаток в хозяйствах квалифицированного планово-финансового аппарата (НА РБ. – Ф.4п. – Оп.2. – Д.242. – Л.311-312). Используя их, местные партийные и советские органы под давлением сверху нажимными методами или через оказание якобы квалифицированной помощи специалистами организовывали исправление «допущенных недостатков» колхозов в выявлении резервов по увеличению объема производства сельскохозяйственных продуктов (НА РБ. – Ф.7. – Оп.4. – Д.1260. – Л.221, 248, 259). Таким образом, вышестоящие организации вновь давали свои указания колхозам, где, что и как сеять, какой агротехники придерживаться, какой скот выращивать и т.д. В результате такой работы показатели планов колхозов доводились до «рекомендуемых» Госпланом величин. Примеров тому можно привести множество.
Не случайно извращения нового порядка планирования сельскохозяйственного производства, введенного постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 9 марта 1955г., осуждались постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 20 марта 1964г. «О фактах грубых нарушений и извращений в практике планирования колхозного и совхозного производства» (СП СССР. – 1964. – №4. – Ст.29). Проявились они и в том, что доводимые до хозяйств планы закупок сельскохозяйственной продукции не были стабильными. Они менялись в ходе осуществления заготовок не только в зависимости от видов на урожай, но и по чисто субъективным причинам. Получила широкое распространение, как заметил Н.В.Сторожев, практика доведения до колхозов дополнительных заданий, превышавших первоначальные плановые показатели. Допущенные извращения и ошибки в значительной степени снижали эффективность установленного порядка планирования (Сторожев Н.В. Правовое положение колхоза на современном этапе (внутрихозяйственные аспекты). – С.127).
Во изменение положения были установлены правовые гарантии по обеспечению осуществления предоставленных хозяйствам прав в области планирования в полном объеме. Местным партийным, советским и сельскохозяйственным органам было запрещено устанавливать для колхозов производственные задания по посевным площадям и урожайности сельскохозяйственных культур, поголовью скота и его продуктивности и др. показателям, кроме установленных госпланом. Центральным комитетам республиканских парторганизаций, крайкомам и обкомам партии, советам министров республик, крайисполкомам и облисполкомам было поручено привлекать к строгой партийной ответственности лиц, нарушающих права колхозов и совхозов в планировании производства. Предусматривалось, если при планировании колхозного производства между руководителями хозяйства и районным управлением сельского хозяйства возникают расхождения, то последнее слово остается за правлением колхоза, за директором совхоза (п.3).
Тем не менее, вопрос не был до конца решен и с переходом колхозов (в соответствии с решениями мартовского (1965г.) Пленума ЦК КПСС, ХХIV съезда КПСС и июльского (1970г.) Пленума ЦК КПСС) к твердым планам закупок сельхозпродукции на ряд лет, а также по закреплении в Примерном Уставе колхоза 1969г. более широкой хозяйственной самостоятельности колхозов в вопросах планирования (п.14, 46 Устава) (О Примерном Уставе колхоза: Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР. 28 ноября 1969г. // Решения партии и правительства… – Т.7. Июль 1968 – 1969г. – 1970. – С.558-576). По-прежнему давали о себе знать и недостатки в организации заготовок и закупок сельхозпродуктов, нацеленность производственных планов хозяйств на первоочередное выполнение обязательств перед государством по поставке сельскохозяйственной продукции по заниженным ценам.
Следует, однако, отметить, что методы нажима сверху на низы, применявшиеся при проведении генеральной линии, несмотря на всю их пагубность, все-таки были шагом вперед на пути гуманизации отношений руководителя и подчиненного. Непослушание на местах не подвергалось тем крайним формам остракизма, которые процветали в годы сталинизма.
При этом в государственных органах, как центрах административного и экономического управления, сохранялись функции держателя материальных и производственных ресурсов. Поэтому система централизованного планирования и распределения материально-технических средств, навязывавшаяся колхозникам как директива для исполнения, отрицательно влияла на экономику хозяйств и их развитие. Не было у колхозов самостоятельности в распределении и реализации своей продукции. Более того, действовала государственная система сдаточных цен на планы поставки сельхозпродукции, которые обычно были ниже их общественной стоимости. К тому же государство не учитывало, что колхозам (и совхозам) техника, удобрения и другие материально-технические ресурсы продавались по завышенным ценам.
Следует сказать, что ускоренная продажа колхозам по высоким ценам техники МТС (к тому же достаточно изношенной) усложнила неэквивалентный обмен между городом и деревней, вновь серьезно подорвала процесс оздоровления экономики хозяйств. Вот красноречивый факт: на 1 января 1959г. 77,4% колхозов Беларуси имели задолженность за технику, купленную у МТС. А в 1960г. колхозы республики выплатили за технику, приобретенную у МТС и РТС около 95 млн. руб. (цены 1961г.), включая задолженность прошлых лет. По тем временам это была огромная сумма. При этом хозяйства, как собственники сельскохозяйственной техники, платили большие деньги за ее ремонт и обслуживание, оплату труда механизаторов, которые перешли к ним из МТС (Полуян, И.В. Технические кадры белорусской деревни и развитие сельского хозяйства республики / И.В.Полуян. – Минск: Наука и техника, 1978. – С.12).
Важно подчеркнуть, что даже после того, как колхозы были освобождены от натуральной оплаты МТС за работу, государство не отказалось от продуктов, которые получало таким образом. Оно вновь начало закупать эти продукты, но не по рыночной, а по государственной цене. К тому же произошло снижение сельскохозяйственных цен. Это по сути лишило хозяйства прежних преимуществ. Материальная заинтересованность вновь стала недостаточной. Начали расти производственные затраты, падать экономическая эффективность, ухудшаться отношения между городом и деревней.
Не разрешили многие проблемы колхозной экономики, не обеспечили рентабельности производства и мероприятия 60-х годов по увеличению прибыльности колхозов, а также льготы, которые дало государство в 1961 – 1962гг. вследствие повышения закупочных цен на некоторые виды сельхозпродуктов, снижения отпускных цен на грузовые автомобили, трактора, топливо, стройматериалы, металл и др.
Это объясняется в основном тем, что колхозы не имели хорошего материального стимулирования своих работников для наращивания производства продукции и прибылей. Себестоимость сельскохозяйственной продукции была неустойчивой и имела тенденцию к росту, была выше государственных сдаточных цен. А достигнутые скромные показатели урожая шутники называли «прической Никиты Сергеевича» (Хрущева. – А.С.).
Государство вынуждено было давать хозяйствам дотации, увеличивать ассигнования на укрепление материально-производственной базы (с 1961г. основная масса капиталовложений в сельское хозяйство республики осуществлялась за счет государственного финансирования), продлять сроки возврата долгосрочных займов, а то и списывать кредиты. Однако это таило в себе опасность того, что в среде руководящих кадров развивались иждивенческие настроения.
В итоге, согласно расчетам академика Российской академии наук Т.И.Заславской, в 1963г. государство через низкие цены на хлеб и высокие налоги изымало в свой бюджет половину всех доходов колхозов. На этом основании связь между результатами производства и затратами на их покрытие (возмещение) разрывалась, производители лишались стимулов лучше работать, а потребители получали не ту продукцию. Доход колхозников в то время был в 3-4 раза ниже, чем зарплата рабочих.
Словом, прогрессивные действия государства по повышению эффективности колхозного строя, перестройке командно-приказной системы руководства, не дали желаемых результатов. Успехи, достигнутые в развитии колхозного строя к концу 50-х годов, так и не были закреплены. Это стало главной причиной того, что темпы развития сельскохозяйственного производства республики, как и в стране в целом, начали замедляться. Ухудшилось продовольственное обеспечение (см.: Сарокін А.М. Рэха эпохі крайнасцяў. – С.137; Он же. На ростанях айчыннай гісторыі. – С.159, 268).
Недостаточными оказались и мероприятия по развитию колхозной демократии и привлечению колхозников к управлению общественными делами колхозов (в частности, введение в систему внутриколхозного управления представительной формы (органа) управления делами колхоза – собрания уполномоченных), проведенные в соответствии с постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 6 марта 1956г. (Об уставе сельскохозяйственной артели и дальнейшем развитии инициативы колхозников в организации колхозного производства и управлении делами артели: Постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР. 6 марта 1956г. // Решения партии и правительства… – Т.4. – С.290-297. Подробнее см.: Сторожев Н.В. Правовое положение колхоза на современном этапе (внутрихозяйственные аспекты). – С.212-215, 231-233). К тому же были допущены нарушения принципов колхозной демократии и законности, что отрицательно сказалось на темпах колхозного производства тех лет. Как отмечалось в постановлении мартовского (1965г.) пленума ЦК КПСС, нарушение демократических принципов управления общественным производством явилось одной из основных причин отставания колхозного производства. «Колхозам и совхозам давались сверху без учета местных условий многочисленные шаблонные указания по агротехнике, содержанию и кормлению скота, по структуре посевных площадей и другим вопросам. Это сдерживало инициативу руководителей и специалистов, всех тружеников деревни, мешало нормально вести дело» (О неотложных мерах по дальнейшему развитию сельского хозяйства СССР: Постановление пленума ЦК КПСС. 24-26 марта 1965г. // КПСС в резолюциях…– Т.10. 1961 – 1965. – 1986. – С.427).
Недостаточно эффективными в стимулировании колхозной демократии оказались также решения Третьего Всесоюзного съезда колхозников (ноябрь 1969г.) о принятии Примерного Устава колхоза и «Об образовании Советов колхозов».
В соответствии с решениями съезда для развития колхозной демократии, обобщения опыта организации и выработки рекомендаций по максимальному использованию резервов роста общественного хозяйства в районах, областях, краях, республиках и в центре были образованы выборные Советы колхозов. Это были по сути приводные ремни в системе механизма, через который осуществлялось государственное руководство колхозами. Порядок функционирования Советов колхозов, их компетенция определялись положениями о советах колхозов центра, республик, краев, областей и районов, утверждаемых соответственно Советом Министров СССР, советами министров республик, крайисполкомами, облисполкомами и райисполкомами. В частности, представленные Союзным советом колхозов «Положение о Союзном совете колхозов» и примерные положения о советах колхозов союзной республики, автономной республики, края, области и района (приняты Союзным советом колхозов 11 марта 1971г.) были утверждены Советом Министров СССР 16 июня 1971г.
По социально-правовой сущности Советы колхозов всех уровней (союзный, республиканский и др.) были представительными общественными органами колхозов. В то же время они имели признаки (черты) межколхозных органов. В компетенцию Советов колхозов входило обеспечение соблюдения прав колхозов, предусмотренных нормативными правовыми актами, содействия в развитии их хозяйственной самостоятельности и инициативы. Средствами достижения этих целей являлись как обычная оперативная организационно-практическая работа, так и принятие специальных постановлений, в том числе нормативного характера. Постановления Совета колхозов, адресованные колхозным и межколхозным организациям, носили рекомендательный характер (см.: СП СССР. – 1971. – №12. – Ст.90; Сторожев Н.В. Правовое положение колхоза на современном этапе (внутрихозяйственные аспекты). – С.203).
Характерно, что колхозная демократия проявлялась в двух основных формах – непосредственной и представительной. Вместе с тем сочетание этих форм на том или ином этапе колхозного строительства не было неизменным. Оно зависело от социально-экономического развития колхозов. Согласно Примерного устава сельскохозяйственной артели 1935г., в системе внутриколхозного управления определяющую роль играли формы непосредственной колхозной демократии. Правда, проведенное в 50-х гг. укрупнение колхозов повысило потребность в представительных формах управления колхозным производством. В соответствии с постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 6 марта 1956г. крупные колхозы, где созыв общих собраний был затруднителен, получали право созывать представительные органы управления колхоза – собрания уполномоченных (п.7).
Примерный Устав колхоза 1969г. (СП СССР. – 1969. – №26. – Ст.150) закрепил непосредственную и представительную формы управления колхозным производством, расширил правоспособности колхозов избирать по своему усмотрению ту или иную систему органов управления исходя из местных условий и возможностей (п.48). Одновременно новый Примерный Устав колхоза распространил действие принципов выборности при формировании исполнительно-управленческого аппарата колхозов на более широкий круг должностных лиц хозяйства. В соответствии с Примерным Уставом сельскохозяйственной артели 1935г. руководители производственных подразделений назначались правлением колхоза. Выборы правления, председателя колхоза и ревизионной комиссии, говорилось в п.56 Примерного устава колхоза 1969г., проводятся открытым или тайным голосованием по усмотрению общего собрания. Вместе с тем, в тех условиях, справедливо заметил Н.В.Сторожев, «принцип тайного голосования при выборе органов управления и руководящих лиц колхоза не получил широкого применения». Тайное голосование не практиковалось «даже во многих экономически крепких хозяйствах», где имелись для этого «все объективные и субъективные факторы». Это объяснялось им воздействием инерции «традиции идти по проторенной дорожке», нежелания «проявить инициативу», боязни «дополнительных хлопот по проведению и техническому оформлению выборов, основанных на тайном голосовании». Сдерживающее влияние на применение тайного голосования содержалось также в самом акте, закрепление в нем принципа тайного голосования при избрании должностных лиц колхоза «лишь в порядке альтернативы открытому голосованию» (Сторожев Н.В. Правовое положение колхоза на современном этапе (внутрихозяйственные аспекты). – С.207). Думается, однако, определяющим было здесь отсутствие должной традиции использования преимуществ фактора подлинной демократии, существенно порушенной в предыдущий период, и воздействие синдрома боязни индивидуальной ответственности за реализацию принципа тайного голосования. Выходит, наши советские люди не были готовы к демократии. Впрочем, как и к существованию без сильной и уверенной в себе власти СССР. Само общество не было готово к решительной перестройке общественных отношений. Не будем забывать, что позади было полувековое господство тоталитарной системы, социалистического идеализма, на которых выросли и воспитывались уже целые поколения советских людей.
К концу 50-х годов относится начало «победного» марша затратной экономики. Если за 1959 – 1963гг., как показали наблюдения специалистов, прирост валовой продукции сельского хозяйства СССР составил 7 млрд. руб., то затраты на этот прирост составили 34,7 млрд. руб. В будущем данное соотношение не только сохранилось, но и ухудшилось. В результате, как отметил российский советский историк И.В. Русинов, пятилетие рубежа 50-60-х годов «можно назвать переходным к застою» (Русинов, И.В. Аграрная политика КПСС в 50-е – первой половине 60-х годов: опыт и уроки / И.В.Русинов // Вопросы истории КПСС. – 1988. – №9. – С.39). Пожалуй, более точного определения времени искать не стоит.
При всей противоречивости процесса демократизации колхозной жизни стремление «верхов» и «низов» к расширению прав колхозов и колхозников – одна их характерных черт процесса обновления советского общества в период так называемой хрущевской «оттепели». Но командно-административные принципы руководства колхозной системой, сложившиеся в годы сталинизма, были не сломаны, а только надломаны. При этом наиболее позитивные сдвиги были достигнуты в демократизации внутриколхозной жизни. Возможно причина в том, что внутриколхозная демократия решала, прежде всего, вопросы, которые не затрагивали сущности политики центральных органов управления? Однако и достигнутое означало неминуемость краха административно-командной системы, невозможность возвести здание современной экономики на базе сталинского представления о социализме.
Тем не менее, до полного завершения процесса слома закостенелых конструкций в пирамиде власти было не близко. В обществе не было той силы, которая дала бы, так сказать, второе дыхание демократическим переменам, горизонты которых были четко высвечены ХХ съездом КПСС. Надо было жить еще 30 лет, чтобы дожить до этого. Более того, Н.С.Хрущев «по существу создал, как выразился российский экономист Г.Х.Попов, стартовую площадку для перехода административного социализма от модели типа культа личности к модели типа бюрократического социализма». Но он не взял на себя роль ее генерального конструктора, предпочтя смещение с поста лидера (Попов, Г. Два цвета времени или уроки Хрущева / Г.Попов // Огонек. –1989. – №43. – С.14). Однако место для совершения прыжка назад было создано. И, очевидно, не случайно с отстранением Н.С.Хрущева от власти после непродолжительного ожидания началось возвращение сталинских традиций, массированное внедрение норм и принципов функционирования бюрократического социализма.
В условиях второй половины 80-х годов, когда страна вышла на путь активных преобразований, произошли некоторые изменения и в колхозной жизни. Необходимость сужения командных методов руководства госаппаратом колхозами в пользу норм, свойственных производственной кооперации, наиболее полно была выражена ХІХ партконференцией КПСС (июнь – июль 1988 г.). Она потребовала неотложно прекратить любые попытки командовать колхозами и совхозами. При этом признавалось, что они в состоянии самостоятельно разрешать вопросы внутрихозяйственной деятельности, определять формы межхозяйственных связей и производственного обслуживания. В 1988 г. был принят новый Примерный устав колхоза. В компетенцию колхоза переданы вопросы о размерах приусадебных земельных участков колхозников, численности скота в личных подсобных хозяйствах и др. Повышалась роль трудовых коллективов бригад, ферм и других подразделений в функционировании колхозов. На деле, однако, продолжительное время было больше благих намерений, чем реальных позитивных подвижек.
Недооценка развития кооперативных процессов в улучшении жизнедеятельности хозяйствующих субъектов села в значительной мере дает знать о себе даже сейчас, в начале ХХІ века. Республика еще решает вопросы стабильной продовольственной безопасности, динамичного наращивания эффективности производства. Хотя состояние АПК, сельского хозяйства постоянно обсуждаются на высшем уровне. Принимаются и мероприятия по его изменению. В том числе давно знакомые: оставление за производителями самостоятельности в установлении цен на продукцию, прав на распоряжение продуктом собственного труда, возможности выбора ими поставщиков материально-технических ресурсов, передача путем покупки или аренды сельхозпредприятий в собственность промышленных объединений, коммерческих структур, банков, рынков, присоединение к экономически крепким сельскохозяйственным организациям.
Однако нестабильность динамики в сельском хозяйстве, всей системе АПК сохраняется. Остается высокий уровень издержек на производство. С другой стороны – низкая рентабельность. «Пробуксовывает» система фермерских хозяйств. Все это связано не только с внутриотраслевыми крупными просчетами в формировании производственных отношений в деревне, но и с состоянием экономики республики. Нельзя забывать также о влиянии хронического неэквивалентного обмена между городом и деревней, связанного с ним приоритета цен на промышленную продукцию.
В то же время наблюдающаяся «пробуксовка» фермерского сектора наводит на мысль об определенной его недооценке в системе органов управления. Не надо обижать его в выделении кредитов и других средств налаживания производственной деятельности. Тем более не надо забывать, что еще многие наши сограждане по сравнению с населением развитых стран живут очень стесненно, а порой еле сводят концы с концами. И при этом работают с огромной самоотдачей, не получая за свой труд достойного материального вознаграждения, с огромной любовью относятся к своей земле, родному краю, верят в достойное будущее Беларуси. Объем сельскохозяйственного производства практически достиг уровня 1990 года. Один белорусский землепашец уже «кормит» 19 человек (при неуклонном уменьшении численности занятых в сельском хозяйстве) (Скуратович, К. Погодная составляющая / К. Скуратович // Белорусы и рынок. – 2007. – 30 июля (№ 28). – С. 2-3). Сельчане, несомненно, достойны более счастливой и благополучной жизни.
И еще разительный пример. В последние годы вроде бы действительно рассеивается то модное и распространенное в мышлении доморощенных реформаторов, согласно которому нужно просто заткнуть «черную дыру», как рыночные остроумцы обозвали сельское хозяйство. Заткнуть раз и на всегда. Иными словами, не спешить государству направлять туда средства, поддерживать село. Надеяться на закупку продовольствия за рубежом.
Между тем, настоящим укором «реформаторам» служит созданная в Беларуси система законов, которая дает обществу определенные и давно ожидаемые гарантии стабильности, обеспечивают продовольственную безопасность и поступательное развитие АПК. Она позволила за последние 5 лет обеспечить прирост сельхоз продукции на 25%, а в перерабатывающей промышленности – на 30%. По производству важнейших продуктов питания республика вышла на лидирующие позиции среди стран Европы и СНГ (Головенко, А. Совнарком возвращается. Народу готовят продовольственные карточки / А. Головенко // Народная газета. – 2008. – 19 чэрвеня (№ 112) / Союзное вече. – 2008. – 19-25 июня (№ 21). – С. IV). В итоге белорусский АПК, как заметил Президент Республики Беларусь А. Г. Лукашенко 2 июля 2008 года на торжественном собрании, посвященном Дню Независимости Республики Беларусь, не только обеспечивает свою страну продовольствием, но способствует обеспечению продовольственной безопасности других государств.
Принятый белорусским парламентом пакет законов об изменении ситуации в аграрном секторе нацелен на дальнейшее реформирование АПК. Имеются в виду, по словам бывшего министра сельского хозяйства и продовольствия Республики Беларусь, Л.В.Русака, не только сохранение и умножение чисто материальной основы – земель, техники, скота, но и коренное улучшение эффективного хозяйствования по всей технологической цепочке, повышение конкурентоспособности произведенной продукции на европейском и мировом рынках и получение большей прибыли. Особого внимания требует социальная сфера, призванная создать труженикам села комфортные условия для труда, быта и отдыха (Русак, Л. Жила бы страна родная / Л.Русак // Беларуская думка. – 2007. – №4. – С.27). В развитии различных форм хозяйствования на земле при свободном их выборе и на основе равноправия видится успешное решение задач, заложенных в программе развития и возрождения белорусской деревни.

…Моя кооперация (Институт кооперации: вопросы деятельности, управления и правового регулирования (1917 – 1990-е годы))
Важным элементом развития народнохозяйственного комплекса являлась (и является) кооперация. «Как особый элемент рынка» начала формироваться в ХІХ в. Ее развитие на основе добровольного объединения лиц, их коллективов для совместного труда или хозяйственно-потребительской деятельности с целью удовлетворения потребностей своих членов (пайщиков) предопределялось экономическими интересами, развитием товарно-денежных отношений, стремлением повысить эффективность любого производства и сельскохозяйственного в частности.
В то же время целесообразно отличать использование термина «кооперация» как средства сотрудничества и совместного объединения усилий в определенной сфере деятельности от восприятия его в качестве кооператива как конкретной самостоятельной организационно-правовой формы. В итоге сущностная характеристика кооперации понимается как в узком, так и широком восприятии ее. Особенностью кооперации является и то, что она не какая-либо законченная, если хотите, застывшая организационная форма того или иного времени и определенных народнохозяйственных условий. Это определенное начало, определенный принцип совместного функционирования индивидуумов, проявляемый в той или иной сфере действительности своего времени. Если это так, то нельзя не считаться с существенным влиянием на кооперативные процессы действующего законодательства, социально-экономических условий хозяйствования, исторического периода развития и др. Отсюда, вероятно, и отсутствие в научной литературе единого, общего обозначения термина «кооператив».
Кооперация как объективная форма деятельности в сельском хозяйстве, согласно наблюдений исследователей кооперативных процессов, была мотивирована раздробленностью сельского хозяйства, потребностями установить стабильные экономические связи между крестьянами, с одной стороны, а также промышленностью и банками с другой. Отсутствие таких отношений негативно влияло на эффективность сельского хозяйства, на общеэкономическое развитие общества в целом (Воробьев, И.П. Разноуровневая кооперация / И.П.Воробьев, А.А.Наумчик. – Гомель: Бел. торгово-экон. ун-т потребит. кооперации, 2004. – С.12-13).
Не стоит забывать и о том, что развитие простых форм кооперации в мелкокрестьянской стране создает организационно-хозяйственные и психологические предпосылки для понимания преимуществ совместного производства добровольного перевода крестьянства в крупные хозяйства как наиболее рациональные и эффективные. Их развитие позволяло преодолевать обособленность и ограниченность единоличного хозяйства, обеспечить накопление элементов обобществления в производстве, обращении, в отношении собственности на средства производства, «социализацию» психологии крестьян-единоличников, создавать условия для более рационального использования земли, труда, основных производственных фондов и оборотных средств, для ускорения роста доходов и благосостояния сельского населения (Шмелёв Г.И. Коллективизация: на крутом переломе истории // Истоки: вопросы истории народного хозяйства и экономической истории. – Вып.1. – С.115).
Тема привлекала и привлекает внимание практиков и исследователей. Однако, представляется, историками права сделано здесь значительно меньше, чем законодателями. Поэтому попробуем, опираясь на законодательные акты, хотя бы в общих чертах восстановить влияние результатов их труда на приспособление кооперации к решению задач времени. При этом будем иметь в виду: кооперативное движение в Беларуси развивалось преимущественно на основе российского и общесоюзного законодательства, или под их влиянием.
1. У истоков
В Беларуси, как и в России, система кооперации начала формироваться во второй половине ХІХ в. При этом выявилась тенденция к отраслевой или видовой специализации форм кооперации: потребительская, сельскохозяйственная, кредитная, кустарно-промысловая и др. Все видовое многоцветие кооперативных объединений предопределялось рыночным интересом, основывалось на хозяйственной самодеятельности, широкой демократии, коллективном решении хозяйственных вопросов. Участник кооперативного движения мог выбрать для себя наиболее благоприятную форму объединения, входить одновременно в несколько кооперативов, да и сам кооперативный устав допускал изменение или расширение функций организации по желанию ее членов, это значит был достаточно гибким и динамичным.
В этом поступательном и ступенчатом процессе не было строгой очередности: каждому участнику движения не обязательно было проходить все стадии кооперирования с обязательным нарастанием сложности. Выбор той или иной организационной формы, подчеркнем, обусловливался материальной заинтересованностью, а главное – практической пользой от кооперации, проверкой на деле (выражение В.И.Ленина).
При всем том, продолжительное время преобладала сеть кооперативов универсального (единого) характера. Не случайно сельскохозяйственная кооперация конца ХІХ – начала ХХ вв., обслуживавшая деревню, развиваясь как снабженческо-сбытовая, занималась вопросами кредита. Одновременно ее общества и различного рода артели (молочные, кустарные и др.) вместе с другими видами кооперации распространяли сельскохозяйственные знания, способствовали повышению культуры земледелия и животноводства и т.д. Выходит, содействовали росту эффективности сельской экономики, распространению прогрессивных движений в деревне.
Накануне Первой мировой войны кооперация охватывала значительное количество населения, имела различного рода организационные формы кооперативных структур, интересный опыт хозяйственной деятельности. В Минской, Могилевской и Витебской губерниях функционировало около 500 различных кооперативных объединений. Они действовали в сфере кредитования, переработки и сбыта сельскохозяйственных продуктов, обеспечения крестьян средствами производства и улучшения их качества. Правда, эффективность их деятельности продолжительное время страдала из-за отсутствия единого организационного центра (до 1917 г.), несовершенного законодательства, событий Первой мировой войны.
На основе самофинансирования и самоокупаемости проявила свою жизнеспособность в обеспечении населения продовольствием и промышленными товарами, а также в распространении знаний в кооперативном деле и налаживании культурно-массовой работы потребительская кооперация. Это стало возможным благодаря тому, что многие потребительские кооперативы были со смешанными функциями, имели прямое отношение к заготовкам сельскохозяйственных продуктов. В соответствии с законом Временного правительства от 20 марта 1917 г. «Положение о кооперативных товариществах и их союзах» регулировался порядок объединения кооперативных организаций в союзы. В результате в июне того же года в Минске на кооперативном съезде явочным порядком был образован Союз потребительских обществ Минского района. Он имел целью распределение продовольственных товаров и предметов первой необходимости между потребительскими обществами под контролем правительства, участие в заготовке продуктов и товаров на местном рынке, а также инструктирование потребительских обществ по всем вопросам их деятельности. Ему суждено было стать объединительным центром кооперативного движения в Беларуси (через год был переименован в Центральный союз потребительских обществ Белорусского края), что существенно повлияло на рост авторитета кооперативных процессов. Органами управления этого Союза являлись: собрание уполномоченных, правление и контрольный совет. Для оперативной работы в структуре аппарата имелись общий, инструкторский, торговый и счетный отделы. В конце 1917 г. в состав союза входило 113 обществ с более чем 40 тыс. пайщиками. Они, как и другие виды кооперации, обслуживали преимущественно сельское население. Иначе говоря, кооперация была в основе своей деревенской, действовала в интересах защиты потребителей. В начале 1917 г. на долю кооперативов, обслуживающих сельчан, приходилось 89,8% всех кооперативов и 76,2% всего кооперированного населения, 82,5% сельчан (Кабанов, В.В. Октябрьская революция и кооперация (1917 – март 1919 гг.) / В.В.Кабанов. – М.: Наука, 1973. – С.59).
Примечательно и то, что кооперативное движение во всех его многогранных проявлениях активно поддерживалось кредитными кооперативами и банками (фактор, не потерявший актуальности и в настоящее время). Накануне октября 1917 г. роль банковского центра кооперации (в том числе сельскохозяйственной) выполнял кооперативный Московский народный банк (МНБ), включавший кооперативную сеть в общую кредитно-денежную систему России и мировой рынок.
2. На начальном этапе советского общества
2.1. В условиях первой прямой атаки «старой кооперации»
Развернутое большевистской властью изменение всего уклада хозяйственной жизни, в том числе кооперации через огосударствление ее, поставило под угрозу существование самостоятельной кооперации. И не удивительно, что кооперативные лидеры отнеслись к таким подходам не только настороженно, но и враждебно. Сущностная характеристика содержания «новаторской» акции была изложена В.И.Лениным в ряде материалов конца 1917 – начала 1918 г. Среди них документ под названием «Проект декрета о потребительских коммунах», который определенное время был известен в литературе как проект Наркомпрода или проект А.Г.Шлихтера – наркома по продовольствию в то время (Ленін, В.І. Творы. Пер. з 4-га рус. выд. – Т.26. Верасень 1917 – люты 1918 / В.І.Ленін. – Мінск: Дзяржвыд БССР, 1951. – С.379-380), а также статьи «Первоначальный вариант статьи «Очередные задачи Советской власти»» (Ленін, В.І. Творы. – Т.27. Люты – ліпень1918 / В.І.Ленін. – Мінск: Дзяржвыд БССР, 1951. – С.189-190) и «Проект программы РКП(б)» (Ленін, В.І. Творы. – Т.29. Сакавік – жнівень 1919 / В.І.Ленін. – Мінск: Дзярдвыд БССР, 1951. – С.94-95). Анализ показал, что содержащиеся в них положения по существу не воспринимали кооперацию как самостоятельную организацию трудящихся, предусматривали осуществление ею операций на государственные средства, нацеливали на принудительное объединение всего населения в потребительские общества, лишали кооперацию того механизма, благодаря которому она и могла внести вклад в организацию снабжения населения. К тому же проводилась максималистская утопическая концепция организации функционирования общества как единой сети «потребительско-производственных коммун» с целью создания «единого кооператива» (в виде или соответствующих этой формуле определений «всенародного», «общенационального», «общегосударственного») для производства и распределения. Более того, она стала определяющей для кооперативной политики почти на три года, а в теоретическом плане – значительно больше (Файн, Л.Е. Отечественная кооперация: исторический опыт / Л.Е.Файн. – Иваново: Ивановский университет, 1994. – С.123).
Тем временем І Всероссийский кооперативный съезд (февраль 1918 г.), по сути, выразил недоверие советской власти (см.: Кабанов В.В. Октябрьская революция и кооперация (1917 – март 1919 гг.). – С.120-127).
2.2. Во время компромисса
Вскоре позиции вождей кооперации и советского государства склоняются в сторону сотрудничества. Причем властью особые надежды возлагались на сеть потребительской кооперации как наиболее массовой и организованной отрасли кооперативного движения. Тем более, что в ее составе был широко представлен рабочий класс – главный субъект декларированной диктатуры (см.: Кабанов В.В. Октябрьская революция и кооперация (1917 – март 1919 гг.). – С.127-138, 147-150, 152).
Достигнутый весной 1918 г. компромисс центральных кооперативных организаций и советского правительства был закреплен декретом «О потребительских кооперативных организациях», принятым ВЦИК и СНК РСФСР 11 апреля 1918 г. (согласно даты опубликования – от 12 апреля; в литературе обычно датируется по дате опубликования); кстати, СНК декрет был принят 10 апреля. – Декреты Советской власти. – Т.ІІ. – С.77, 91-92).
В результате достигнутого компромисса в соответствии с декретом от 11 апреля власть отказывалась от принципа бесплатного вступления в кооператив (п.2) – размер вступительных взносов от малообеспеченных лиц составлял не более 50 коп., от объединения всего населения данной местности в одном обществе. Одновременно допускалось функционирование в каждой местности не более двух видов кооперативов: общегражданский и «классовый рабочий» (п.3,4).
Кооперация в свою очередь обязывалась обеспечивать население по всем продовольственным нормам, установленным государственными органами советской власти. Так, п.5 указанного декрета требовал, чтобы «нормы, устанавливаемые центральными или местными органами Советской власти и, в частности, органами снабжения относительно распределения продуктов», сохранялись и кооперативными организациями. Актом предусматривался также порядок контроля за кооперативами: «Народный Комиссариат продовольствия по соглашению с Высшим советом народного хозяйства устанавливает как формы и сроки отчетности кооперативных обществ, так и формы надзора и контроля за кооперативами и за частноторговыми предприятиями, в частности…, за внесением ими 5% налога с их оборота в государственную казну» (п.11). Органы Советской власти на местах могли также привлекать кооперативы к закупке, заготовке, переработке и производству продукции (п.13). Всю работу по осуществлению декрета кооперативные организации должны были проводить под руководством государственных органов снабжения и Высшего совета народного хозяйства (п.9). В своей деятельности кооперативы обязывались всесторонне содействовать власти в концентрации капиталов в государственном банке (п.12).
С другой стороны, на основе общей стратегической линии власти кооперативы имели перспективу разрешения некоторых вопросов в пользу государства. В частности, налоговые преимущества кооперативов, объединявших в своей местности все население, как и материальные льготы членам кооперации при покупке товаров в сравнении с покупателями-нечленами, были нацелены на поголовный охват населения кооперацией (п.8). Пункт 7 не допускал участия в правлениях потребительских обществ владельцев и руководителей торговых и промышленных предприятий частнокапиталистического характера, но не ограничивал участия в их других представителей частного капитала. Правда, на фоне разжигания классовой борьбы влияние этой группы ограничивалось методами революционного насилия. Особенно это проявилось, как известно, в период деятельности комитетов бедноты (лето 1918 – начало 1919 г.).
Между тем компромисс рассматривался властьпредержащими как переходная тактическая мера «к единому общенародному кооперативу» и ни в коем случае не означал пересмотра или замены выдвинутой концепции. Достаточно вспомнить, что такой подход был закреплен в специальной резолюции ВЦИК от 11 апреля 1918 г., принятой по предложению коммунистической фракции в связи с утверждением в этот день декрета о потребительских кооперативах. При этом в ней сообщалось, что ВЦИК принял декрет, «как переходную меру, ведущую по пути к осуществлению государственного распределения продуктов и товаров в стране» (Декреты Советской власти. – Т.ІІ. – С.76-77).
В.И.Ленин со своей стороны в окончательном тексте работы «Очередные задачи Советской власти», подготовленном сразу по принятии названного декрета (13-26 апреля), принцип «бесплатного вступления в кооператив» назвал «единственно последовательно пролетарским принципом», а объединение всего населения данной местности в одном кооперативе – «единственно социалистическим принципом». Мотивируя отступление от их, он убеждал, что Советская власть не успела «наладить учет и контроль в общегосударственном масштабе». Иначе, продолжал он, «надобности в подобных компромиссах не было бы», и тогда «мы объединили бы население в единый, пролетарски руководимый кооператив без содействия буржуазных кооперативов…» (Ленін В.І. Творы. – Т.27. – С.226-227). Тем не менее, на деле воздействие концепции «единого кооператива» оказалось подорванным, ибо законодательно было закреплено функционирование классических кооперативных начал (пусть и в урезанном, ограниченном виде).
В итоге даже в условиях существенного ограничения кооперативных процессов, но при сохранении воздействия классических принципов кооперации она не только выполняла государственные поручения, но и налаживала собственно кооперативную работу. На основе неуклонного расширения кооперативной сети, особенно потребительской, увеличивалось количество обслуживаемого ею населения. Одновременно возрастал и ее удельный вес в экономической жизни. Тем самым подтверждалась возможность ее развития в новых условиях при сохранении хотя бы некоторых ее основополагающих принципов.
Нейтральное отношение государства к другим видам кооперации, в отношении которых специальные декреты не принимались (хотя факты ограничений, притеснений, даже репрессий имели место), содействовало их развитию и организационному оформлению систем сельскохозяйственной и кустарно-промысловой кооперации (Союзкартофель, Плодовощ, Пенькосоюз, Коопзерно, Коопяйцо, Сельскосоюз). Их деятельность начинает координировать и определять – Совет объединенной сельскохозяйственной кооперации (Сельскосовет). С лета того же года налаживает деятельность Всероссийское общество по производству и сбыту кустарных и артельных товаров (Кустарсбыт) – хозяйственный центр кустарных артелей и союзов страны. В феврале 1919 г. на первом общероссийском съезде промысловой кооперации был образован центр промысловой кооперации – Всероссийский совет промысловой кооперации (ВСПК).
С образованием общероссийских специализированных кооперативных центров, опиравшихся на сеть местных союзов (в том числе и на белоруской территории), было проведено организационное оформление системы кооперации. Имели место и изменения в содержании деятельности местных союзов. К примеру, в кооперативах происходило активное вытеснение кредитных операций товарными и снабженческо-сбытовыми. Развивается законодательно не оформленная тенденция сотрудничества центров и союзов сельскохозяйственной кооперации с центрами и местными органами советской власти на основе договоров. И хотя их условия существенно урезали кооперативные начала, они оставляли возможность кооперации проводить товарные операции и тем самым содействовать государству в разрешении экономических задач.
И тем не менее эта договорная практика происходила в том русле компромисса между советской властью и кооперацией, которое было положено в основу декрета от 11 апреля 1918 г. о потребительских кооперативных организациях. Аппарат кооперации демонстрировал экономически и организационно-технически эффективные методы организации заготовок сельскохозяйственной продукции и обеспечения деревни необходимыми ей средствами производства в условиях, когда преимущество неуклонно отдавалось комбедовским и продотрядовским методам работы (Файн Л.Е. Отечественная кооперация: исторический опыт. – С.125-130).
2.3. В русле реализации концепции «единого кооператива»
Существенным шагом на пути ликвидации самостоятельности кооперации стала национализация Московского народного банка. Проведенные в связи с этим переговоры делегации кооперативов с В.И.Лениным в конце ноября 1918 г. не привели к надлежащему взаимопониманию. В ходе их В.И.Ленин заметил: советская власть «стала на путь соглашения с кооперацией», но отказаться от национализации ее капитала не может (Ленин В.И. ПСС. – Т.37 / Примечания. – С.584).
Причем, если кооператоры отстаивали классические основы кооперирования, то В.И.Ленин проводил идею построения кооперации в новом обществе на новых принципах (поголовный, обязательный охват населения, отмена паевых взносов, возможность привлечения аппарата кооперации для организации распределения среди населения и др.) (см.: Кабанов, В.В. Национализация Московского народного банка / В.В.Кабанов // Вопросы истории. – 1970. – №4. – С.207-209). Принятый 2 декабря 1918 г. декрет СНК «О национализации Московского народного банка и кредитовании кооперации» (Декреты Советской власти. – Т.IV. – 1968. – С.119-120)лишил кооперацию своего самостоятельного финансового центра, поставил ее в зависимость от ограниченного государственного кредитования (только под договорные операционные расходы), благоприятствовал подчинению деятельности всех видов кооперации государственной хозяйственной жизни. При всем том, государственный банковский кредит кооперации приобрел, по сути, характер государственных сметных ассигнований, обеспечил возможность дальнейшего существования кооперации (см.: Кабанов В.В. Октябрьская революция и кооперация (1917 – март 1919 г.). – С.208-209).
Не следует забывать и о том, что еще декретом СНК от 21 ноября 1918 г. «Об организации снабжения» (Декреты Советской власти. – Т.IV. – С.41-46) кооперация выравнивалась с государственными распределителями в организации снабжения населения монопольными товарами и продуктами. Декретом устанавливалось: «кооперативные склады и лавки национализации не подлежат», а там, «где до издания настоящего декрета… были национализированы или муниципализированы кооперативы и реквизированы или конфискованы» их товары, то «все эти кооперативы должны быть восстановлены», а товары возвращены (п.15-д). Причем оптовые склады и розничные лавки кооперативов оставались в их ведении, но должны были действовать под контролем Наркомпрода (п.3). Правда, в условиях резкого обострения классовой борьбы, неправильного понимания большой частью партийно-советских работников сущности кооперации, несмотря на запрещение трогать кооперативы, разрушительная тенденция в отношении к кооперации осенью – зимой 1918 – 1919 гг. была, как показал пытливый анализ, «очень значительной». В течении октября – декабря 1918 г. в стране наблюдались факты не только национализации кооперации (в т.ч. Витебского союза кооперативов), но и применения к ней чрезмерно высокого налогообложения, распространения арестов кооперативных работников (см.: Кабанов В.В. Октябрьская революция и кооперация (1917 – март 1919 г.). – С.187-188). Тем более, что урегулирование дела снабжения в условиях решения задачи организации общества на коммунистических началах поставило, как говорят, во весь рост задачу обновления всего кооперативного аппарата, изгнания лидеров старой кооперации и решительному изменению социальной физиономии кооперации.
Примечательно и то, что еще при обсуждении проекта декрета от 21 ноября 1918 г. 12 ноября СНК поручил Наркомпроду выработать практические меры к «полному слиянию кооперативов и советских лавок и складов в единый аппарат снабжения, который находится под полным контролем Советской власти». 27 ноября В.И.Ленин, выступая на собрании партийных работников Москвы, относительно кооперативов заметил: «…они обладают аппаратом для распределения продуктов в массовом размере; этот аппарат мы должны взять себе» (Ленін, В.І. Сход партыйных работнікаў Масквы 27 лістапада 1918 г. / В.І.Ленін. // Творы. – Т.28. Ліпень 1918 – сакавік 1919. – 1951. – С.196).
9 декабря В.И.Ленин, выступая на ІІІ съезде рабочей кооперации, подчеркнул, что сложившаяся в стране ситуация предлагает единственный выход – «слияние кооперации с Советской властью» (Ленін В.І. Прамова на ІІІ з’ездзе рабочай кааперацыі 9 снежня 1918 г. // Творы. – Т.28. – С.313) с целью объединения всего дела снабжения и распределения. В скобках следует сказать, весной 1918 г. подобное предложение было отвергнуто органами кооперации.
В.И.Ленин вновь призывает к созданию «единого кооператива трудящихся», как неотложной задачи победы социализма (Ленін В.І. Творы. – Т.28. – С.309). Содействовать этому должна, по его мнению, сеть производственно-потребительских коммун. В качестве основы для их создания должна выступать существующая кооперативная сеть, преимущественно потребительских обществ.
2 февраля 1919 г. В.И.Ленин в письме в наркоматы продовольствия и финансов и в ВСНХ изложил задачу разработки системы практических мер перехода от буржуазно- кооперативного к пролетарски-коммунистическому снабжению и распределению (Ленин, В.И. О мерах перехода от буржуазно-кооперативного к пролетарски-коммунистическому снабжению и распределению / В.И.Ленин // ПСС. – Т.37. – С.471-472).
Разрешению ее соответствовал процесс объединения всех видов кооперации, их союзов в единый координирующий центр, который активно развивался с весны 1919 г. и до весны 1921 г. Неуклонная реализация ленинской установки на наполнение старых кооперативных форм новым социалистическим содержанием, на превращение всего населения в членов единого «общенационального или, точнее, общегосударственного кооператива» при неуклонном возрастании количества правительственных заказов обусловила стремительный рост кооперативов, особенно потребительских, увеличение количества обслуживаемого населения. В конце 1919 г. в Гомельской губернии имелось 1821 потребительских общества, из которых 1181 возник в 1918 – 1919 гг. К 1920 г. они обслуживали 87% населения губернии, преимущественного сельского.
Существенный импульс развитию этих тенденций придал декрет СНК от 16 марта 1919 г. «О потребительских коммунах» (Декреты Советской власти. – Т.IV. – С.503-507. Документ порой датируется 20 мартом – согласно даты публикации в «Известиях Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов Крестьянских, Рабочих, Казачьих и Красноармейских Депутатов»). В.И.Ленин, оценивая декрет, в докладе о партийной программе на VIII съезде РКП(б) 19 марта говорил: «Наш декрет делает шаг вперед в смысле создания потребительских коммун, декретирует, что во всей России все виды кооперации должны слиться» (Ленін, В.І. Даклад аб партыйнай праграме 19 сакавіка / В.І.Ленін // Творы. – Т.29. – С.155-156). Выдающийся русский экономист по сельскохозяйственной кооперации А.В.Чаянов со своей стороны высказывал резко отрицательное отношение к декрету, превращавшего сельскохозяйственную (крестьянскую) кооперацию в филиал потребительской, лишал возможности самофинансирования. И в то же время он надеялся на возрождение самостоятельной крестьянской кооперации, предсказывал крах «государственного коллективизма» (Фигуровская, Н.К. Учение А.В.Чаянова о сельскохозяйственной кооперации / Н.К.Фигуровская, А.И.Глаголев, Ю.С.Давыдов // Чаянов, А.В. Основные идеи и формы организации сельскохозяйственной кооперации / А.В.Чаянов. – М.: Наука, 1991. – С.30-31).
При всем том, в соответствии с мартовским 1919 г. декретом СНК создавался единый, на основе слияния всех потребительских обществ, распределительный аппарат – потребительская коммуна (со временем вновь переименованная в потребительское общество – ЕПО) как разновидность государственного аппарата или придаток Наркомпрода. Все граждане обязаны были стать членами коммуны и приписаться к одному из ее распределительных пунктов. Членство в коммуне становилось бесплатным, что означало отмену паевых и вступительных взносов. Потребительские коммуны получили от продогранов в пользование магазины, лавки, столовые, склады (п.11). Декретом предусматривалось осуществление хозяйственной деятельности производственно-потребительских коммун на средства из госбюджета или государственных органов. Одновременно вводилась строгая организационная структура, совпадавшая с административно-территориальным делением страны: коммуна, губернский союз потребительских коммун, Центральный союз потребительских коммун, с установлением подчиненности по восходящей линии. На обеспечение жесткой централизации была направлена мера по организации контроля со стороны Наркомпрода и его местных органов за деятельностью образуемой кооперативной системы через введение представителей госорганов (с правом вето) в правление коммун, губсоюзов и Центросоюзов.
Реализация декрета уже к началу 1920 г. превратила потребительскую кооперацию в распределитель материальных благ среди трудящихся. Последние были приписаны к сети единых потребительских обществ (ЕПО), объединявшихся образованными временными правлениями обществ, райсоюзов и губсоюзов. По их оформлении, в декабре 1919 – июле 1920 г. были проведены перевыборы руководящих органов потребительских обществ постоянных правлений районных и губернских союзов, а также Центросоюза. Нажимными действиями партийных и советских органов, согласно наблюдений российского историка Л.Е.Файна, большинство мест в выборных правлениях было закреплено за представителями правящей партии. Они, обычно, занимали должности председателей правлений губсоюзов и большинства райотделений.
Слом кооперативных основ функционирования самой массовой производственной организации обеспечил, не без оснований отмечается в российской современной историографии, создание бюрократической распределительной системы, которая находилась в прямом административном подчинении партийно-государственного аппарата через большивистское большинство и право «вето» в формально избираемых правлениях. Правда, официальными кругами все это преподносилось в качестве решающего условия превращения самой кооперации «из буржуазной в социалистическую» и успешного движения общества в целом к социализму.
Однако нельзя не заметить и того, что в ходе осуществления декрета о потребительских коммунах сельскохозяйственная и кустарно-промысловая кооперации продолжали функционировать на компромиссных началах, сложившихся во второй половине 1918 г. Именно поэтому до середины 1919 г. центры и союзы сельхозкооперации продолжали выполнять заключенные с госорганами договоры по заготовке и первичной обработке сельхозпродукции, реализации в деревне промышленных товаров сельскохозяйственного назначения, а также вести не ограниченные договорами с государственными органами чисто кооперативные операции. Одновременно наблюдался рост количества кустарно-промысловых кооперативов. Они непосредственно или через свои союзы сотрудничали с госорганами, выполняя их заказы, в том числе и на изделия военного назначения (Файн Л.Е. Отечественная кооперация: исторический опыт. – С.136).
Интересно и то, что правящая партия в борьбе за расширение своей социальной базы осознавала необходимость широкой финансовой и организационной государственной помощи кооперативным объединениям крестьян, преимущественно середняцких слоев. Свидетельством тому – включение мер по поддержке сельскохозяйственной кооперации в текст резолюции VIII съезда РКП(б) «Об отношении к среднему крестьянству» (март 1919 г.) «в целях поднятия сельского производства, в особенности в целях переработки сельскохозяйственных продуктов, мелиорации крестьянских земель, поддержки кустарной промышленности и т.д.» (КПСС у рэзалюцыях…– Ч. І– 1954. – С.449). Это было первое официальное декларирование партией власти необходимости поддержки сельской кооперации (не считая колхозов). Кроме того в первой половине 1919 г. Наркомземом предпринимались активные попытки по концентрации в своих руках управления сельскохозяйственной кооперацией и осуществления его на основе признания последней как самостоятельной системы и проведения совместных мер в целях развития производительных сил деревни.
В то же время реализуемая экономическая политика по быстрому переводу страны на безденежные отношения, на прямой натуральный обмен, на «штурмовые» приемы подавления капиталистической экономики и насаждения социалистической явно не отвечала объективной природе этих видов кооперации. Тем не менее в течение 1919 г. почти на всей неоккупированной территории страны была введена и распространена продовольственная развёрстка на все основные продукты сельского хозяйства, расширено нормированное распределение продуктов питания и промышленных товаров народного потребления по карточкам согласно классового пайка. Одновременно была углублена централизация в общегосударственном масштабе распределения промышленного сырья и средств сельскохозяйственного производства. А принятой на VIII партийном съезде Программой РКП(б) все эти меры оценивались как компоненты генерального пути советского общества. К тому же в качестве наиболее важных мер в этом плане ею признавалась необходимость «неуклонно продолжать замену торговли планомерным, организованным в общегосударственном масштабе распределением продуктов» и осуществлять меры, которые «расширяют сферу безденежного расчета и подготавливают уничтожение денег» (КПСС у рэзалюцыях… – Ч.І. – С.425-426). Поэтому не случайно Программой высоко оценивался декрет о потребительских коммунах.
В результате, как свидетельствует российская современная историография, уже к концу 1919 г. на основе неуклонного воплощения в жизнь актов по правовому регулированию аграрных отношений, в том числе чрезвычайных мер в области заготовок сельхозпродукции и распределения продовольствия, как неотъемлемой части чрезвычайных мероприятий системы (политики) «военного коммунизма», распределение продуктов (как и иных материальных ресурсов) стало проводиться через трансформированную сеть потребительских обществ по классовым нормам, установленных органами советской власти. При этом все так называемые излишки продукции сельскохозяйственного производства отбирались по развёрстке, распределение всех наличных в стране материальных ресурсов стало строго централизованным.
Все более сужалась и область нормального функционирования сельскохозяйственной кооперации. Ее лицо определяла сфера обмена. Тем более, что с осени 1919 г. Наркомпрод и Всероссийский совнархоз (ВСНХ) стали отказываться от заключения договоров с центрами и союзами сельхозкооперации на закупку продуктов урожая 1919 г. Кстати, это несмотря на успешное выполнение договоров предыдущего года.
Кооперация была лишена функции обеспечения крестьянских хозяйств, так как тот минимум промысловых товаров крестьянского спроса, которым государство еще распоряжалось, был сосредоточен в системе Наркомпрода с целью проведения хоть каких-либо расчетов за собираемые по развёрстке продукты необходимыми для крестьян товарами. Выходит, усиление продовольственной диктатуры, форсированное свертывание товарно-денежных отношений не только довольно отрицательно влияло на нормальную кооперативную деятельность, но стимулировало эскалацию «штурмовых» методов «овладения» кооперацией, поставило в повестку дня применения таких методов к сельскохозяйственной и кустарно-промысловой кооперации (Файн Л.Е. Отечественная кооперация: исторический опыт. – С.137-138).
С целью их реализации 27 января 1920 г. СНК принял декрет «Об объединении всех видов кооперативных организаций», а 29 января того же года – постановление «О ликвидации советов кооперативных съездов» (Декреты Советской власти. – Т.VII. 10 декабря 1919 г. – 31 марта 1920 г. – 1974. – С.146-150). Декретом в соответствии с общим направлением политики «военного коммунизма» для «постепенного сближения и объединения кооперативных организаций всех видов», а также освобождения от влияния «классовых врагов» (преамбула) предусматривалось «слияние» кредитных и ссудо-сберегательных кооперативных товариществ, их районных, губернских и областных союзов с местными потребительскими обществами и их союзами (п.1). Тем самым, по сути, фактически ликвидировался вид кооперации распространенный среди широких масс крестьянства. Кредитные функции кооперативов упразднялись в связи с потерей смысла, а товарные операции (по закупке, сбыту, посредничеству и т.д.), выполнявшиеся этим видом кооперации, возлагались на объединения потребкооперации соответствующего уровня. Причем эти операции оценивались как те, которые «не потеряли еще своего значения с изменением политического и общественного строя в России». Иначе говоря, им суждено было вскоре исчезнуть как потерявшим смысл. Признавалось, что распределительно-заготовительная деятельность кооперации должна вестись в интересах «осуществления государственных задач». В тех условиях это означало вести распределение по государственным нормам, а заготовку продуктов – по продразверстке.
Не на пользу позитивным кооперативным процессам была также установка декрета на ограничение полномочий специализированных кооперативных центров, созданных многолетними усилиями участников кооперативного движения. В их числе центров сельхозкооперации – Сельскосоюз, Союзкартофель, Центральное товарищество льноводов, Пенькосоюз, Плодовощ, Коопзерно (а Московский народный банк был национализирован, как известно, еще в 1918 г.), кустарно-промысловой кооперации – Кустарсбыт и Всероссийский совет промысловой кооперации. В соответствии с п.3 декрета они, как и союзы других видов кооперации, подлежали слиянию со Всероссийским центральным союзом потребительских обществ (Центросоюзом) и его местными союзами на правах автономных секций. А «особый общекооперативный» научный и самобытный центр кооперации – Совет всероссийских кооперативных съездов (как и губернские советы кооперативных съездов) подлежал ликвидации в пользу государственного органа – Главного комитета по кооперативным делам при Наркомпроде (Главкооп; п.4 декрета; преамбула и п.1 постановления от 29 января).
Не стоит забывать и о том, что декрет от 27 января 1920 г. на многие вопросы деятельности сельхозкооперации не обратил внимания. Так, содержа установку на передачу снабженческо-сбытовых операций кредитных кооперативов потребительским, декрет ничего не говорил о сельскохозяйственных кооперативах и их союзах, выполнявших только функции снабжения и сбыта, агротехнического обслуживания сельского хозяйства и т.п. Или, проводя линию на слияние первичных кредитных кооперативов с потребительскими обществами, декрет не оговаривал судьбу членов кредитных товариществ, их паевых взносов и т.п. Подобные вопросы надлежало решить Главкоопу (п.4). Именно он стал высшим государственным органом по руководству всеми видами кооперации, истолкователем правительственных нормативных правовых актов о кооперации и инициатором разработки новых законодательных актов в этой области (Кабанов, В.В. А.В.Чаянов в кооперативном движении / В.В.Кабанов // Чаянов А.В. Основные идеи и формы организации сельскохозяйственной кооперации. – С.16).
Новые подходы к развитию кооперативных процессов сопровождались изменением организационных форм кооперации и органов управления ими, повышением ее внимания к осуществлению продовольственной политики советского государства в деревне. Наблюдается стремительный рост потребительских обществ, превращение их в наиболее распространенную форму кооперативного движения. К 1920 г. в Гомельской губернии потребкооперация обслуживала 87%, рабочая кооперация – 9,7% населения губернии.
При этом непосредственной теоретической основой обоснования организационных принципов функционирования кооперации, определения масштабов и форм государственно-правового регулирования кооперацией, а также ее правового состояния по-прежнему являлись замыслы В.И.Ленина. Его заявление от 2 февраля 1920 г. стало наиболее показательным в проявлении утопизма концепции «единого всенародного кооператива»: «…Мы можем сказать с уверенностью, что вся Советская республика, может быть, через несколько недель, а может быть, через небольшое число месяцев превратится в один великий кооператив трудящихся» (Ленин, В.И. Доклад о работе ВЦИК и Совнаркома на первой сессии ВЦИК VII созыва 2 февраля 1920 г. / В.И.Ленин // ПСС. – Т.40. Декабрь 1919 – апрель 1920. – 1981. – С.102-103).
В итоге, как свидетельствует пытливый анализ, последующими ведомственными нормами, содержащимися в инструкциях, положениях, решениях, а также оперативными действиями Главкоопа названные выше центры сельскохозяйственной и кустарно-промысловой кооперации к весне 1921 г. были ликвидированы. Вместо их были спешно сформированы неработоспособные аморфные секции – сельскосекция и кустпромсекция, организационно подчиненные единому координирующему центру – Центросоюзу. Подобная реорганизация была проведена и на местах: ликвидируемые кооперативные союзы заменялись губсельхозсекциями и губкустпромсекциями в составе аппаратов губсоюзов потребкооперации. В течение 1920 г. на местах были распущены все кредитные и ссудо-сберегательные кооперативные общества, их союзы. Правда, часть их, которая занималась товарными операциями, смогла превратиться в кооперативы, не подлежавшие упразднению. Но такие объединения (маслодельные артели, картофелетерочные и льноперерабатывающие общества и т.п.) теряли самостоятельность ибо превращались в отделы и секции единых потребительских обществ, или подчинялись губсоюзам этих обществ через образуемые в их составе автономные секции (Файн Л.Е. Отечественная кооперация: исторический опыт. – С.146). Так кооперация оказалась лишенной работоспособных, эффективно действующих центров и союзов. Образуемые при этом секции объединяли вокруг себя людей, не имевших навыков работы в кооперативном аппарате, но были способны к неуклонному проведению классового принципа распределения продуктов и товаров первой необходимости соответственно заданных «сверху» критериев.
Реализация выявленных выше регламентаций, по сути, лишала кооперацию экономических функций, превращала ее в аппарат по выполнению операции снабжения, распределения и заготовок продуктов, который находился под полным контролем центральных и местных органов Наркомпрода, ВСНХ, Наркомзема, Наркомпросвещения и др. Кооперативы (первоначально в одной и той же местности или городе допускалось два их вида – рабочий и общегражданский) обязывались обеспечивать по продовольственным нормам, установленных органами советской власти. Наркомпрод и его местные органы могли также привлекать кооперативы к переработке сельхозпродуктов, использовать финансовые средства кооперации (см.: Декреты Советской власти. – Т.IV. – С.503-507; Решения партии и правительства… – Т.1. – С.48-50, 175-176). На это были нацелены и решения Наркомпрода РСФСР по образованию кооперативных коллегий при Совнархозах и губпродкомах. К тому же 13 декабря 1920 г. СНК РСФСР установил: кооперация финансируется и своей кассы не имеет (Декреты Советской власти. – Т.ХІІ. Декабрь 1920 – январь 1921 г. – 1986. – С.29-31). Тем самым линия на огосударствление кооперации получила свое логическое завершение. Она превратила ее в подсобный распределительный аппарат Наркомпрода в карточном обеспечении населения, а также в организации общественного питания в ряде городов и рабочих поселков. Местами кооперация привлекалась к сбору по заданиям продорганов разверстки или осуществляла заготовки ненормированных продуктов. Словом, произошло, как говорят, первое в Стране Советов огосударствление системы кооперации, превращение ее в аппарат распределительного механизма.
2.4.Итоги
Проведенная организационная перестройка кооперации на основе объединения в едином обществе всех кооперативов одной местности (ЕПО) и приписке к нему большинства населения территории в целом делало кооперативную систему громоздкой, экономично неэффективной и неспособной решать практические задачи удовлетворения потребительского спроса населения. А это, известно, составляет предмет деятельности нормальной кооперации.
Одновременно существенно изменилось качественное состояние кооперативного аппарата, ибо опытные сотрудники в основе своей оставили его, рассеялись по другим учреждениям или остались без работы. В среде нового аппарата процветали потребительские настроения, стремления получить от общества максимальное количество продуктов без приложения усилий к расширению их производства.
Вместе с тем такой ход событий дал понять, что он был тупиковым. Реорганизация кооперативной системы в 1919 – 1920 гг. с целью перейти от компромисса с кооперацией к полному осуществлению идеи «единого общенародного кооператива» в надежде, что реализация этой идеи – дело совсем недалекого будущего, по своим результатам и последствиям оказалась очень далекой от утопических надежд, которые на нее возлагались. Неслучайно сам В.И.Ленин отмечал, что кооперация к 1921 г. находилась в «состоянии чрезмерного задушения» (Ленін, В.І. Даклад об замене разверсткі натуральным налогам 15 сакавіка / В.І.Ленін // Творы. – Т.32. Снежань 1920 – снежань 1921. – Мінск: Дзяржвыд БССР, 1951. – С.198). Попытка создания коммун на базе кооперативных организаций не удалась. Преобразованная кооперация превращалась не в коммуну, а преимущественно в разновидность государственного аппарата распределительного механизма. Не вышли на уровень воспитания в среде широких масс крестьянства стремления создавать коллективные формы хозяйства и попытки организации силами кооперации коллективного земледелия.
Не лучшим образом налаживалось сотрудничество кооператоров с новой властью на других уровнях. В рассматриваемый период одной из наиболее характерных форм сотрудничества стало представительство кооператоров в государственных экономических органах и, наоборот, представителей правительственных учреждений в кооперативных организациях. Широко известно функционирование четырех таких кооперативных представительств: в ВСНХ, Наркомземе, Наркомфине и Наркомпроде. Их называли кооперативными комитетами. Это были совещательные органы, которые слабо влияли на формирование общей правительственной политики. Они занимались не столько разрешением принципиальных вопросов для кооперации и ее производства, как самообороной, это значит пассивно участвовали в работе советских учреждений с целью защиты интересов кооперации, доводили до правительственных органов практические вопросы (о страховании скота, твердых ценах и др.). Отсюда происходит и оценка их этой работы как неэффективной (Кабанов В.В. Октябрьская революция и кооперация (1917 – март 1919 г.). – С.136-137, 178-183).
Не выделялась видимой результативностью работа кооперативных комитетов и в дальнейшем. Это при том, что кооператоры информировали В.И.Ленина о разрушении крестьянских хозяйств и развале кооперации. А критика кооператоров аграрной и продовольственной политики советской власти хотя и была резкой, но не контрреволюционной: предлагаемая кооператорами политика конструировалась ими в рамках советской системы.
Обеспокоенность кооператоров несовершенством экономической политики советского государства, отрицательным влиянием механически утвержденных в государственном комитете твердых цен, разрабатываемых в разных главках и центрах, реквизиций и других приемов хозяйственной политики не находила соответствующей поддержки со стороны власти. Неслучайно в деятельности кооперативного комитета Наркомзема нашел минимальное отражение замысел советских работников – привлечь кооперацию к созданию обобществленного земледелия. Здесь воочию, действительно выявилось полное непонимание друг друга.
Подобное непонимание не заставило себя ждать: кооперативный комитет и правительственные учреждения все чаще оказывались в неопределенном положении. Поэтому естественным является следующее постановление коллегии Наркомзема РСФСР от 16 июля 1919 г.: «Работу комитета кооперации не расширять и не усиливать» (Кабанов, В.В. А.В.Чаянов в кооперативном движении / В.В.Кабанов // Чаянов А.В. Основные идеи и формы организации сельскохозяйственной кооперации. – С.14-15).
На этом фоне все более ограниченной становилась деятельность кооперации, особенно сельскохозяйственной. Тем более, что в конце 1919 г. в партийной среде приобретает необычайную популярность идея интеграции всех видов кооперации, изложенная в ленинских материалах конца 1917 – начала 1918 гг. и в декрете ВЦИК и СНК от 11 апреля 1918 г., но не реализованная из-за достижения компромисса. Вскоре линия на поворот от компромисса к «штурмовому» методу преобразования кооперации масштабно была воплощена в декрете СНК от 16 марта «О потребительских коммунах».
На территории советской Беларуси в 1920 – начале 1921 г. кооперативная сеть была объединена в едином координирующем аппарате распределительной деятельности – Белорусском центральном союзе потребительских обществ (Центробелсоюз, ЦБС), опиравшийся на районные отделения. Системе потребкооперации были подчинены сельскохозяйственные и кредитные товарищества, сбытовые и кустарно-промысловые кооперативы. Интересно и то, что инициатива о создании ЦБС в августе 1920 г., формировании состава его правления исходила от высшего органа власти в БССР – Военревкома и Наркомпрода РСФСР. При этом не стоит забывать, что это действие Военревком не мог осуществить «без предварительной санкции ЦК КПБ».
Кооперативы, которые существовали в регионе, превращались в единое рабоче-крестьянское общество (ЕПО) с необходимым количеством распределительных пунктов (лавок) или в сельской местности – сельпо. Создание ЕПО привело к сокращению обществ – с другой стороны – к более полному охвату кооперацией населения. Это явилось следствием отмены вступительных и паевых взносов: все население той или иной местности обязано было стать членом кооператива. Перед кулаком, согласно актов высших государственных органов РСФСР, дорога в кооперативы, в том числе колхозы, не закрывалась. Но их влияние на органы правления, как замечено выше, ограничивалось.
В соответствии с решением СНК РСФСР от 16 марта 1919 г. кооперация сохраняла выборные органы руководства (Правление) и контроля (Контрольный Совет), но подчиненные органам Наркомпрода и местным Советам. Местные продовольственные органы владели правом ввода своего представителя в правления ЕПО «с правом приостанавливать исполнение постановлений правления и обжаловать их в органы Продовольственного Комитета». При этом представитель Наркомпрода входил в состав правления союзов (п.14). Состав правления Центросоюза опекался Совнаркомом: он имел право кооптировать туда «необходимое количество своих представителей» (п.16).
Не было в стороне от этих вопросов и местное партийное руководство. В письме Гомельского губкома РКП(б) к уездным комитетам партии указывалось: «Учитывая огромные задачи, возлагаемые на кооперацию в области распределения и заготовок, во главе ее должны стоять люди, безусловно, преданные Советской власти…» Кроме того с революционной непосредственностью предписывалось: «Бывшим лавочникам-спекулянтам, попам и кулакам не должно быть места в кооперации». И не находилось…
Однако, очевидно, такой порядок формирования всего состава самодеятельной организации, ее руководящих органов в частности, исходил из целевой установки партии власти к проблеме вовлечения населения в радикальные «социалистические преобразования» путем нагнетания классовой борьбы, трансформации социально-экономических отношений на основе государственного монополизма и единоукладности. Неслучайно, кооперация при распределении товаров (и их заготовки) должна была строго выполнять законодательные акты, а также общие положения государственной продовольственной политики (классовый паек, твердые цены и т.п.) по заданиям и под контролем органов Наркомпрода. К тому же в условиях неуклонного свертывания товарно-денежных отношений, колоссального падения покупательной способности денег (на 1 января 1921 г. относительно 1913 г. в 16 800 раз) кооперация была лишена возможности выполнять функции по кредитованию обслуживаемого населения.
Типичной чертой развития потребительской кооперации в рассматриваемый период являлось объединение ее обществ в союзы. Это расширяло возможности кооперации, как свидетельствуют наблюдения Л.М.Михневича, шире проводить закупки товаров не только в губернии, но и за ее пределами. На 1 января 1919 г. в союз кооперативных обществ Минского района входило 156 потребительских обществ с 56,3 тыс. пайщиками. В Гомельской губернии к концу 1919 г. насчитывалось 11 районных союзов потребительской кооперации, каждый из которых включал в среднем 142 общества и 127 тыс. обслуживаемого населения. Районные (поветовые) и уездные союзы в свою очередь объединялись в губернские союзы (Гомельский и Витебский, Центросоюз).
В начале ноября 1920 г. каждый из 23 районных союзов кооперативных товариществ Беларуси включал в среднем 64 потребительских общества и 181,5 тыс. членов против примерно 113 обществ со 130 тыс. пайщиков на начало 1918 г. Кооперативные союзы обслуживали 4179,5 тыс. человек. В Витебской и Гомельской губерниях на долю сельского населения приходилось 86,4% общего числа обслуживаемого кооперацией населения (Социалистические преобразования в экономике Белоруссии в 1917 – 1920 гг. – С.148-149; Потребительская кооперация Белорусской ССР. – Минск: Ураджай, 1989. – С.6-9).
Районные, губернские союзы, а также Центробелсоюз (включал кооперацию 6 поветов Минской губернии) имели самостоятельные балансы. На начало 1919 г. сводный баланс 6 кооперативных союзов Беларуси составлял 19191 тыс. руб. В оборотные средства было вложено 40,6% всей суммы. 80,7% оборотных средств составляли товары. 90% средств, находившихся в обороте кооперативных союзов, были заёмными. Большой удельный вес заёмных средств и средств, не включенных в оборот, свидетельствует о неустойчивом финансовом положении кооперативов и их союзов. С другой стороны, о высокой степени их зависимости от поставщиков товаров, преимущественно от органов Наркомпрода.
Используя кооперативный аппарат для распределения продуктов и товаров первой необходимости среди населения, продовольственные комитеты передавали выделенные им фонды товаров кооперативным организациям (посуды, стекла, спичек, мыла, бумаги, обуви, соли и др.). Причем с 1919 г. продовольственные органы стали передавать кооперации для выполнения всех своих плановых нарядов по распределению предметов широкого потребления среди населения в соответствии с классовым принципом.
Кооперативный аппарат все более активно втягивался в плановые заготовки сельхозпродуктов (молока, яиц, фруктов, овощей, ягод, грибов, мёда и т.д.). Так, в 1920 г. кооператоры Витебской губернии заготовили 10% общегубернской заготовки овощей, 50% — фруктов и ягод, почти 100% заготовок грибов и мёда (Социалистические преобразования в экономике Белоруссии в 1917 – 1920 гг. – С.149-151, 164). При этом кооперация свернула переработку и сбыт сельскохозяйственной продукции. Хотя в задачу кооперации входило, напомним, выполнение не только функции продовольственно-распределительного механизма по сбору, закупке и посредничеству в получении и распределении предметов потребления и товаров первой необходимости, но также организация совместного производства, налаживания хозяйственной жизни в своём регионе.
В результате утрачивали смысл свойственные кооперативному движению принципы и хозяйственные преимущества: добровольное членство, хозяйственная самодеятельность, свободное (самостоятельное) принятие решений, в том числе по прибыли и выплате доходов. Огосударствленная кооперация стала, по сути, административным органом, который строго руководствовался предписаниями государственных органов (государства). Отсюда есть основания полагать, что именно в этот период был заложен фундамент административно-командного руководства кооперацией. Он был не на пользу позитивному развитию кооперативных отношений.
Тем не менее в целом деятельность кооперации в годы Гражданской войны способствовала смягчению острого продовольственного и товарного кризиса, возникшего еще в 1915 г. из-за разлада экономики царской России в условиях Первой мировой войны, средствами, которые отвечали конкретным условиям войны и интервенции. Характеризуя работу кооперации в годы Гражданской войны, ХІІІ съезд РКП(б) (май 1924 г.) справедливо отметил: «Кооперация в то время выполняла роль распределителя через свой аппарат продуктов продовольствия по поручению государства, и она в этой работе оказала колоссальную поддержку в деле укрепления рабочего государства» (КПСС в резолюциях… – Т.3. – С.234). От себя добавим: только не сказано, что для выполнения этой задачи деятельность кооперации налаживалась под лозунгом «Всё для продовольственного фронта!»; кооперация использовалась аппаратом власти в качестве средства распределения предметов потребления по принципу «кто не работает, тот не ест». Система кооперации, сложившаяся в годы Гражданской войны, ориентировалась не на рынок (сохранялась только легальная рыночная торговля немонопольными товарами – овощи, фрукты, молочные продукты, кустарные изделия и др.). Причем она развивалась в русле поощрения властью распределительных военно-коммунистических отношений.
Важно учитывать и то, что простые виды кооперации (потребительская, сельскохозяйственная, снабженческо-сбытовая, промысловая и др.), объединявшие мелких товаропроизводителей – преимущественное большинство населения, с точки зрения партийно-государственного аппарата являлись второстепенными относительно элементов действительно социалистического уклада и должны были уступить ему дорогу. Это значит рабочим, потребительским кооперативам и колхозам. Причем в условиях отсутствия сельскохозяйственной кооперации как системы, определились три формы сельскохозяйственных кооперативных хозяйств. Их члены объединялись с целью организации и совместного производства, переработки и сбыта сельхозпродукции. Это товарищества по совместной обработке земли (ТОЗы), сельскохозяйственная артель и земледельческая коммуна. Но они развивались вне связи с простейшими видами кооперации. Попытки органов советской власти «штурмом» сокрушить капитализм, в том числе и путем административного насаждения коллективных хозяйств с обобществлением основных средств производства (артелей и коммун) не нашли, известно, поддержки у преимущественной части земледельцев. В 1920 г. на долю колхозников в Гомельской и Витебской губерниях приходилось – соответственно 1,9 и 1,5% всех крестьян. Будем иметь в виду и то, что со временем под влиянием административного воздействия и принуждения в отношении к крестьянству сельскохозяйственная кооперация становилась все более унифицированной, с однотипными производственными формированиями. За ними закрепилось наименование колхоз.
Специфика колхозного движения в рассматриваемый период заключалась в том, что государство, возглавив его и осуществляя непосредственное оперативное управление колхозами через наркомзем и местные земотделы, не только не вела их к поставленной цели (что было невозможно, ибо цель была мифической), но много сделала для того, чтобы отбить у членов коллективных объединений естественное стремление к сотрудничеству и взаимопомощи, подавить те кооперативные начала, которые находились в самой природе таких коллективов и могли бы удовлетворить стремление отдельных крестьян к совместному хозяйствованию.
Будучи по способу образования предприятиями кооперативного типа (создавались на основе добровольного объединения, принимали устав, выбирали правление, председателя и т.д.), колхозы свою кооперативную природу могли реализовать не только путем учета критериев их складывания, но и принципов организации управления ими по всей вертикали, а также хозяйственной деятельности. На деле, однако, этого не произошло.
Благодаря настойчивости своего аппарата, государство быстро добилось полного административного и хозяйственного подчинения колхозов земельным органам, на них были распространены правовые нормы, свойственные государственным предприятиям. В их числе – обязанность коммун подчиняться контролю Наркомзема, «осуществляемому непосредственно и через его местные органы»; право последних распускать коммуны в случае «неподчинения» их «указаниям и распоряжениям». Коммуны также обязаны были руководствоваться «организационным планом сельского хозяйства», утверждаемым земорганами соответствующего района, представлять им «отчет о хозяйственной деятельности», докладывать «о каждом предполагаемом изменении плана хозяйства». Немало из этих установок неуклонно распространялись и на артели (Файн Л.Е. Отечественная кооперация: исторический опыт. – С.159).
Интересно и то, что апробированная в начальный период советского общества под жестким контролем государства, система органов управления и контроля в кооперации сохранилась в целом до настоящего времени. В частности, высшим органом управления являлись съезд и совет, исполнительно-распорядительным – правление во главе с председателем, а органом контроля – ревизионная комиссия. Руководство низовыми первичными (местными) звеньями осуществлялось, как уже отмечалось, по территориальному принципу районными и губернскими отделениями союзов под контролем местных органов власти и Наркомпрода.
Все руководящие органы кооперации были выборными. Правом выбирать и быть избранными в органы правления и контроля кооперации обладали граждане, которые имели избирательное право, соответственно Конституции РСФСР (1918 г.). Выборы в органы правления и контроля низовых организаций проводились на собраниях избранных в распределительных пунктах уполномоченными или всеми членами однолавочного общества. Правления рай-губсоюзов избирались собраниями уполномоченных от входящих в их кооперативов. Правление Центросоюза выбиралось уполномоченными губсоюзов соответственно особой инструкции. При этом местные продовольственные органы могли вводить в правления кооперативов своего представителя с правом приостановления исполнения постановлений правления и обжалования их в органы Продовольственного Комитета. Губпродком и Наркомпрод также владели правом введения своего представителя – соответственно в Губсоюз и Центросоюз. Совнарком имел право пополнять состав Правления Центросоюза «необходимым количеством своих представителей». Срок перевыборов органов управления кооперативов и союзов назначался «Комиссаром Продовольствия по согласованию с местными Советами».
В течение 1919 – 1920 гг. была образована сеть союзов сельскохозяйственных коллективов – уездных (поветовых), губернских, а также всероссийский. С целью координации их действий созывались соответствующие съезды коммун и артелей. На них избирались исполнительные органы (правление, совет). Как показал анализ, эти органы были совещательными и вспомогательными при земотделах, фактически дублировали их работу. Поэтому не случайно решение второго Всероссийского съезда сельскохозяйственных коллективов (февраль 1921 г.) об упразднении союзных объединений всех уровней и слиянии их исполнительных органов с центральным комитетом, губернскими и поветовыми правлениями профсоюза работников земли и леса. Члены коммун и артелей подлежали зачислению в обязательном порядке в члены этого профсоюза, причем члены артелей – только после перехода на сентябрьский устав 1920 г.
Так было покончено, справедливо замечено в российской современной историографии, с попыткой иметь для колхозного движения хоть как-то не совпадающие с госорганами общественные самодеятельные организации, избираемые колхозами и им подотчетные; закреплялось непосредственное государственное управление колхозами фактически на весь следующий период их функционирования (за исключением попыток возродить в 20-е годы колхозсоюзы, которые не только не вывели колхозы из-под прямого подчинения государству, но и сами оказались в таком подчинении) (Файн Л.Е. Отечественная кооперация: исторический опыт. – С.159-160). Понятно, что такой регламент функционирования выборных органов кооперации, общественных самодеятельных организаций в целом соответствовал положениям о «диктатуре пролетариата», но он свидетельствовал и о значительном ограничении демократии в кооперации. Это сопровождалось изрядными морально-психологическими потерями, негативно влияло на принципы и объективные законы кооперативных процессов, а в итоге – на экономический потенциал всего общества. Желал быть значительно лучшим и социальный микроклимат в обществе: увеличивалась неудовлетворенность крестьян политикой «военного коммунизма». Яркий пример этому – требования крестьян-кооператоров Могилевского повета на своем съезде (ноябрь 1920 г.) о неотложной отмене продразверстки, трудовой и гужевой повинности, допущении свободной торговли (Гісторыя Беларускай ССР. – Т.3: Перамога Вялікай Кастрычніцкай сацыялістычнай рэвалюцыі і пабудова сацыялізму ў БССР (1917 – 1937 гг.). – 1973. – С.227). Убедившись в этом, «воюющая партия» (такое определение дал В.И.Ленин) вынуждена была пойти на изменение отношения к кооперации и характеру решаемых ею задач, ее роли в социально-экономической жизни общества. Давлением обстоятельств был предопределен следующий период развития в советской, в том числе и белорусской, кооперации, как и в законодательстве о ней, который был связан с новой экономической политикой (нэпом). Но об этом уже речь пойдет ниже.

3. Среди «зигзагов» нэпа
Переход к нэпу требовал отмены политики «военного коммунизма», пересмотра роли кооперации в системе общественных отношений, развития ее различных форм и видов. Это нашло отражение в кооперативном законодательстве. Оно в значительной мере отражало подвижки во взглядах на кооперацию политических лидеров правящей партии. Частичные признания неоправданности трехлетней безжалостной ломки кооперации В.И.Лениным были даны на Х съезде РКП(б) (март 1921 г.). При этом он указывал на то, что кооперация у нас находилась «в состоянии чрезмерного задушения», и предложил отменить резолюцию ІХ съезда о кооперации как ошибочно исходившую из расчета, что «наше движение будет идти по прямой линии» (Ленин, В.И. Х съезд РКП(б) 8 – 16 марта 1921 г. Доклад о замене разверстки натуральным налогом 15 марта / В.И.Ленин // ПСС. – Т.43. – С.64, 65). В конечном итоге В.И.Ленин обосновывает идею использования кооперации с целью объединения мелких производителей как начального этапа перехода к крупным социалистическим предприятиям. А идею охвата кооперацией всего общества можно реализовать, по его мнению, не путем создания ее на обломках коммуны, а развитием существующих кооперативных организаций, объединивших в себе на добровольной основе все население страны. Кооперация была признана способной обеспечить более легкий и менее болезненный переход к новому строю, чем путь продотрядов, комбедов и продразверстки, что предопределило реализацию задачи на ее оживление и развитие. Положения ленинского наследия о кооперации, вписывавшиеся в обоснование провозглашенного XV съездом ВКП(б) (декабрь 1927 г.) курса на коллективизацию, стали выступать его «теоретической» базой в виде «ленинского кооперативного плана».
При выявлении тенденций развития белорусской советской кооперации нельзя не учитывать, как уже отмечалось, что если вначале она развивалась на основе кооперативного законодательства РСФСР, то с образованием СССР (1922 г.) – на основе всесоюзного. В период с апреля 1921 г. по январь 1922 г. ВЦИК и СНК РСФСР приняли основополагающие (стратегические) документы по развитию основных видов кооперации в новых условиях. Это декреты СНК «О потребительской кооперации» от 7 апреля 1921 г., «О руководящих указаниях органам власти в отношении мелкой и кустарной промышленности и кустарной сельскохозяйственной кооперации» от 17 мая, «О промысловой кооперации» от 7 июля, декрет ВЦИК и СНК «О сельскохозяйственной кооперации» от 16 августа 1921 г. и др. (Директивы… – Т.1. – С.232-233, 261-263; Решения партии и правительства… – Т.1. – С.232-233; Сборник узаконений и распоряжений рабоче-крестьянского правительства РСФСР (СУ). – 1921. – №53. – Ст.322; Там же. – №61. – Ст.434).
Законодательные акты по регулированию отдельных видов кооперации были приняты и на союзном уровне. В их числе постановления ЦИК и СНК СССР «О потребительской кооперации» от 20 мая 1924 г., «О сельскохозяйственной кооперации» от 22 августа 1924 г., «О коллективных хозяйствах» от 16 марта 1927 г., постановление СНК СССР «О кустарно-ремесленной промышленности и промысловой кооперации» от 3 мая 1927 г. При общей схожести содержания этих актов в них присутствуют положения, которые отличают акты друг от друга. В частности, постановление «О сельскохозяйственной кооперации» от 22 августа 1924 г. отличалось от постановления «О потребительской кооперации» по вопросам издания нормальных (типовых) уставов. Постановление от 22 августа тоже передало издание нормальных уставов союзным республикам, но не обязало их (п.9). Издание нормальных уставов не было признано республиками. В то же время нацеленность содержания этих правовых актов на обеспечение добровольности открытия кооперативных организаций, закрепление избирательных ограничений по классовому признаку или введение порядка деятельности кооперативов на основе полной экономической свободы делало их похожими. Правда, Положение «О порядке прекращения кооперативных организаций при их ликвидации, соединении и разделении» от 15 июня 1927 г. содержало обязательные нормы для всех видов кооперации по порядку прекращения кооперативных организаций на территории СССР (Тычинин, С.В. Очерк развития законодательства о кооперации в СССР (РСФСР) в период с октября 1917 по 1929 г. / С.В.Тычинин // История государства и права. – 2004. – №2. – С.62). В итоге кооперация обретала форму организации народного хозяйства, его определенной отрасли.
Изданное в течение 20-х гг. кооперативное законодательство СССР выражало, как показал анализ его содержания в постсоветский период, отношение государства к кооперации как альтернативе частнику, было похоже на политику «кнута» и «пряника». В рамках нэпа кооперация была возрождена, но огосударствлялась. Кооператоры вначале вынуждены были отстаивать право на владение конфискованной у них собственностью , затем – право на реализацию предоставленных государством возможностей предпринимательства, так как они нередко носили половинчатый характер (Братющенко, Ю.В. Нэп: государство, частник, кооперация / Ю.В.Братющенко // Вопросы истории. – 2007. – №2. – С.3,4). Но кооператоры, несмотря на чинимые ограничения их деятельности, проявили интерес к серьезному сотрудничеству с государством.
Отход государства от новой экономической политики у исследователей ассоциируется с его давлением на кооперацию, особенно на потребительскую. Рыночные отношения кооперации всегда строились в условиях жесткого контроля и регулирования со стороны государства, но с середины 20-х гг. начинается его целенаправленное усиление. Это нашло свое отражение в кооперативном законодательстве. То, что в перечисленных законодательных актах еще недавно выглядело «либерально», – отмечает Ю.В.Братющенко, – стало из них исчезать, все чаще стали употребляться запретительные выражения: «сократить», «выжить», «изъять», «принудить», «лишить», «изжить», «заставить» (Братющенко Ю.В. Нэп: государство, частник, кооперация // Вопросы истории. – 2007. – №2. – С.7,13).
Л.Е.Файн полагает: от «маневренного прикрытия» отказались «на завершающих этапах нэпа… особенно с 1927/ 1928 гг… был взят курс не только на то, чтобы при помощи кооперации расширить и углубить рыночные отношения, а на то, чтобы выхолостить из кооперации элементы рыночности и превратить ее в послушную часть командно-плановой экономики» (Цит. по: Братющенко Ю.В. Нэп: государство, частник, кооперация // Вопросы истории. – 2007. – №2. – С.13). Средствами его реализации являлись, известно, установление «лимитных», «конверционных», обязательных «твердых» и «этичных» цен, нажим на кооперацию с целью проведения ею политики так называемого «снижения рыночных цен» и т.п. Причем эта политика была направлена не только на вытеснение частника, но и на размежевание тех коммерческих связей, которые установились между кооперативами и частными предпринимателями.
Однако вернемся к более конкретному рассмотрению событий.
7 апреля 1921 г. декретом СНК РСФСР «О промысловой кооперации» кооперация была выведена из подчинения Наркомпрода, это значит становилась самостоятельной действующей организацией. Одновременно были сняты ограничения в области заготовок и реализаций кооперацией излишков сельскохозяйственной и кустарно-ремесленной продукции. Потребительская кооперация как наиболее развитая в то время форма кооперации мелких производителей в области обращения, снабженчески-сбытовой сферы стала заготавливать сельхозпродукты и сырье для государства на договорных началах с органами Наркомпрода. Вместе с тем его аппарат контролировал деятельность кооперации по выполнению государственных заданий в сфере товарообменных операций.
Этим же декретом кооперации разрешалось создавать союзы потребителей на добровольных началах (ДПО) наряду с действующими кооперативами на основе обязательного членства. Первоначально такие союзы создавались с целью обмена на продукты товаров, которые получали по месту работы рабочие в порядке натуральной премии. Не отменяя обязательного членства, декрет восстанавливал членские взносы в кооператив как в денежном, так и в натуральном выражении (во второй половине 1922 г. в республике величина минимального вступительного взноса составляла 5 фунтов ржи, а паевого взноса – один пуд ржи) (Потребительская кооперация в Белоруссии. – С.12). Тем самым достигалось укрепление финансовой базы за счет собственных ресурсов. Что касается обеспечения кооперации безвозвратными госбюджетными средствами, то их предоставление ей было прекращено в сентябре 1921 г. Кооперативы, переданные наркоматам и промышленным предприятиям, стали получать от них безвозвратно денежные средства (понятно, если таковые имелись). Сельские потребительские общества в этих условиях оказались в более неблагоприятном положении, ибо других источников собственных средств, кроме паевых взносов, они, по сути, не имели.
Декретом СНК РСФСР от 17 мая 1921 г. разрешалось развитие кустарной и мелкой промышленности как в форме частных предприятий, так и в кооперативной (промысловой, кустарной). Оговаривалась необходимость «всемерного развития сельскохозяйственной кооперации» (п.1). Во изменение прежнего законодательства по данному вопросу вводилось правило, согласно которому органам власти надлежало «избегать излишней регламентации и излишнего формализма» в хозяйственном почине лиц и групп населения (п.2), «в свободном распоряжении производимым ими товаром, за исключением товаров, производимых из сырья и материалов, предоставляемых государством на особых договорных условиях» (п.3). С целью поощрения кооперативного движения «во всех его видах» (п.8) кооперативные объединения приобрели преимущества перед частными лицами в получении государственных заказов, денежных средств и сырья на их выполнение. Кооперативы в сравнении с частными лицами должны были первоочередно обеспечиваться необходимыми им помещениями, инструментом и т.п. (п.5). В соответствии с п.6 привлечение кооперации к ответственности за нарушение договорных и имущественных обязательств перед государственными организациями возможно было «исключительно в порядке общесудебном». Деятельность кооперации должна была осуществляться под «неуклонным административным надзором» со стороны государственных органов власти на основе персональной ответственности их кадров. При этом вводилось «явочное образование» кооперативов промысловой, кустарной и сельскохозяйственной кооперации, «добровольное вхождение в них членов» и «свободное избрание Правления Кооперативных Товариществ» (п.10).
Изложенные в акте довольно либеральные подходы к созданию необходимых условий для возрождения и развития кооперации с учетом ее природы, экономической сущности, принципов и специфики легли в основу специальных нормативных правовых актов по развитию ее разных форм и типов, принятых высшими законодательными органами власти во второй половине 1921 – начале 1922 гг. В результате потребительская кооперация отделилась от сельскохозяйственной, промысловой и кредитной кооперации, ставшими самостоятельными системами. При этом п.7 Наказа СНК РСФСР от 9 августа 1921 г. о проведении в жизнь начал новой экономической политики кустарям и ремесленникам предоставлял право свободного распоряжения их продукцией и вместе с тем признавал необходимым «определенно и твердо идти по пути кооперирования мелких производителей» (Наказ Совета Народных Комиссаров о проведении в жизнь начал новой экономической политики: Декрет Совета Народных Комиссаров от 9 августа 1921 г. // Решения партии и правительства… – Т.1. – С.244-248).
Одновременно повсеместно восстанавливались членские (вступительные и паевые) взносы, становившиеся одним из источников формирования собственных средств кооперации, отменялось безвозвратное государственное субсидирование. Создавались кооперативные союзы, стремительно восстанавливалась первичная сеть, росли объемы сельскохозяйственной деятельности кооперативных организаций. Каждая из образованных систем имела определенную сферу деятельности. Потребительская кооперация, известно, преимущественно занималась закупкой товаров и обеспечением ими своих пайщиков. Кредитная – заботилась о доступе крестьянства к банковскому кредиту, организации денежной взаимопомощи. Сельскохозяйственная кооперация налаживала первичную переработку продуктов (мяса, молока, картофеля, овощей и др.), их сбыт. Не была она в стороне от производственного обеспечения, мелиорации, организации семенного хозяйства. Задачей сельскохозяйственных обществ – основной ячейки кооперации – являлось также кооперирование сельскохозяйственного производства, проведение кредитных операций. Кустарно-промысловая кооперация была занята делом заготовки леса, переработки сельскохозяйственного сырья, ремонтом техники. Разрешением вопросов социального характера занималась жилищная кооперация. Кооперативы пользовались приоритетным правом удовлетворения собственных производственных потребностей (в частности, в земледелии и снабжении другими средствами и элементами производства, в развитии арендных отношений, обеспечении кредитом, налоговыми послаблениями).
Вместе с тем, как указывалось в материалах XIV конференции РКП(б) (апрель 1925 г.), строгое разграничение функций различного вида кооперации между собой не всегда обеспечивалось. Неслучайно сельскохозяйственные общества активно выполняли кредитные функции, оказывая финансовую помощь своим членам, а кредитные общества – порой выполняли функции сельскохозяйственной и потребительской кооперации. Тем не менее, каждый вид кооперации выделялся своей спецификой.
Реализация кооперацией права на обмен и скупку излишков сельхозпродукции, кустарно-ремесленных товаров содействовала не только укреплению собственной финансовой базы или участию в восстановлении товарообменных операций, но и развитию традиционной купли-продажи товаров за деньги, это значит торговли. В итоге к началу 1923 г. кооперация республики перешла от прямых товарообменных операций на денежные расчеты с крестьянством (Экономика Советской Белоруссии. 1917 – 1967. – С.120). Это повысило ее роль в развитии свободных рыночных отношений и организации торговой сети с целью экономического воздействия государства на единоличное крестьянство на пути обобществления его хозяйства.
Рассматривая кооперацию в качестве «основной общественно-экономической формы связи между государственным хозяйством и мелким товаропроизводителем деревни», XIV партконференция отметила, что «только она может обеспечить государству наибольшую возможность контроля и регулирования как мелкого сельскохозяйственного производства, так и товарного оборота в стране». С учетом этого исключительно важного значения кооперативного строительства ею обращалось внимание на то, что в целях максимального охвата кооперацией «всех процессов хозяйственной жизни деревни необходимо предоставить всем слоям населения, занимающимся сельским хозяйством, права участия в кооперации». При этом подчеркивалась воспитательная роль кооперации и указывалось, что она в отношении к сельскому населению должна играть практически ту же роль, которую играют профсоюзы по отношению к рабочему классу (КПСС в резолюциях… – Т.3. – С.369, 371). В то же время конференция обязывала: «Для обеспечения … руководящего влияния в кооперации за большинством крестьянства кооперативные организации всех видов должны внести в свои уставы ограничения, гарантирующие недопущение в правления обществ явно кулацких элементов» (КПСС в резолюциях… – Т.3. – С.369). Между тем это не только сдерживало инициативу «старательных» крестьян, но и нарушало принцип самостоятельного функционирования кооперативной системы. Однако у аппарата власти были свои соображения. В результате нарушение принципов самоорганизации кооперации на основе регулирующих факторов со стороны партийно-государственного аппарата возрастает.
В ходе определения организационных форм кооперации изменялась схема управления ею, организационно-хозяйственная структура на местах. К концу 1921 г. действующие городские общества потребкооперации БССР (ЕПО и рабочие кооперативы – рабкоопы) объединились в многолавочные центральные рабочие кооперативы (ЦРК). В деревне действовало однолавочное общество потребителей (т.н. однолавка, сельпо). Сельские ЕПО и городские ЦРК были включены в белорусский Центральный союз потребительских обществ (Центробелсоюз, ЦБС, с 1924 г. – Белкоопсоюз). Средним звеном были районные объединения первичных общественных потребителей или райсоюзы. Потребительская кооперация в Гомельской и Витебской губерниях до их присоединения к БССР объединялись в губернские союзы потребительских обществ, являвшихся членами Центросоюза. Параллельно со структурными изменениями кооперативных организаций пересматривался их руководящий состав так как требовали установки правящей партии.
Совещанием представителей потребкооперации укрупненной Беларуси (1924 г.) было принято считать лучшей формой организационной структуры систему райсоюзов во главе с национальным кооперативным центром. В итоге на основе декабрьского (1924 г.) решения Собрания основателей Белпотребкооперации вместо ликвидированного Центробелсоюза единым руководящим центром всех потребительских кооперативов стал Белорусский Союз кооперативных объединений (Белкоопсоюз). Одновременно был принят Устав Белкоопсоюза, избрано правление, Совет и ревизионная комиссия. 4 марта 1925 г. Устав Белкоопсоюза был утвержден Совнаркомом БССР. Его структура состояла из потребительских кооперативов, 9 райсоюзов и 13 центральных рабочих кооперативов. 567 обществ объединяли 144,8 тыс. пайщиков с паевым капиталом 255 тыс. руб. Потребкооперация по схеме управления все более склонялась к территориальным формам управления. На фоне возрастания централизованной системы управления структуры и функции республиканских потребсоюзов предопределялись структурой и функциями Центросоюза СССР. Отсюда не удивительно: по сути, уставы и схема построения аппарата управления Центросоюза и республиканских потребсоюзов во многом были идентичными.
В интересах повышения эффективности хозяйственной деятельности кооперативных организаций, в том числе и потребительских обществ, к концу 20-х годов однолавочные кооперативы были укрупнены. Вместе с тем это позволяло государству в завуалированной форме поднять уровень регламентации деятельности кооперации, подавления ее самостоятельности.
В соответствии с постановлением ЦИК и СНК СССР от 28 декабря 1923 г. «О реорганизации потребительской кооперации на началах добровольного членства» (Решения партии и правительства… – Т.1. – С.385) было покончено с системой обязательного членства в потребительских обществах. Это значит «вступление в члены потребительских обществ, равно как и выход из них», становились добровольными (ст.1). Согласно решения «О кооперации», принятого ХІІІ съездом РКП(б) (май 1924 г.), задача потребкооперации – овладение рынком вообще и рынком сельскохозяйственных товаров в особенности, это значит развитие торговых связей между городом и деревней. Причем, если на государственные торговые органы возлагалась задача овладения оптовой торговлей, то кооперация рассматривалась в качестве решающей силы для вытеснения частного торговца, нэпманов из розничного товарооборота (КПСС в резолюциях… – Т.3. – С.233-234, 235, 239).
В сентябре 1921 г. вместо ликвидированной секции сельскохозяйственных и кустарно-промысловых кооперативов при ЦБС был образован самостоятельный Союз сельскохозяйственной кооперации Беларуси (в январе 1922 – августе 1925 г. – Белсельпромсоюз, с августа 1925 г. по октябрь 1929 г. – Белсельсоюз). Высший орган управления опирался на районные (территориальные местные) союзы кооперации, объединявшие «низовую сеть» обществ одного или нескольких административных районов республики. В Витебской и Гомельской губерниях хозяйственную и организационную координацию кооперативного строительства осуществляли губсоюзы. Проведенное упорядочение организационной структуры управления стимулировало интенсивный рост сети сельскохозяйственных кооперативов. Сельскохозяйственные кооперативные общества создавались с учетом хозяйственного интереса на основе добровольного членства, паевых взносов и выборности руководящих органов. Это, однако, не исключало пристального контроля за жизнедеятельностью кооперативов со стороны партийных и государственных органов.
К тому же проведенное в 1922 г. слияние товариществ, объединявших сбытовые, снабженческие и простейшие сельскохозяйственные кооперативы с колхозами (в РСФСР в 1921 г.) стимулировало создание предпосылок перехода от кооперирования торгового оборота к кооперированию производства. Иначе говоря, переход от низшей ступени (первичной формы) хозяйственного объединения к более высокой. Слияние колхозов с системой сельскохозяйственной кооперации, отмечают пытливые авторы, предопределялось единством задач, поставленных перед всеми формами кооперативных объединений (от сбыто-снабженческих и кредитных до артелей и коммун) в деле постепенного кооперирования населения, в процессе перерастания низших форм кооперации в высшие.
Приравнивание в правовых отношениях колхозов с кооперативными организациями частью работников местного партийно-советского аппарата было воспринято как отказ от поддержки колхозов со стороны государства. Те, кто вчера активно насаждали коммуны, теперь рьяно начали их распускать и немало в этом достигли. Тем более, что устав 1919 г. подчинял коллективы местным земельным органам управления. При этом воля самих колхозников не учитывалась. Понятно, такая практика также отрицательно сказывалась на развитии колхозов в период перехода к нэпу. Однако в 1924 г. сокращение колхозной сети республики прекратилось и начался процесс ее роста. Причем все более на надельных крестьянских землях, так как государственный фонд был в значительной мере исчерпан. Колхозное движение неуклонно становилось крестьянским по своему социальному составу (Рогалина Н.Л. Коллективизация: уроки пройденного пути. – С.66-67; Победа колхозного строя в Белорусской ССР. – С.96-98).
Согласно постановлению ЦИК и СНК СССР «О сельскохозяйственной кооперации» от 22 августа 1924 г. основными задачами этого вида кооперации были: содействие подъему сельского хозяйства и приобщение трудовых крестьянских масс к социалистическому строительству. Постановление признавало за сельскохозяйственной кооперацией право обслуживать нужды своих членов в товарах потребительского назначения. Одновременно сельскохозяйственной кооперации предоставлялась возможность производить кредитные операции. Тем самым создавались условия для развития кооперативов интегрированного типа, т.е. одновременно выполняющих задачи различных видов кооперативов. Правда, положением «О кооперативном кредите» от 18 января 1927 г. сельскохозяйственная кооперация была разделена на два вида: на просто сельскохозяйственную кооперацию, которая впредь не должна была вести кредитных операций, и на специальные сельскохозяйственные кредитные кооперативные организации, у которых основной операцией должны являться выдача ссуд и прием вкладов (Тычинин С.В. Очерк развития законодательства о кооперации в СССР (РСФСР) в период с октября 1917 по 1929 г. // История государства и права. – 2004. – №2. – С.63).
С учетом сказанного, целесообразно заметить, что в соответствии с советским законодательством 20-30-х годов, процесс включения коллективных хозяйств (ТОЗов, артелей и коммун) в единую (общую) систему сельскохозяйственной кооперации происходил на фоне развития в кооперативном движении двух тенденций. Известно, в начале стояла задача включения артелей и коммун в кооперативное строительство, перевода их в кооперативные организации, в том числе на общекооперативный устав (см.: О сельскохозяйственной кооперации: Постановление ІХ Всероссийского съезда Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов // Съезды Советов Союза ССР… – Т.1. 1917 – 1922 гг. – 1959. – С.193-194 (п.IV)). Но это не исключало приоритетных отношений власти к стимулированию укрепления «более сложных форм» сельскохозяйственной кооперации (артелей, коммун) как наиболее приемлемых в аграрной политике. Не случайно еще в октябре 1921 г. V съезд КП(б)Б, отмечая важность дальнейшего развития коллективных хозяйств, обратил внимание на необходимость «оказывать усиленное содействие уже организованным и здоровым коллективам и поощрять создание новых» (КПБ в резолюциях… – Т.1. – С.77). В решениях ХІІІ съезда РКП(б) (май 1924 г.) была довольно выразительно поставлена задача не только овладеть всеми видами кооперации, но и постепенно переходить от преимущества в ней торгово-посреднических функций к преимуществу функций производственных, к организации артельных и коллективных видов сельского хозяйства на основе усиления работы производственной кооперации (КПСС в резолюциях… – Т.3. – С.234-237, 240-246).
При этом коллективные хозяйства в верховном эшелоне власти все более уверенно стали рассматриваться не только как наиболее сложная форма кооперативного строительства (кооперативное объединение, организация, как тогда говорили), но и как самостоятельный тип сельскохозяйственной кооперации общего кооперативного союза.
В итоге порядок деятельности коллективных хозяйств как звена системы сельскохозяйственной кооперации, регламентировался нормативными правовыми актами о сельскохозяйственной кооперации и законодательными документами, рассчитанными только на эту форму кооперации (см.: постановления ЦИК и СНК СССР «О сельскохозяйственной кооперации» (22 августа 1924 г.), «О коллективных хозяйствах» (16 марта 1927 г.) // Решения партии и правительства… – Т.1. – С.439-443, 590-597). Одновременно просматривалась, так сказать, внутрисистемная тенденция приоритетного развития сельских коллективных хозяйств среди других кооперативов, в том числе колхозов относительно сельскохозяйственных производственных кооперативов «низших» (простых, массовых) форм производственной кооперации (ТОЗы, машинные товарищества и т.д.). Относительно их власть проявляет повышенное внимание в земленаделении, выделении кредитов, улучшенных средств производства, основных элементов производительных сил сельского хозяйства, налоговых льгот, арендных платежей. Ставилась задача обеспечить неуклонное перерастание простейших кооперативно-производственных объединений в крупные кооперативные хозяйства (см.: Сарокін А.М. На ростанях айчыннай гісторыі. – С.47, 60, 61; Кузьмич, И.П. Развитие сельскохозяйственной производственной кооперации: правовой анализ / И.П.Кузьмич // Веснік БДУ: навукова-тэарэтычны часопіс Беларускага дзяржаўнага універсітэта. Серыя 3: Гісторыя. Псіхалогія. Паліталогія. Сацыялогія. Эканоміка. Права. – 2002. – №2. – С.96; О путях подъема сельского хозяйства и кооперативном строительстве в деревне: Постановление V Съезда Советов СССР от 28 мая 1929 г. // Решения партии и правительства… – Т.2. – С.67-68, 70-73; Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности: Постановление ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 г. // СЗ СССР. – 1932. – Отд.І. – №62. – Ст.360).
Производственная сельскохозяйственная кооперация в ее более простых формах рассматривалась аппаратом власти как способ перехода от единоличных к коллективным крестьянским хозяйствам – колхозам на основе коллективизации.
Для воссоздания более полной панорамы событий заметим: существенный импульс такому восприятию «высшей» или более сложной формы производственной кооперации, это значит кооператива с полным обобществлением основных средств производства (артелей, коммун) в общей системе сельскохозяйственной кооперации придало постановление ЦИК и СНК СССР от 16 марта 1927 г. «О коллективных хозяйствах». Заложенное в него предупреждение о недопустимости недооценки простейших форм коллективных объединений в пользу более сложных расходились с действительными намерениями «революционеров».
Ноябрьский (1928 г.) пленум ЦК ВКП(б) сформировал задачу – увязать производственное кооперирование сельского хозяйства с разгромом кулачества. Колхозно-совхозное строительство становилось первостепенным направлением аграрной политики.
В контексте директивной стратегической и тактической политики в пользу обобществленного производства, колхозов в частности, разрешались вопросы проведения землеустройства и организации землепользования. Так, согласно постановлению ЦИК СССР от 15 декабря 1928 г. «Общие начала землепользования и землеустройства» преимущественное право на землепользование было за сельскохозяйственными коллективами. Их землеустройство, как и государственных предприятий, подлежало проводить вне очереди. При этом они могли получать более качественные и удобно расположенные земли, а также государственную землю при землеустройстве, особенно при необходимости переселения с целью организации коллективного хозяйства. Для крестьянских объединений допускалось превышение земли в пользовании относительно расчетных единиц норм земельного обеспечения, устанавливавшихся законодательством республики (ст.4, 8, 19, 26, 27, 31). В целях содействия развитию коллективных хозяйств для них также устанавливались льготы в налогообложении, кредитовании, обеспечении сельскохозяйственными машинами, орудиями и другими средствами организации производства (ст.30). Одновременно постановлением ограничивалась аренда земли кулаками (ст.37, 40-б), что заставляло их продавать имевшуюся у них сложную сельскохозяйственную технику; существенно ограничивалось право граждан на проведение землеустройства с целью образования хуторов и отрубов (ст.18) (Коллективизация сельского хозяйства… – С.96-108).
Декабрьским (1928 г.) постановлением Совета Труда и Обороны (СТО) СССР было покончено с продажей тракторов единоличникам. В соответствии с установленными условиями продажи тракторов на 1928/29 хозяйственный год совхозам и коллективным хозяйствам предоставлялись преимущества на приобретение тракторов в сравнении с кооперативными организациями, мелкими крестьянскими объединениями и рядом государственных учреждений (см.: Об условиях продажи тракторов и производства их ремонта на 1928 – 1929 год: Постановление СТО СССР от 21 декабря 1928 г. // Коллективизация сельского хозяйства… – С.108-109).
В сентябре 1929 г. решением СТО СССР для сельскохозяйственных производственных кооперативов предусматривался свой порядок накопления паевых и неделимых капиталов, который не распространялся на паевые накопления в коллективных хозяйствах (см.: О накоплениях паевых и неделимых капиталов сельскохозяйственной кооперации: Постановление СТО от 27 сентября 1929 г. // СЗ СССР. – 1929. – Отд.І. – №64. – Ст.604). В соответствии с постановлением ЦИК и СНК СССР от 18 сентября 1929 г. функции специальных и универсальных кооперативных организаций по снабжению населения орудиями и средствами сельскохозяйственного производства передавались соответствующим сельскохозяйственным кооперативным организациям. Снабжение колхозов возлагалось на соответствующие звенья специальных производственных отраслей сельскохозяйственной кооперации на основе договоров с колхозными объединениями непосредственно (ст.6) (см.: О сельскохозяйственной кооперации и ее работе: Постановление ЦИК и СНК СССР от 18 сентября 1929 г. // Коллективизация сельского хозяйства. – С.200-204).
Комментирование законодательного акта будет далеко не полным, если не сказать о главном его назначении: изменении организационной структуры сельхозкооперации, особенно ее низовых, первичных звеньев, выполнявших важнейшие функции по обслуживанию деревни. Правда, по заявлениям «авторитетных специалистов» того времени – явно недостаточно. С целью изменения ситуации директивно устанавливалось:
1) организационная структура и методы работы сельскохозяйственной кооперации, в особенности ее первичных образований, должны быть приспособлены к задачам производственного кооперирования и коллективизации крестьянского хозяйства;
2) низовой ячейкой (первичным кооперативом) сельскохозяйственной кооперации признавались «производственные товарищества поселкового типа» (в рамках всего населенного пункта) специального направления – зернового, льноводческого, свекловичного, хлопководческого, семеноводческого и т.п., в зависимости от ведущей отрасли хозяйства данной местности, которые «должны стать базой для строительства крупных колхозов»;
3) производственные поселковые товарищества и колхозы входят в районные производственно-сбытовые объединения, а последние – в областные союзы, в связи с чем системы специализированных снабженческо-сбытовых и иных союзов и центров сельхозкооперации ликвидируются;
4) сельскохозяйственные кредитные товарищества и сельскохозяйственные кредитные союзы свои производственно-сбытовые и снабженческие функции должны передать соответствующим специальным организациям сельскохозяйственной кооперации и по мере выделения этих функций должны специализироваться на кредитной и банковской работе.
На деле все это означало, говоря терминологией того времени, перетряхивание, широкомасштабный физический разгром сельхозкооперации, мгновенное упразднение многообразных ее форм и повсеместное создание директивным путем поселковых товариществ. Директивная реорганизация сельскохозяйственных кооперативов и системы сельскохозяйственного кредита обернулась полным разладом в деятельности кооператоров, ограничением их возможностей к творческому созиданию, привела к разрушению организационной структуры системы, а затем и к упразднению (Файн Л.Е. Отечественная кооперация: исторический опыт. – С.240-243).
В феврале 1930 г. СНК СССР законодательно был определен правовой механизм по превращении сельскохозяйственных производственных кооперативов в коллективные хозяйства (см.: Пра парадак пагашэння запазычанасці па пазыках пры ўступленні ў калектыўныя гаспадаркі: Пастанова СНК ССР ад 4 ліпеня 1930 г. // ЗЗ СССР. – 1930. – Аддз.І. – №9. – Арт.114).
ЦК ВКП(б) постановлением от 5 января 1930 г. «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству» определил сельскохозяйственную артель как главную форму колхозного движения (п.9) (КПСС в резолюциях… – Т.5. 1929 – 1932. – 1984. – С.74). С целью экономического стимулирования более развитых ступеней производственной кооперации в соответствии с постановлением ЦИК и СНК СССР от 23 февраля 1930 г. о едином сельскохозяйственном налоге норма обложения им колхозов зависела не от их доходности, а от степени обобществления средств производства (мертвый и живой инвентарь, хозяйственные постройки, товарно-продуктивный скот). Отсюда не удивительно: пошел процесс стремительного сокращения ТОЗов, что, как вскоре выяснилось, не соответствовало реалиям (ЗЗ СССР. – 1930. – Аддз.І. – №13. – Арт.144; ЗЗ БССР. – 1930. – Аддз.І. – №17. – Арт.116).
Непосредственным продолжением и, по сути, завершением разработки системы государственно-правовых мер по регулированию основных сторон колхозно-совхозной жизни, определении правового статуса колхозов стали примерные уставы сельскохозяйственной артели 1930 г. (март) и 1935 г. (февраль) (см.: Коллективизация сельского хозяйства. – С.282-287, 531-538). Принятые в соответствии с ними в колхозах уставы подлежали утверждению исполкомами районных Советов. В этих основных нормативных правовых актах, как показал анализ, при определении правового статуса колхозов термины «кооператив» или «сельскохозяйственный производственный кооператив» относительно коллективных хозяйств не используются (Кузьмич И.П. Развитие сельскохозяйственной производственной кооперации: правовой анализ // Веснік БДУ. Серыя 3. – 2002. – №2. – С.96).
Конституция Союза ССР 1936 г. и принятая на ее основе Конституция Белорусской ССР 1937 г., относя собственность колхозов к кооперативно-колхозной форме собственности, определяет колхоз, представляется, как специфическую организационно-правовую форму кооперативного хозяйствования (см.: Конституция (Основной Закон) Союза Советских Социалистических Республик // История Советской Конституции (в документах). – С.729-746. Ст.5, 7, 8).
Определенные изменения произошли в системе промысловой кооперации. Промысловые кооперативы входили в состав Белсельпромсоюза (с лета 1922 г. вместо Белкустпрома). В нем функционировала промысловая секция кустарно-промысловых кооперативов сельской местности, которая в августе – декабре 1925 г. была включена в особую кооперативную организацию – Белкустпромсоюз (с 1931 г. Белкооппромсоюз). Промысловые кооперативы делились на кустарно-промысловые общества (трудовые артели), кооперативы инвалидов и промыслово-кооперативные общества охотников. Промысловая кооперация представляла собой форму производственной кооперации. Ее кооперативы, состоявшие из ремесленников и кустарей мелкой промышленности, специализировались преимущественно на выпуске товаров массового спроса пищевкусовой, швейной, кожевенно-обувной промышленности и обработке дерева. В 1923 г. промысловыми обществами были открыты 4 маслодельных завода, 7 прокатных пунктов, 2 кирпичных завода, крахмальный завод и другие предприятия.
В условиях расширения товарно-денежных отношений возрастало значение кредита, деятельности кредитной кооперации. Их развитию содействовал начатый в 1921 г. переход государства от безвозвратного финансирования народного хозяйства к преимущественному обеспечению объектов хозяйствования кредитными средствами. С учетом этого в 1922 – 1924 гг. в республике сформировалась система кредитных учреждений Госбанка, Коммунального Банка, Белсельбанка, обществ взаимного кредита (ОВК). Одновременно возобновилась работа по организации кредитной кооперации – сети местных кредитных обществ с посредническими функциями.
Кредитная кооперация, выделившаяся в конце 1921 г. с потребительской, в начале входила в состав союза сельскохозяйственной кооперации, а затем и в Белкустпромсоюз. До 1928 г. кредитными функциями владели также потребительские кооперативы. Кредитные кооперативы организовывались с целью создания общественного денежного фонда для удовлетворения пайщиков в мелком кредите (производственном или потребительском). Кредитные общества сельскохозяйственной кооперации имели или только специальные кредитные функции, или по своему характеру являлись универсальными сельскохозяйственными обществами, совмещая основную хозяйственно-оперативную деятельность с кредитной. Кредитные общества создавались явочным порядком, устав регистрировался в местных земельных органах. В правовом отношении кредитные общества были полностью приравнены к сельскохозяйственным кооперативам (Документы свидетельствуют. – С.498).
Сеть кредитных и ссудо-сберегательных обществ в советской Беларуси, как и в СССР в целом, до введения твердой валюты развивалась очень слабо. Только начиная с 1924 г., когда был открыт Белсельбанк (в Москве – Центральный сельскохозяйственный банк СССР), кредитная сеть, основанная на государственно-кооперативной основе, по наблюдениям специалистов 20-х годов, начала играть возрастающую роль в финансировании крестьянского сельского хозяйства и кустарной промышленности (Каледа, А.В. Кооперация БССР / А.В.Каледа // Каапэрацыя БССР / Цэнтральнае Статыстычнае Кіраўніцтва БССР. – Мінск: Выд-ва ЦСК БССР, 1927. – С.Х).
Вся кредитная инфраструктура аккумулировала средства государственных и общественных организаций, предприятий и учреждений, бюджетные ассигнования, а также населения. Преобладающее и все возрастающее значение в развитии кредитных операций в кооперации играли не собственные, а заемные бюджетные ассигнования по государственному (в том числе специальные средства из резервного фонда СНК, фонда бедноты) и местному бюджету, побочные средства в целом. На 1 октября 1926 г. на долю заемных средств сельскохозяйственной кооперации приходилось 60,2% ее денежного фонда. Среди них преобладали государственные средства. Как выясняется, практика замещения начал регулирования принципами планирования денежных операций низовой кооперации через государственные банковские структуры придала системе финансирования сельскохозяйственного производства гипертрофированное значение. Это не позволило кооперации развернуть работу по экономической организации крестьянства и финансовой поддержке сельского хозяйства.
В соответствии с официальными установками госбанки кредитовали в основном общественный, а ОВК – частный сектор (в первую очередь пролетарскую и полупролетарскую часть населения). Банковские сельскохозяйственные кредитные учреждения также были нацелены на выделение ссуд бедняцко-середняцким хозяйствам и производственным кооперативам из заемных средств. В 1925 / 26 г. около 40% бюджетных средств республики, выделенных на нужды сельского хозяйства, направлялись Белсельбанку для кредитования крестьянства (Экономика Советской Белоруссии. 1917 – 1967. – С.134).
Причем крестьянские хозяйства могли получить средства из сельскохозяйственной кредитной системы только через низовую сеть кредитных кооперативов, распределявших полученные побочные средства и аккумулированные сбережения крестьян в виде паев и вкладов. Кредиты получали главным образом бедняцко-середняцкие хозяйства. В частности, на хозяйства с посевом до 6 дес. приходилось 78,8% всех ссуд (Справаздача за 1927 – 1928 год. Пяты год дзейнасці.Беларускі сельскагаспадарчы банк. – Мінск: Б. выд., 1929. – С.27).
К тому же в составе заёмщиков возрастала роль малоимущих групп (с посевом до 4 дес. с 1 лошадью) при соответствующем сокращении роли зажиточных (с посевом свыше 4 дес.) и не связанных с сельским хозяйством, – отмечалось в отчетных материалах СНК БССР в начале 1928 г. И это не случайно. Тем более, что уже на исходе первого пятилетия 20-х годов началось вытеснение частнохозяйственного сектора из производственных кредитов по линии государственных органов и кооперативных союзов. Удельный вес единоличного крестьянства в них снизился с 90% в 1923/24 г. до 54% в 1926/27 г., а обобществленного сектора (с совхозами включительно) – возрос с 10 до 46%. Более того, частник неуклонно вытеснялся из системы долгосрочного кредитования основных капиталов. Наиболее долгосрочные ссуды получали коллективные хозяйства, специальные виды сельскохозяйственной кооперации и т.д. Распространялась и практика сокращения срока ссуд пайщикам в первичной кооперативной сети, это значит превращения долгосрочных займов в краткосрочные ссуды.
Тем не менее, общее количество выдач ссуд росло во всех звеньях кооперации. Средний размер ссуды в первичной сети системы сельскохозяйственного кредита БССР увеличился с 32 руб. в 1924/25 г. до 41 руб. в 1926/27 г.
СНК БССР в начале 1928 г. признал необходимым на основе достигнутых успехов в кредитной работе обеспечить в ближайший период «дальнейшее углубление кооперирования бедняцко-середняцких групп деревни. Полное удовлетворение кредитом социалистического сектора сельского хозяйства, а также бедняцко-середняцких групп деревни, стремясь к тому, чтобы кредит был средством их производственного кооперирования, при максимальном ограничении кредитов зажиточной части деревни и полном прекращении кредитования кулачества» (Материалы к докладу Совета Народных Комиссаров БССР Совету Народных Комиссаров СССР. – Минск: Изд. Упр. делами СНК БССР, 1928. – С.99-100).
В условиях налаживания хозяйственной жизни на нэповских началах стала развиваться жилищная кооперация, которая с 1925 г. вошла в состав Белорусского союза жилищной кооперации (Белживсоюз). Он объединял два вида кооперации – арендную и жилищно-строительную (городские и окружные союзы) вплоть до начала 30-х годов. В апреле 1926 г. в нем насчитывалось 156 кооперативов, что в 4 раза превысило уровень апреля 1924 г. Забегая вперед, отметим, в октябре 1937 г., ЦИК и Совнарком СССР приняли постановление, предусматривавшее национализацию принадлежавшего гражданам кооперативного жилья.
Итогом стала ликвидация жилищной кооперации. В собственности кооперативов оставались лишь те дома, ссуда за которые была уже выплачена или будет выплачена в течение полугода после издания постановления. Это было фактически неисполнимым условием. Достаточно сказать, что в Москве кооперативными остались лишь несколько домов.
И только через 20 лет было разрешено вновь развернуть массовое строительство кооперативного жилья за счет средств населения. При этом руководители государства рабочих и крестьян постановили, что никаких льгот для классов-гегемонов не будет – они должны оплачивать квартиры полностью. А также было решено, что кооперативные квартиры могут иметь уменьшенную площадь и ухудшенную планировку… Большая политика, ничего не скажешь! (Антуфьев, С. От МКАД до Магеллана / С.Антуфьев // Литературная газета. – 2007. – 21-27 ноября (№46). – С.4).
Таким образом, при определенном отходе власти от жестких организационных форм государственного воздействия на кооперативные процессы к середине 20-х годов было сформировано пять основных видов кооперации: потребительская, сельскохозяйственная, кредитная и промысловая (включая инвалидную). Во главе каждого вида кооперации находился, как правило, соответствующий центр или союз, опиравшийся на сеть периферийных союзов с обществами.
Эти виды, дополняя друг друга, при использовании определенных парниковых и экономических условий, но на основе скрытого нарастающего административно-командного воздействия партийно-государственных органов, все шире и глубже охватывали жизнь общества и создавали условия для новой системы социально-экономических отношений. Кооперативное движение 20-х гг. стимулировалось также введением нормированного и карточного распределения дефицитных товаров: не члены кооперации чаще других лишались возможности приобрести их.
Государственное регулирование деятельности кооперации достигалось распределением в ней заказов, усилением централизованного контроля за заключаемыми договорами между предприятиями и торговыми организациями. С другой стороны, это происходило посредством установления твердых цен на продукцию, превышение которых, особенно в частном и кооперативном секторах экономики, наказывалось. К тому же кооперации были переданы функции заготовок сельхозпродукции по государственным ценам и органов государственного снабжения «принудительным ассортиментом» по тем же твердым ценам (процесс начался с 1926 г.). В результате она превращалась в действенное средство ограничения интересов частника (особенно экономически развитой его части). Тем более, что этому способствовал рост давления налогового пресса на предпринимательскую, индивидуальную деятельность кустарей, ремесленников и торговцев (к 1930 г. в 5 – 10 раз).
Несмотря на существенную структурную ломку из-за перепрофилизации в начальный период нэпа, система потребительской кооперации оставалась наиболее масштабной по количеству членов, ибо охватывала как городское, так и сельское население. В 1928 г. она объединяла 794 тыс. человек (30% взрослого населения, преимущественно сельского). С 1 октября 1928 г. по 1 июля 1929 г. процент кооперирования ею крестьянских хозяйств поднялся с 55,4 до 64,7, в том числе бедняцко-середняцких – до 71,8% (Подготовка сплошной коллективизации сельского хозяйства Белорусской ССР (ноябрь 1927 – ноябрь 1929 гг.) / Сб. документов. – Минск: Беларусь, 1976. – С.201). Наиболее весомый вклад эта система вносила в обеспечение населения товарами, вытеснение с рынка частного торговца на основе привычной дискриминационной политики к нему власти.
В течение 1928 – 1929 гг. на основе усиленной реализации принципа классового подхода к отдельным социальным группам населения и с целью повышения материального участия пайщиков в разрешении хозяйственных задач был осуществлен переход на систему дифференцированного пая. Это значит при развитии системы советских льгот и привилегий социально близким коммунистическому аппарату слоям. Однако не все хлеборобы с такой политикой соглашались. Поэтому усиливалась социальная напряженность в деревне, что проявилось в обострении продовольственного положения, свертывании крестьянского хозяйства. Последнее развивалось по пути «самоликвидации» и дробления наиболее крупных зажиточных хозяйств на мелкие, чтобы спрятать доходы и уменьшить налоги. За 1929 г. количество кулацких хозяйств по СССР сократилось на четверть (см.: История России. – Т.2. – С.559). Согласно наших расчетов, в республике этот показатель был большим.
На основе политики раскола деревни, натравливания крестьян друг на друга страна вступила в полосу борьбы за хлеб, которая довольно быстро перешла в борьбу за продовольствие. В условиях борьбы с частником, так сказать, за пальму первенства в сфере заготовок сельхозпродукции потребкооперация перевыполняла плановые задания. Причем без должного учета показателей урожайности и товарности сельскохозяйственного производства, но при активном использовании обысков в деревнях и судебных репрессий. Осенью 1929 г. примерно третья часть хлеба из деревни забиралась силой (История России. – Т.2. – С.558, 559). В 1927/28 г. план хлебозаготовок аппаратом кооперации был выполнен на 114,2%, а в 1928/29 г. – на 189,8%. Тем не менее, с продуктами было туго. В этих условиях вновь возрастала роль государственных распределительных интересов, которые интенсивно распространялись и на кооперацию. С 1928 г. введено дифференцированное распределение продуктов среди населения по карточкам (действовало до 1935 г.). Зато на хлебном рынке легального частника не стало. Решалась задача свернуть его деятельность в торговле картофелем, овощами и фруктами, которая в большинстве своем находилась вне системы кооперации. В целом место кооперации в розничной торговле менялось следующим образом: в 1923/24 г. на ее долю приходилось 23,6%, в 1926/27 г. – 51,2, в 1928/29 г. – 69,5% в сравнении с 1,2% в 1913 г.
Не менее противоречиво развивалась кредитная кооперация. Известно, что кредит мелкому производителю города и деревни предоставлялся главным образом, а с 1929 г. только через кооперативные организации, под жестким государственным контролем. Наркомфин и Госбанк устанавливали максимальную сумму кредита, которая могла быть выдана пайщикам, а также размер предельного процента, который брал кооператив за ссуды. Банки брали более высокий процент с частника при учете векселей. Кредит все более активно использовался крестьянами на приобретение технических средств и машин для системы машинного проката.
Кредитование зажиточно-кулацких хозяйств на приобретение сельскохозяйственных машин в 1927/28 г. разрешалось исключительно при наличии их излишков, это значит по удовлетворении запросов бедняцких и середняцких слоев (Советское крестьянство. Краткий очерк истории (1917 – 1970) / Под ред. В.П.Данилова, М.П.Кима, Н.В.Тропкина. 2-е изд., доп. – М.: Политиздат, 1973. – С.209).
Сельскохозяйственная кооперация развивалась в направлении снабжения и сбыта, переработки сельхозпродукции, а также кредитования. При этом ее общества (в отличие от некооперированного населения) активно использовали преимущества в получении денежных кредитов, налоговых льгот, обеспечении орудиями труда, средствами производства и т.д. В условиях нарастания централизованного материально-финансового и организационного воздействия государства ее ряды быстро росли. Если на 1 октября 1925 г. разными формами сельскохозяйственной кооперации было охвачено 18,2% крестьянских хозяйств, то на 1 октября 1929 г. – 69%. По количеству пайщиков первое место занимали наиболее простые (первичные) формы кооперации, в первую очередь сельскохозяйственные кредитные общества (38,5% всех хозяйств; 77,2% — среди членов разных форм сельхозкооперации в октябре 1928 г.) (Победа колхозного строя в Белорусской ССР. – С.88, 133). Вместе с развитой потребительской и растущей кустарно-промысловой кооперацией они довольно полно и эффективно контролировали несоциалистичекие элементы в торговле и производстве.
Все большая часть обществ сельхозкооперации охватывала производство. К ним относились специальные виды наиболее простых производственных товариществ: молочных, маслобойных, мелиоративных, семеноводческих, садово-овощных и др. Они, как и кредитные кооперативы, определенное время сравнительно широко обслуживали экономически развитые группы населения. К примеру, в машинных товариществах в 1926 г. зажиточные крестьяне составляли 11%, что было значительно больше их удельного веса в составе сельского населения. Если в 1925 г. в молочно-животноводческих товариществах насчитывалось 3640 членов, то в 1928 г. – 32 071; в мелиоративных товариществах – соответственно 30 369 и 48 547 (Победа колхозного строя в Белорусской ССР. – С.90-91). Это была более высокая ступень кооперирования, которая содержала элементы кооперации производственных процессов (в отличие от товариществ в сфере товарно-денежного обращения).
Главной несущей конструкцией системы сельскохозяйственной кооперации выступало среднее и бедняцкое крестьянство, которое вытесняло из кооперативов экономически более мощные хозяйства, что отвечало политике власти по их разрушению (см.: КПСС в резолюциях… – Т.3. – С.369-370, 371-372). Основные принципы регулирования социального состава кооперации были очерчены XIV конференцией РКП(б). Определяя главное направление, конференция подчеркивала, что «…кооперация должна прийти на помощь массе полуразоренных, безлошадных крестьян и помочь им встать на ноги» (КПСС в резолюциях… – Т.3 – С.371). В результате ширилась практика дифференциации вступительных и паевых взносов по социальному признаку – членов товариществ (введена в 1924 г.), улучшалось кредитование преимущественно той части крестьянских хозяйств, которая меньше всех была способна давать товарную продукцию, увеличивались преимущества, предоставляемые ей кооперацией.
В 1926 г. на союзном уровне был создан специальный фонд кооперирования бедноты (за счет государственных средств и отчислений от прибылей кооперативных организаций). Он предусматривал оплату вступительных и паевых взносов бедноты. В свою очередь правительством республики в 1927/28 г. для облегчения возможностей вступления в сельскохозяйственную кооперацию был создан фонд кооперирования бедноты (Победа колхозного строя в Белорусской ССР. – С.120-121). Кооперативы ориентировались на обслуживание хозяйственных потребностей «кулаков» в последнюю очередь.
В декабре 1926 г. в интересах коллективных хозяйств и объединений снабженческим организациям было запрещено продавать трактора в частные руки, а кооперация, через которую преимущественно снабжались крестьянские хозяйства, провела в 1926/27 г. перераспределение машин и орудий в интересах бедняцких и маломощных середняцких хозяйств. Продажа сложной техники зажиточным слоям крестьянства, как отмечалось выше, стала допускаться только по удовлетворении запросов бедняцких и середняцких слоев. В 1928 г. было решено прекратить продажу кулакам сложных сельскохозяйственных машин. Нормой становилось нераспространение льгот, предоставлявшихся бедноте и середнякам по кредитованию (продление сроков, снижение ссудного процента и т.д.), на наиболее жизнеспособную часть хозяйств деревни (см.: Белорусская Советская Социалистическая Республика. – С.181; Материалы к докладу Совета Народных Комиссаров БССР Совету Народных Комиссаров СССР. – С.98-99; Советское крестьянство. 2-е изд., доп. – С.167, 209-210, 224; Документы свидетельствуют…– С.498).
Одновременно усиливалось влияние бедноты в руководящих органах кооперативных организаций. Тем более, что в августе 1924 г. был подтвержден порядок, в соответствии с которым кулаки не имели права быть основателями кооперативов, выбираться в состав их правлений, советов, ревизионных комиссий. К тому же лица, лишенные избирательного права в Советы, не могли стать и членами кооператива (см.: О сельскохозяйственной кооперации: Постановление ЦИК и СНК СССР от 22 августа 1924 г. // СЗ СССР. – 1924. – Отд.І. – №5. – Ст.61). С целью «оздоровления» кооперативных организаций летом 1928 г. была проведена массовая чистка руководящих органов кооперативных объединений и классово чуждых элементов. К лету 1929 г. кулаки были изгнаны из всех сельских общественных организаций – земельных обществ, кооперативов, Советов. Это, судя по всему, позволило постановлением ЦИК и СНК СССР от 18 сентября 1929 г. (ст.12) установить: «Лица, лишенные избирательных прав, согласно конституциям союзных республик, могут участвовать в сельскохозяйственных кооперативных организациях, но не имеют в них права голоса» (кстати, подобная норма законодателями республики была введена в начале сентября). Ноябрьский (1929 г.) пленум ЦК ВКП(б) призвал развивать «решительное наступление на кулака, всячески приостанавливая и пресекая попытки проникновения кулаков в колхозы» (КПСС в резолюциях… – Т.5. 1929 – 1932. – 1984. – С.30). Тем самым, по сути, был предопределен и путь решения проблемы всех кулаков. Постановлением СНК СССР от 28 февраля 1931 г. ст.12 постановления ЦИК и СНК СССР от 18 сентября 1929 г. была отменена (см.: СЗ СССР. – 1931. – Отд. І. – №15. – Ст.148). При этом как следует не учитывалось: активная реализация подобных мер заметно ограничивает возможности не только сколько-нибудь обеспеченных хозяйств, но и беднейших.
Важным средством планового регулирования крестьянского производства со стороны государства, непосредственно связанным с работой кооперации, являлась контрактация крестьянских посевов. Сельскохозяйственная кооперация, будучи посредником между крестьянами или земельными обществами и государственными организациями в выполнении договоров по контрактации, авансировала крестьянские хозяйства в счет будущего урожая (деньгами, семенами, инвентарем и т.д.). Крестьяне в свою очередь через кооперацию поставляли определенное количество той или иной сельскохозяйственной продукции по фиксированным ценам (независимо от рыночных колебаний) и в определенные сроки. Договоры по контрактации помимо обязательств по поставке продукции государству включали также требования технологического порядка относительно условий обработки почвы, содержания скота, качества сдаваемой продукции и т.д.
За участие в контрактации крестьянам предоставлялись льготы по уплате налогов, преимущественное право на приобретение орудий производства. Особые льготы и поощрения имели наиболее бедные хозяйства. Это проявлялось в повышенном размере аванса, первоочередном заключении договоров, обеспечении средствами производства и кредитования, а по возвращении законтрактованной продукции и в обеспечении промышленными товарами. На основе классовой направленности контракта бедняцкие слои получали из общей суммы авансов долю, которая превышала их удельный вес в социальной структуре деревни, а кулацкие – наоборот. В 1927/28 г. аванс на 1 га льна выдавался бедняку в сумме 30 руб., зажиточному хозяйству – 23 руб.; за 1 га клевера – соответственно 60 и 40 руб. (Победа колхозного строя в Белорусской ССР. – С.94). К концу 20-х гг. контрактация получила довольно широкое распространение, что все более ограничивало кооперацию в самостоятельном ведении сбытовых операций, а также в кооперативной снабженческой деятельности.
В условиях нарастающего огосударствления кооперации развивались более сложные формы сельскохозяйственной кооперации – коллективные хозяйства. При существенном сокращении сети колхозов в начале 20-х годов, вызванном в значительной мере экономическими трудностями и переориентацией части крестьян-коллективистов на единоличное хозяйство, с середины десятилетия выявилась тенденция к его расширению и укреплению. Сказывались меры власти по освобождению колхозов от арендной платы за земельные площади, снабжению их инвентарем и скотом, предоставлении налоговых льгот, а то и полном освобождении от налога. В результате колхозы быстрее крестьянских хозяйств наращивали производство, часть из них являлась примером ведения крупного общественного производства, оказывала помощь крестьянам окрестных деревень в налаживании хозяйства, стремилась убеждать их в преимуществах нового пути развития. По расчетным данным, в 1928 г. урожайность зерновых в колхозах была на 9,1% выше, чем в единоличных хозяйствах (см.: Сорокин, А.Н. Совхозы БССР в период построения фундамента социализма (1926 – 1932 гг.) / А.Н.Сорокин. – Минск: Наука и техника, 1971. – С.110-111).
В конце 1927 г., согласно принятых колхозами уставов, наиболее распространенной формой коллективного хозяйства являлась артельная. Несмотря на активную поддержку государства, обеспеченность колхозов крупным рогатым скотом была на 50% ниже оптимальной. Товарная часть их продукции сбывалась преимущественно вне системы сельскохозяйственной кооперации. В колхозах отсутствовали постоянные формы организации, учета и оплаты труда. На 1 июля 1929 г. количество колхозов в республике достигло 1543. Они объединяли 1,6% всех крестьянских хозяйств. Среди колхозников стала более весомой доля среднего крестьянства.
Определенное место занимали близкие в социально-экономических отношениях к колхозам государственные хозяйства в деревне – совхозы. При мощной поддержке государства они также нередко демонстрировали преимущества крупного сельскохозяйственного производства перед индивидуальным (см.: Сорокин А.Н. Совхозы Белорусской ССР (1917 – 1941 гг.). – С.77, 79-81, 83-85). Крестьянство, даже беднейшая его часть, несмотря на реализуемый курс по активному стимулированию колхозной формы кооперации при традиционном ущемлении более дееспособных хозяйств в получении кредита и других средств эффективной организации производства, вытряхивании из них увеличенных налогов, не спешили впрягаться в колхозно-совхозное строительство. Но у большинства представителей партийно-государственной власти, известно, были иные намерения.
Обобщая вышесказанное по вопросу о кооперации, можно говорить, что она до конца 20-х годов развивалась как сложная система, функционировавшая при поддержке государства, заинтересованного в ней. Это проявлялось в предоставлении ей широкой свободы хозяйственной деятельности и определенных имущественных льгот. Кооперативное законодательство в основе своей регулировало отдельные виды кооперации. К концу рассматриваемого периода консервативные тенденции в деятельности кооперации стали главенствующими. Это были не отдельные ограничения ее деятельности или вмешательства в ее оперативную работу, а реализация курса на упразднение всех присущих кооперации функций и смещение кооперативной политики в сторону образования сельских коллективных хозяйств – колхозов. Реально это означало все большее подчинение партийно-государственному контролю кооперативных организаций, ограничение принципов добровольности, самостоятельности и др. Снова, как и в период «военного коммунизма», была взята линия на огосударствление всех видов кооперации.
4. На волнах форсированной модернизации советского общества и закрепления ее результатов
Проводимое кооперирование крестьянства на основе постепенной эволюции деревни к социализму с учетом и мирового опыта, и достижений отечественной науки (в частности российских ученых С.Л.Маслова, А.В.Чаянова, Н.Д.Кондратьева, Н.П.Макарова, А.А.Рыбникова, а в Беларуси – И.А.Кислякова, С.А.Ждановича, А.П.Ярощука, Г.И.Горецкого, А.А.Смолича и др.) в конце 1929 г. – начале 1930 г. было прервано. Вопреки ранее принятых решений была провозглашена политика ускоренной сплошной коллективизации с целью повсеместной организации кооперативов в форме сельскохозяйственных артелей (колхозов). Победила позиция И.В.Сталина и его сподвижников, видевших причины продовольственных трудностей в исчерпании экономического потенциала мелкого крестьянского хозяйства, в сопротивлении внутренних врагов и ориентировавших на применение административных мер борьбы, ускоренное развитие колхозов и совхозов. Те государственные и политические деятели (группа Н.И.Бухарина), которые видели причину кризиса в несовершенстве системы управления и предлагали отказаться от чрезвычайных мер, поднять цены на хлеб, развивать кооперативное движение, учитывать реальные возможности крестьянских хозяйств и психологию крестьянина, были отстранены от руководящей работы. Дискредитированы были также ученые и подвижники кооперации. Их обвинили в выискивании путей «организационно-технической рационализации крестьянского хозяйства» и распространении «буржуазных и мелкобуржуазных идей» с целью недооценки колхозно-совхозного строительства… А именно они разрабатывали приемы наблюдения и фиксирования изменений, происходивших в жизни послереволюционной деревни, кооперации в частности, именно они старались сохранить преемственность в ее развитии, воспитать в широких кругах общественности чувство уважения к накопленному опыту и моральным традициям. Репрессии того времени нанесли огромный урон и общественному сознанию, особенно в деревне.
На основе нарастающей подконтрольности кооперации партийно-государственному аппарату на рубеже 20 – 30-х годов развернулась серия реорганизаций организационной структуры колхозно-кооперативных органов. С одной стороны, в октябре 1928 г. был создан самостоятельный орган управления и организационно-хозяйственного обслуживания колхозов – Белколхозсоюз (с января 1930 г. Белколхозцентр), со второй – созданные в конце 20-х годов специализированные отраслевые союзы сельскохозяйственной кооперации с автономными секциями колхозов при них – Белполеводсоюз, Белмолживотноводсоюз, Белсадколхозсоюз в январе 1930 г. были включены в Белколхозцентр, с третьей – началось волевое превращение простых форм сельскохозяйственной кооперации в колхозы. Массовой низовой ячейкой сельскохозяйственной кооперации становился производственный кооператив – колхоз. Функции низового звена кооперации были переданы районным потребительским обществам (райпо). При этом звенья кооперативной системы были нацелены на осуществление задач укрощения-ликвидации кулачества и развертывания массовой коллективизации, снабжения товарами массового спроса колхозов и мелких производителей из государственных фондов. Причем по ряду видов продукции население стало обеспечиваться по спискам, а также с учетом выполнения договоров по контрактации. Тем самым усиливалась централизация и огосударствление кооперативных структур, сужалась сфера их относительной экономической самостоятельности, все менее значимым становилось их участие в товарно-денежных отношениях.
Одновременно происходила перепрофилизация отдельных звеньев кооперации. Так, в соответствии с постановлением Экономического совещания при СНК БССР от 11января 1930 г. «О передаче рыболовных артелей в систему кустарно-промысловой кооперации» (ЗЗ БССР. – 1930. – Аддз. ІІ. — №5. – Паст.26) все рыболовные и рыболовно-рыбоводные артели системы сельскохозяйственной и охотничьей кооперации передавались в систему кустарно-промысловой кооперации. Права и функции колхозных органов определялись уставами, разработанными Белколхозцентром и утвержденными СНК БССР (см.: ЗЗ БССР. – 1930. – Аддз. ІІ. — №6. – Арт.27; Тамсама. — №8. – Арт.29).
Руководящими органами колхозной системы – Белколхозсоюза (Белколхозцентра) являлись Всебелорусский съезд сельскохозяйственных коллективов (колхозов), Совет, Правление и Ревизионная комиссия, выбиравшиеся на съезде. Съезд собирался правлением союза (в соответствии с Уставом, состоял из 5 членов и 5 кандидатов). Нормы представительства от колхозов и союзов на съезды устанавливались Советом (состоял из 26 членов и 7 кандидатов) Белколхозцентра (см.: ЗЗ БССР. – 1930. – Аддз.І. — №10. – Арт.71; Тамсама. – Аддз.ІІ. — №6. – Арт.27).
Органы управления делами колхозов, характер их построения, компетенция и взаимоотношения с государственными вышестоящими кооперативными органами, вопросы организации коллективного труда определялись Примерным Уставом сельскохозяйственной артели, без обсуждения колхозниками, утвержденным ЦИК и СНК СССР 1 марта 1930 г. (с 1935 г. – Примерным Уставом сельскохозяйственной артели, принятым Всесоюзным съездом колхозников-ударников и утвержденным СНК и ЦК ВКП(б) 17 февраля 1935 г.). В качестве высшего органа управления в колхозах выступало общее собрание (или собрание уполномоченных). Решения на нем принимались большинством голосов открытым голосованием при наличии не менее половины всего количества членов артели. Оно решало наиболее значимые вопросы деятельности артели, в том числе о принятии новых членов и об исключении из колхоза, принятии Устава сельхозартели. На общем собрании (собрании уполномоченных) выбиралось правление (3-7 человек) и ревизионная комиссия (как правило, 3 человека), утверждалось назначение бригадиров, заведующих фермами, счетоводов, рассматривались личные заявления колхозников. Члены правления и ревизионной комиссии распределяли между собой обязанности сроком на один год. Разработанный в колхозе устав вступал в действие по утверждении его в райисполкоме. Вместе с тем Устав не допускал приема кулаков и лиц, лишенных избирательного права, а также хозяйств, которые перед вступлением в колхоз «разбазарили» скот, инвентарь, семена.
Правление артели являлось исполнительным органом и ведало всеми текущими вопросами внутрихозяйственной деятельности. Если правление осуществляло общее руководство хозяйством, то председателю принадлежали основные исполнительные и распорядительные функции. Однако членам правления и особенно председателям (обычно навязываемых собранию) часто не хватало необходимого опыта и специальных знаний. А это отрицательно сказывалось как на уровне демократичности органов самоуправления в колхозах (равно как и руководства колхозами со стороны государства), так и на разрешении вопросов колхозного производства.
В функции ревизионной комиссии входила проверка деятельности правления – выполнение производственных планов, соблюдение норм устава, состояние финансовой документации, оценка годовых отчетов и др. Вместе с тем, если ревизионная комиссия обязана была отчитываться перед общим собранием (собранием уполномоченных), то по отношению к правлению такой нормы Примерный устав не зафиксировал. Тем самым, судя по всему, предусмотрен был еще один рычаг, позволявший осуществлять административное давление на колхозы. К тому же Примерный устав запрещал наделение выбывающего из состава артели члена той землей, которая прежде была включена в обобществленный фонд. Отсюда не случайно, как отмечается в современной научной литературе, создание колхозов сопровождалось обязательным обобществлением всего имущества производственного назначения, т.е. безвозмездной сдачей в неделимые фонды колхоза, и при выходе из колхоза имущество крестьянам не возвращалось. Это правило сочеталось с повсеместным нарушением принципа добровольности при приеме в колхозы, с массовой конфискацией имущества у миллионов крестьянских семей под предлогом их раскулачивания. В итоге проведение сплошной коллективизации не имело ничего общего с истинной кооперацией. Тем более, что официальные теоретики кооперации исходили из тезиса о сближении кооперативной и государственной собственности, кооперативных и государственных форм хозяйственной деятельности. Это проявилось и в недооценке законодательными органами задачи развития кооперативного законодательства в направлении его кодификации (Тычинин С.В. Назв. соч. – С.63, 64).
Новый Примерный устав сельскохозяйственной артели 1935 г. регулированию внутриколхозных отношений придал более определенный характер. При этом предоставил крестьянам «кое-какую демократию» по управлению при решении вопросов исключения из колхозов: решения по ним могли приниматься только общим собранием, на котором присутствует не менее 2/3 общего количества членов артели. Член артели был наделен правом обжалования постановления о его исключении в райсовете. Были расширены источники пополнения рядов колхозников. В частности, на определенных условиях разрешался прием в колхозы тех единоличников, которые «разбазарили» в течение двух лет перед вступлением в артель подлежащее обобществлению имущество. Новый устав окончательно (в тех условиях) разрешил вопрос о размерах личного подсобного хозяйства колхозника, зависевших от местных условий и установок республиканских органов управления (в Беларуси был установлен приусадебный земельный надел от 0,25 до 0,60 га) (см.: Аб мерапрыемствах па выпрацоўцы, абмеркаванню і прыняццю калгасамі статутаў сельскагаспадарчай арцелі па Беларускай ССР: Пастанова СНК БССР і ЦК КП(б)Б. Апублікавана ў рэспубліканскім друку 1 чэрвеня 1935 г. // ЗЗ БССР. – 1935. – Аддз.І. — №22. – Арт.211). Новый устав, закрепив за колхозниками приусадебные участки земли, право держать в колхозном дворе скот и разрешив продажу своей продукции на рынке, более ясно, сравнительно с уставом 1930 г., определил рамки обобществления деревни. Прежде, как выясняется, используя пробелы устава 1930 г., работники земельных органов любыми средствами сокращали размеры личных подсобных хозяйств (История России. – Т.2. – С.588).
Тем не менее, выполнение заданий государства, развитие артельного производства, приумножение общественной собственности ставилось на первый план, а приусадебному участку как одному из источников благополучия колхозников отводилась вспомогательная роль. В отличие от предыдущей практики Примерный устав 1935 г. зафиксировал полную подотчетность правления артели общему собранию. В случае, если оно не справлялось с выполнением своих обязанностей, нарушало волю общего собрания, члены артели могли переизбрать его и до окончания двухлетнего срока. Тем самым роль общих собраний колхозников повышалась. Устав утвердил единый для всех колхозников принцип распределения доходов – по трудодням.
При этом по введении в 1933 г. паспортной системы для населения крестьяне паспортов не получили (вплоть до 60-х гг.). Это значит и свободы перемещений, выбора рода занятий, гарантировавшихся Конституциями СССР и БССР. Фактически это означало прикрепление к земле. Новый устав, как и старый, не допускал наделения выбывающих из артели землей за счет обобществленной земельной площади. Такие лица могли получить новые наделы только на свободных землях государственного фонда. Примерный устав 1935 г. закрепил также остаточный принцип распределения колхозной продукции по трудодням: только по выполнении колхозом «первой заповеди» — первоочередной сдачи зерна по обязательным поставкам государству, засыпке семенных, фуражных и страховых фондов и т.д. Тем самым создавалась возможность гарантированно получать из деревни в необходимых размерах продовольствие и сырье. Оставляя для себя минимум, деревня обеспечивала выполнение программ индустриализации, снабжения городов и армии.
К тому же зафиксированные в уставе правовые нормы далеко не всегда соблюдались. Даже относительно назначенно-выборных председателей артели. В частности, постановление СНК БССР и ЦК КП(б)Б от 11 января 1936 г. «Об организационно-хозяйственном укреплении колхозов и подъеме сельского хозяйства БССР» (ЗЗ БССР. – 1936. – Аддз.І. — №7. – Арт.29), указывало на неправильную практику исключения из артелей родичей колхозников, ушедших на отхожий промысел. Было запрещено исключать из колхозов такого рода отходников. Этим постановлением осуждалось освобождение от работы председателей колхозов и бригадиров с отступлениями от регламента устава сельскохозяйственной артели. Устанавливалось: освобождение председателя правления (хозяйства) от своих обязанностей или перевод его на другую работу возможен только с разрешения Наркомзема БССР и сельскохозяйственного отдела ЦК КП(б)Б.
От местных советских и хозяйственных органов требовалось также прекратить практику незаконного распоряжения колхозными средствами, противоправного наложения штрафов на колхозников. Они обязывались строго сохранять принципы добровольности объединения колхозов при их укрупнении. Однако нарушение принципов колхозной демократии продолжалось. Напомним: только в 1938 г. 731 председатель сельхозартелей был снят с работы без решения общего собрания колхозников. А в начале 1941 г. ЦК КП(б)Б в целях прекращения частой сменяемости руководящих кадров, массового нарушения принципа выборности руководящих органов колхозов, установил: по избрании председателя общим собранием колхозников и утверждения его райкомом партии снятие или перевод таких руководителей на другую работу возможны только после соответствующего решения бюро райкома КП(б)Б.
Тем не менее, принятие Примерного устава 1935 г. зафиксировало, по сути, окончательное оформление нового типа хозяйства. На земле появились два хозяина – колхоз и государство. Но решающее слово сохранялось за государством. Являясь формально кооперативными хозяйствами (по таким признакам, как выборность руководящих органов, созыв общих собраний для решения вопросов внутренней жизни, владение коллективной собственностью) колхозы фактически не могли свободно решать свои хозяйственные вопросы, распределять и реализовывать выращенную продукцию, определять структуру посевов, вести внутренние финансовые и другие дела. Более того, как подчеркивается в современной научной литературе, даже технология производства регламентировалась «сверху». Решениями партийных, советских, хозяйственных органов предписывалось, что, где и сколько сеять, как выращивать урожай, ухаживать за скотом, проводить уборку и сохранять собранное зерно. Сборники документов «КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК» содержат множество свидетельств такого рода. К тому же преобладающую часть произведенной продукции колхозы должны были поставлять государству по ценам существенно ниже рыночных. Концентрация машинной техники в государственной собственности (МТС) делало колхозы экономически подчиненными и зависимыми.
Осуществленный переход колхозов на новый Устав, основные положения которого были подтверждены и закреплены Конституциями СССР (1936 г.) и БССР (1937 г.) способствовал окончательному утверждению и оформлению в законодательстве и в практике колхозного строя, просуществовавшего до конца 50-х годов. Это значит до ликвидации системы МТС и осуществления других мероприятий по его дальнейшему развитию. Аграрный сектор в экономическом отношении и методах хозяйствования стал приобретать зависимый, второстепенный характер в экономике, а сами крестьяне становятся гражданами, так сказать, второго сорта. К слову, за невыполнение обязательного годового минимума трудодней, установленного в 1939 г. (см.: О мерах охраны общественных земель колхозов от разбазаривания: Постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 27 мая 1939 г. // Решения партии и правительства… – Т.2. – С.707-713. – П.14), колхозник мог быть лишен приусадебного участка – фактически единственного средства существования. В результате труд колхозника, согласно постсоветской историографии, окончательно приобретает зависимый, полукрепостнический характер. При этом словно забывалось, что полукрепостническая система аграрных отношений не в состоянии безболезненно решить сложные экономические вопросы. Не поэтому ли сельское хозяйство развивалось замедленно, а темпы роста были неустойчивыми?
С 1929 г. параллельно с изменениями организационной структуры колхозно-кооперативных органов формируется система государственного централизованного управления колхозами во главе с Наркомземом СССР (в республике – Наркомземом БССР). Образованный постановлением СНК БССР от 21 сентября 1930 г. Кооперативный совет республики под председательством Наркома земледелия еще более усилил государственное руководство колхозами. При этом углубил тенденцию слияния колхозных органов с земельными. Представляется, ее усиленному развитию способствовали постановление СНК СССР от 11 марта 1931 г. «О реорганизации системы сельскохозяйственной кооперации» (ЗЗ СССР. – 1931. – Аддз.І. – №16. – Арт.151) и аналогичное постановление СНК БССР от 24 марта того же года (ЗЗ БССР. – 1931. – Аддз.І. – №11. – Арт.91). Причем ими не только усиливалось государственное руководство колхозами по линии земельных и снабженческих органов (через ликвидацию Союза союзов сельхозкооперации в СССР и колхозно-кооперативного союза в БССР), но и проводилась установка на свертывание системы сельхозкооперации, рассчитанной на обслуживание единоличника. Так, п.1 постановления правительства республики указывал: «В связи со значительным охватом колхозами бедняцко-середняцких хозяйств в ряде районов, что приближает их к районам сплошной коллективизации, считать нецелесообразным дальнейшую организацию первичных производственных товариществ в тех районах, где коллективизация бедняцко-середняцких хозяйств достигает 50 проц., а также в тех районах, в которых организуются машинно-тракторные станции.
В тех деревнях, в которых существуют колхозы, независимо от процента коллективизации бедняцко-середняцких хозяйств, первичные производственные товарищества не организуются».
В течение 1932 г. все отраслевые союзы сельскохозяйственной кооперации, самостоятельная система колхозных органов были упразднены. На основе усиления административно-командных методов руководства колхозами функции Колхозцентра СССР (в республике – Белколхозцентра) были переданы Наркомату земледелия. Колхозы стали организовывать финансово-экономическую деятельность на основе государственных планов, а производимую продукцию поставлять государству по заготовительным ценам, которые, как правило, не компенсировали производственных затрат. Таким образом, к концу 1932 – началу 1933 г. система управления коллективными хозяйствами в виде колхозсоюзов как существенный признак кооперативной самоорганизации была подменена централизованным управлением или государственными земельными органами. Более того, если их влияние на сельскохозяйственное производство, в том числе и на колхозное оказывалось недостаточным, при МТС и совхозах образовываются чрезвычайные партийно-государственные органы – политотделы, не подчиненные местным органам власти и управления. Управление сельскохозяйственной кооперацией на началах, характерных для государственных сельскохозяйственный предприятий ограничивало действие кооперативных принципов.
Нелишне отметить и то, что в конце 20-х годов функции любого вида кооперации стали унифицировано многопрофильными. В частности, потребкооперация, будучи основной товаропроизводящей системой, в соответствии с установками XV съезда ВКП(б) была нацелена на содействие колхозно-совхозному строительству, наиболее рациональное использование потребительских фондов страны, ликвидацию хозяйственных трудностей (особенно в продовольственном снабжении). Сферой ее деятельности стали торговля, общественное питание, закупки сельхозпродукции (являлась основной заготовительной организацией в индивидуальном секторе) и ее переработка. Не была она в стороне от производства изделий из местного сырья, откорма скота, выращивания овощей и т.д. в пригородных овощных, молочных, откормочных хозяйствах и др. (см.: Пра арганізацыю хлебазагатовак у 1930/31 г.: Пастанова СНК БССР ад 5 ліпеня 1930 г. // ЗЗ БССР. – Аддз.ІІ. – №30. – Арт.227; Пра мерапрыемствы для арганізацыі сельскагаспадарчых прадпрыемстваў спажывецкай кааперацыі: Пастанова Эканамічнай нарады пры СНК БССР ад 28 жніўня 1930 г. // ЗЗ БССР. – 1930. – Аддз.ІІ. – №31. – Паст.238; Пра ход загатовак збожжа, бульбы і гародніны: Пастанова СНК БССР ад 23 лістапада 1930 г. // ЗЗ БССР. – 1930. – Аддз.ІІ. – №37. – Арт.299; Пра ход загатовак лёну, ільнянога семя і пянькі: Пастанова СНК БССР ад 23 лістапада 1930 г. // ЗЗ БССР. – 1930. – №37. – Арт.300).
Однако не менее значительной была роль кооперации в реализации акции, если выражаться в духе того времени, по впрягиванию мужика в хомут колхозной жизни (путем льгот в снабжении, отсрочки выплаты недоимки, обеспечении уплаты вступительных и паевых взносов, а также с помощью мер устрашения, раскулачивания) и в проведении заготовительно-сбытовых операций, в развертывании мероприятий по коллективизации быта. Если в 1927/28 г. на ее долю в сбыте сельхозпродуктов и сырья приходилось 47%, то в 1929/30 г. – 75-80%. В сбытовых операциях Белкоопсоюз руководствовался необходимостью максимального использования продуктов заготовки системы для удовлетворения преимущественно нужд рабочих республики (мясо, картофель), организуя сбыт непосредственно ЦРК без посредничества других организаций.
В деятельности потребкооперации, как и других видов, с середины 20-х годов возрастало планово-централизованное руководство «сверху» не только внутри системы, но и в отношении к ней со стороны партийно-государственного аппарата. Между тем в атмосфере ускоренных темпов индустриализации финансовая поддержка банковскими и товарными кредитами со стороны государства, его хозяйственных структур ослабевала, уступая место собственным средствам системы (за счет увеличения поступления паевых взносов и прибыли), рентабельность работы звеньев кооперации не соответствовала плановым показателям.
Положение усложнялось лишением потребкооперации льгот по промысловому налогу, повышенным налогам на прибыль (от 12 до 20%), введением специальных торговых надбавок на ряд промтоваров, возведением в абсолют практики приобретения в обязательном порядке облигаций госзаймов и розничных цен без учета интересов производителей продукции. Хотя каждое подобное нововведение преследовало цель борьбы, говоря терминологией той поры, с хищниками, позволявшими себе злоупотреблять нэпом, или облегчения налогового бремени для крестьян, на практике оно вызывало сложности его реализации и сомнения у населения.
К тому же на фоне целенаправленного усиления зависимости субъектов хозяйствования от высших органов власти и управления качественные показатели эффективной хозяйственной деятельности кооперации ухудшались. Перевод кооперации на всеохватывающую организацию ее деятельности согласно финансовому плану вместо коммерческого (вексельного) кредита и расчетных счетов с промышленностью, завершившийся весной 1930 г., не только усилил централизованное плановое начало в снабженческо-распределительной функции кооперации по снабжению товарами массового спроса колхозов и мелких производителей, но, по сути, лишил ее звенья (артели, общества, ЦРК) экономической самостоятельности, участия в традиционных рыночных отношениях. Образованные в середине 20-х годов почти повсеместно однолавочные райпотребсоюзы в ходе сплошной коллективизации были преобразованы в громоздкие потребительские общества (райпо), а затем снова в районном звене восстановились сельские потребительские общества (сельпо) и рабочие кооперативы в совхозах (рабкоопы). Они опирались в своей деятельности на лавки. Формирование потребительских обществ стало осуществляться по принципу: каждому колхозу – кооператив. К 1935 г. организационная схема управления в районном звене выглядела: райпотребсоюз – сельское потребительское общество (рабкооп) – магазин.
29 сентября 1935 г. ЦК ВКП(б) и СНК СССР постановлением «О работе потребительской кооперации в деревне» (Решения партии и правительства… – Т.2. – С.554-558) сфера деятельности этого вида кооперации была нацелена на обслуживание населения деревни товарами массового спроса, заготовку остатков сельхозпродукции, даров природы по централизованно установленным государственным ценам, которые были ниже рыночных. Причем городская сеть торговых предприятий и предприятий общественного питания кооперации была передана системе государственной торговли, хлебопекарни – Наркомату пищевой промышленности. Всего на основе решений директивных органов бывшего СССР в потребительской кооперации в течение 30 – 40-х годов было отобрано более 70 тыс. предприятий розничной торговли, 25 тыс. предприятий общественного питания, значительное количество заготовительных и промышленных предприятий. Тем самым не только существенно было сокращено количество пайщиков, но и ограничена сфера хозяйственной деятельности, что не могло отрицательно не отразиться на качественных показателях системы.
В результате проведенных преобразований потребительская кооперация трансформировалась сначала в распределительную систему, а затем и в полугосударственную многоотраслевую, преимущественно торговую систему. С середины 30-х годов потребительская кооперация стала основным видом торговой и заготовительной деятельности в сельской местности. Основное внимание этого вида кооперации было сконцентрировано на обслуживании колхозных масс, удовлетворении их потребностей (Тычинин, С.В. Развитие законодательства о кооперации в СССР и России в период с 1929 по 1996 г. / С.В.Тычинин // История государства и права. – 2004. – №3. – С.41).
К октябрю 1938 г. потребкооперацией БССР в районных центрах было открыто 155 универмагов и райпродмагов, 180 сельмагов. К 1941г. она в своих операциях использовала около 13 тыс. торговых предприятий и более 560 предприятий общественного питания (Голенко, Н. Годы роста и укрепления / Н.Голенко // Вести потребкооперации. – 1992. – №7. – С.7; Потребительская кооперация и сельский рынок / А.И.Савинский (и др.). – Минск: МП, 1993. – С.37).
Значительными были успехи кооперации в «поголовном» кооперировании населения и аккумулировании материальных средств пайщиков для улучшения финансового положения системы. Достаточно сказать, что к весне 1930 г. потребкооперацией было охвачено 90% хозяйств и семей.
На основе роста ограничений и вытеснения частного капитала из промышленности расширялось кооперирование кустарей и ремесленников. Сказывался также положительный опыт деятельности созданных ранее артелей. С конца 1927 до начала 1930 г. количество производителей, объединенных промысловыми артелями, увеличилось более чем в 2 раза (до 11,2 тыс.).
В условиях организационных перестроек конца 20-х годов промысловая кооперация была лишена кредитных функций. Одновременно осуществлен переход от регистрационного к разрешающему способу открытия новых артелей, проведена проверка кадрового состава, имевшая ярко выраженную политическую окраску. В 1932 г. отраслевые объединения Белкооппромсоюза (с 1931 г. преемник Белкустпромсоюза) были реорганизованы в специализированные союзы с передачей им оперативно-хозяйственных функций Белкооппромсовета. Работа системы жестко регламентировалась партийно-государственными структурами вплоть до ликвидации в 1960 г. без участия ее членов.
Вместе с тем, до тех пор, пока задача кооперирования промыслового производства решалась эволюционным путем, процесс поощрялся экономическими мерами. По обложению подоходным налогом кооперированные кустари приравнивались к рабочим и служащим. Снабжение промысловых артелей сырьем и материалами осуществлялось по госпланам, тогда как частным предпринимателям выделение сырья из госфондов с 1930 г. было прекращено.
Очередные изменения произошли в кредитной кооперации. В результате кредитной реформы 1930 г. был ликвидирован коммерческий (вексельный) кредит, другие его формы (в т.ч. система Общества взаимного кредита), развивается кредитное планирование. Паевые взносы кредитных кооперативов, прекративших существование в 1931 г., списывались в задолженность, а все комиссионные операции переданы Госбанку. Кооперативная система перешла на централизованное банковское финансирование через систему государственных банков Госбанка СССР и специальных банков долгосрочных вложений, что ограничило не только ее самостоятельность, но и сферу деятельности. Немногочисленные частные предприятия остаются фактически без кредитования и перестают быть конкурентно-способными. Словом, в условиях реализации политики по вытеснению частника, сужения коммерческих связей кооперативов с частными предпринимателями их предприятия все чаще закрываются. К тому же, как замечено в российской постсоветской историографии, из научного оборота изымается термин «кооперативный кредит».
Не лишним будет напомнить и о том, что И.В.Сталин на XVI съезде ВКП(б) в июле 1930 г. весьма недвусмысленно говорил в отношении потребительской кооперации: «…Кооперация действует… не как социалистический сектор, а как своеобразный сектор, зараженный неким нэпманским духом. Спрашивается, кому нужна такая кооперация…?» (XVI съезд ВКП(б). Стенографический отчет. – М.-Л.: Госиздат, 1930. – С.34). Год спустя он заявлял: «И если мы придерживаемся нэпа, то потому, что она служит делу социализма» и предупреждал: «А когда она перестанет служить делу социализма, мы ее отбросим к черту» (Сталин, И.В. Вопросы ленинизма. 11-е изд. / И.В.Сталин. – М.: Госполитиздат, 1952. – С.326). На XVI съезде партии после прений по отчетному докладу Сталин заметил: «Ясно, что мы уже вышли из переходного периода в старом его смысле, вступив в период прямого и развернутого социалистического строительства по всему фронту» (XVI съезд ВКП(б). Стенографический отчет. – С.291). На XVII съезде партии этот период был им назван последней стадией нэпа. 25 ноября 1936 г. в докладе на Чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов «О проекте Конституции Союза ССР» Сталин сказал: «…Мы имеем теперь последний период нэпа, конец нэпа…» (Сталин И.В. Вопросы ленинизма. – С.547).
В конечном итоге проведенные в первую пятилетку (1928/29 – 1932 гг.) изменения в функциях органов управления кооперативных систем и в профиле сферы их материально-производственной деятельности обеспечили подмену компетенции товаропроизводителей управленческим администрированием, подчинение кооперативных заготовительных организаций прямым директивам государственных органов. Заложенные в это время принципы функционирования колхозов, кооперации на основе централизованной системы управления и подкрепленных правительственными решениями в середине 30-х годов (государственная собственность на землю, организация крупного колхозно-совхозного производства, централизованное управление хозяйством и др.) в дальнейшем практически сколько-нибудь существенным изменениям не подвергались до конца 50-х годов.
Между тем нарастание приказных методов руководства, сужение демократических основ общества, пренебрежение принципами кооперативного движения как саморазвивающегося и многовариантного негативно отражалось на социально-экономическом и политическом положении деревни, развитии всего общества. Определенным проявлением этого стали замедленное развитие сельского хозяйства и обострение продовольственной проблемы. За годы первой пятилетки сельскому хозяйству нанесен урон сопоставимый с потерями от широкомасштабных массированных военных операций. Если учесть, что созданные колхозы были поставлены по отношению к государству в такое положение, которое исключало самостоятельность и инициативу, а тем самым и стабильную позитивную динамику хозяйственного роста, то сельскому хозяйству суждено было отставать от потребностей общества. Здесь находятся корни множества проблем, которые в настоящее время стоят перед отечественным аграрно-промышленным комплексом (АПК) и с большими трудностями решаются.
Функционирование института кооперации, основанного не на самостоятельности и экономическом интересе коллективов производителей в решении вопросов организации хозяйственной деятельности, распределения созданного продукта, а на реализации волевых решений аппарата «пролетарского государства» отражало общий процесс создания системы управления народного хозяйства административно-командными методами. Сущность ее заключалась не только в подавлении «допущенных» рыночных отношений, характерных для многоукладной экономики, но и в утверждении монопольного права управления хозяйственным строем из единого центра. Лишенная самостоятельности кооперация, по сути, только по названию относилась к кооперативному сектору или виду и формы, а по сущности содержания деятельности являлась государственно-кооперативной организацией, своеобразным «приводным ремнем» административно-командного механизма. Дискредитация кооперативного движения сделала само слово «кооператор» нарицательным.
Определенные позитивные сдвиги в практике хозяйствования кооперации наметились только в 50-е – начале 60-х годов. Причем они затронули преимущественно колхозный сектор – формирование относительно самостоятельных организационно-правовых форм ведения сельскохозяйственного производства – коллективных хозяйств и жилищную кооперацию (фактически упраздненную в 30-е годы). В связи с продажей в конце 50-х годов в собственность колхозов техники МТС началось налаживание коллективного хозяйства по производству сельскохозяйственной продукции с развитой инфраструктурой производительных сил. Однако выявление их потенциальных возможностей сдерживалось процессом нарастания огосударствления кооперативов (в том числе переводом колхозов в совхозы).
В рамках разрешенного, на основе постоянного членства «колебалась» потребительская кооперация. С конца 40-х – начала 50-х годов торговая деятельность этой системы все более распространялась на город, что сопровождалось появлением ее торговых точек в городах и рабочих поселках. Начиная с конца 50-х годов в системе потребкооперации развернулась практика укрупнения кооперативов в связи с созданием новых районов и областей. Одновременно углубляется развитие ее отраслевой специализации. Таким образом, к концу 60-х годов в системе созданы новые отрасли: консервная промышленность, производство безалкогольных напитков, звероводство и др. Со временем направления отраслевой специализации оформились как отрасли кооперативов в организационно-управленческом плане. В потребительской кооперации республики была создана сеть мастерских по пошиву и ремонту швейных изделий, обуви, радиоаппаратуры, часов и др. В системе развернули деятельность фотографии, парикмахерские, мастерские по ремонту жилья и приемные пункты. В 60 – 70-х годах в границах административного района были образованы районные потребительские общества (райпо). В некоторых районах они функционировали и в конце 90-х годов.
При всем том, кооперация не была свободна от шаблонных указаний из центра (несмотря на декларируемую борьбу с ними) по структуре производства, ассортименту товаров, ценам, виду торговых операций и т.д. Вместе с тем, как уже отмечалось, была свернута промысловая кооперация. Будучи по-прежнему полностью подконтрольной государству, потребительская кооперация республики была лишена сети предприятий бытового обслуживания. В 1965 г. по решению правительства Белкоопсоюз обязан был безвозвратно передать Главбытместпрому БССР 2,5 тыс. мастерских и приемных пунктов. Приоритетными в деятельности кооперации становились организация производства и заготовок остатков сельхозпродукции, торговли товарами преимущественно сельского потребления, развитие системы общественного питания в деревне.
На основании постановления ЦК КПСС и Совета министров СССР «О дальнейшем развитии и улучшении деятельности потребительской кооперации» от 11 ноября 1979 г. в интересах усиления позиций оторванных от пайщиков контор – райпо поспешно ликвидировались сельские потребительские общества. Это обернулось не только отдалением пайщиков от участия в работе кооперации, сужением сферы их влияния на дела кооперативов, но и ухудшением культуры обслуживания, результатов заготовительной деятельности и системы общественного питания (Тычинин, С.В. Развитие законодательства о кооперации в СССР и России в период с 1929 по 1996 г. / С.В.Тычинин // История государства и права. – 2004. – №3. – С.41).
Тем не менее, кооперация развивалась, укрепляя материально-производственную базу, наращивая объемы хозяйственной деятельности, содействовала смягчению напряженности в решении продовольственного и жилищных вопросов, налаживанию товарооборота. Кстати, еще со времен завершения сплошной коллективизации вопрос развития торговой сети в деревне решался главным образом за счет колхозов или потребительской кооперации.
Подводя итог вышесказанному, трудно не согласиться с тем суждением, что в интересующий нас период законодательно было предопределено рассматривать кооперацию не как форму самозащиты групповых экономических и духовных интересов, а как форму организации труда. Аппаратом власти кооперация рассматривалась в качестве инструмента в руках государства по решению общегосударственных задач. Стояла задача слияния колхозно-кооперативной собственности с государственной. Для обеспечения оптимального уровня развития кооперации требовалось не только изменение социально-экономических условий деятельности, но и коренного преобразования на действительно кооперативных началах внутренних отношений и структур (Тычинин, С.В. Развитие законодательства о кооперации в СССР и России в период с 1929 по 1996 г. / С.В.Тычинин // История государства и права. – 2004. – №3. – С.41).
5. В годы перестройки и нового государственного строя
Начатый во второй половине 80-х годов переход от командно-административных к экономическим методам управления народного хозяйства скорректировал кооперативное движение. В соответствии с решениями правительства СССР по созданию хозяйственной системы, ориентированной на рынок, были ослаблены административные методы регламентирования и приподнят занавес для развития производственных предприятий, в том числе кооперации, на основе самостоятельности, самофинансирования и самоокупаемости.
Однако, кооперативным звеньям, как и государственным, продолжали планировать все производство (в том числе в форме госзаказа): ресурсы и средства распределялись централизованно, объем продукции товаров народного потребления, оказания бытовых услуг, цены определялись сверху, преобладающая часть капиталовложений контролировалась из центра. Не случайно в 1989 г. в республике в административном порядке, без должного экономического обоснования в районном звене потребительской кооперации 46 райпо были реорганизованы в райпотребсоюзы.
Под непосредственным ситуационным, а не фундаментальным подходом к кооперации со стороны государства в 1986 – 1988 г. кооперативное движение было сориентировано на получение максимальных прибылей в короткое время. К тому же образование кооперативов предусматривалось только в производственной сфере и в тех отраслях, где госпредприятия явно не справлялись с решением общественно важных задач: в области бытового обслуживания населения, подготовки и переработки вторичного сырья, общественного питания, производства товаров народного потребления и др.
Принятие Верховным Советом Союза ССР закона «О кооперации в СССР» (1988 г.) (см.: Ведомости Верховного Совета СССР. – 1988. — №22. – Ст.355) определило правовые и экономические основы функционирования кооперации, установило отношение к ней как самостоятельной организационно-правовой формы. Законом предусматривалось повсеместное развитие кооперативной собственности. Был восстановлен регистрационный способ организации кооперативов. В соответствии со ст.5 закона, кооператив – это «организация граждан (СССР), добровольно объединившихся на основе членства для совместного ведения хозяйственной и другой деятельности на базе принадлежащей ему на праве собственности арендного или предоставленного в бесплатное пользование имущества, самостоятельности, самоуправления и самофинансирования, а также материальной заинтересованности членов кооператива и наиболее полного сочетания их интересов с интересами коллектива и общества». Приведенное определение кооперации для своего времени, безусловно, имело прогрессивный характер. Именно кооператив тогда выступал для граждан страны фактически единственно возможной формой осуществления, по сути, предпринимательской деятельности. По мнению И.П.Кузьмич, только принятие данного закона положило начало развитию предпринимательства в целом, а содержащееся в нем определение отражало преимущественно отличия кооператива как организационно-правовой формы от государственного предприятия (Кузьмич, И.П. Развитие сельскохозяйственной производственной кооперации: правовой анализ / И.П.Кузьмич // Веснік БДУ: наукова-тэарэтычны часопіс Беларускага дзяржаўнага універсітэта. Серыя 3: Гісторыя. Псіхалогія. Паліталогія. Сацыялогія. Эканоміка. Права. – 2002. — №2. – С.93).
Нельзя не сказать и о том, что закон предусматривал преимущество отдельных категорий граждан перед другими при вступлении в кооператив. А это нарушало принцип самостоятельности кооператива в принятии новых членов. Показательно также: закон провозглашал равенство кооперативной и государственной форм собственности (в отличие от норм действовавшей Конституции СССР о приоритете государственной собственности над всеми иными формами собственности). Для кооперации особую значимость имело положение статьи 10 закона о недопустимости вмешательства государства в деятельность кооперативов (Тычинин, С.В. Развитие законодательства о кооперации в СССР и России в период с 1929 по 1996 г. / С.В.Тычинин // История государства и права. – 2004. – №3. – С.42).
Вместе с тем, последующие акты в целом не содействовали налаживанию равноправных связей между государственным и кооперативным институтами, исходили из установленного законом принципа подчиненности последнего первому. В силу недооценки принципиальных отличий хозяйственных механизмов функционирования госпредприятий и кооперативов между ними не возникали долгосрочные взаимовыгодные связи. Складывавшиеся между ними отношения носили прежде всего конъюнктурный характер, были не всегда рациональными с точки зрения долгосрочного эффективного развития. Это существенно обусловило неустойчивость кооперативного движения, развитие его не столько в естественных для кооперации отраслях (сельское хозяйство, индивидуальное потребление, самообеспечение потребления в небольших поселениях), а там, где обеспечивается максимальная прибыль или не возникает осложнений из-за отсутствия реальных рыночных отношений в экономике. Примечательно и то, что в конце 1989 г. в кооперативной системе БССР значительно выше среднесоюзного уровня была доля «интеллектуальных» (в сфере информатики, научно-технической сфере, консультационных кооперативов) и строительных кооперативов, а ниже – сельскохозяйственных. В новых условиях слабо проявила себя потребкооперация. Для сравнения: в странах с развитой кооперацией в 80-е годы преобладали сельскохозяйственные кооперативы (37%) и в сфере кредита (25%). Весомой была и доля потребительской кооперации, сориентированной преимущественно на торгово-закупочные операции. На индустриальные кооперативы приходилось не более 7%.
Тем не менее, ростки «нового мышления» пробивали себе дорогу. Новые виды кооперативов в сфере производства представляли собой чаще всего внутригосударственные кооперативы. Будучи разными по характеру производственной деятельности, они формировались на добровольной основе в рамках преимущественно (свыше 80% в 1990 г. по СССР) государственных предприятий-арендодателей. Собственность этих кооперативов (арендная, выкупленная, а также приобретенная на стороне с помощью кредита) в деловых отношениях все чаще называлась коллективной.
Кооперативу-арендатору предоставлялась самостоятельность в использовании арендуемых средств, решении вопросов производства, распределении результатов труда, организации социальной защиты работников. При этом кооперативы не несли прямой ответственности за дела предприятия. Отношения внутрихозяйственных кооперативов с предприятиями-арендодателями и между собой осуществлялись на принципах купли-продажи, оперативно-хозяйственной самостоятельности и материальной ответственности за конечные результаты труда, регулировались договорами. Неисполнение договорных обязательств стороны должны были компенсировать. Кооперативы с согласия арендодателя могли решать производственно-хозяйственные вопросы с другими предприятиями и организациями.
Заметим, что предприятия, в том числе колхозы и совхозы, при формировании различных по характеру производимой продукции новых трудовых коллективов учитывали наличие там организационных форм и структур управления (участки, цеха, бригады, фермы, отряды, рабочие группы и т.д.). Внутрипроизводственные кооперативы, отражая общие тенденции кооперативного движения, позволили начать развитие арендной собственности и превратить часть колхозов в кооператив кооперативов. Тем самым определенным образом испытывалась способность коллективного хозяйства превратиться в сельскохозяйственный производственный кооператив, тогда как в ходе коллективизации проходил процесс преобразования производственных кооперативов в коллективные хозяйства.
Мотивационный подход в государственной политике относительно кооперации, усилившийся на рубеже 80 – 90-х годов, предопределил резкое повышение жесткой налоговой и ценовой политики, сужение сферы деятельности кооперативов. В то же время более значимыми стали правовые основы кооперативного движения. Они были заложены в законодательных актах Республики – «О предприятии», «Кодексе о земле», «Об аренде», «О собственности» (декабрь 1990 г.), «О праве собственности на землю» (июнь 1993 г.) и др. нормативных правовых документах. Ими было предоставлено право выбора форм хозяйствования и собственности, определены условия для формирования многоукладного сектора экономики, становления рыночных отношений. В деятельности кооперативов усилился процесс восстановления демократических принципов, повышения роли пайщиков в управлении кооперативным хозяйством.
Однако, ухудшение общей экономической ситуации, инфляция, далекая от совершенства налоговая и ценовая политика не только негативно воздействовали на количественный состав сети кооперации, но и экономические результаты. В частности, в начале 90-х годов резко ухудшилось финансовое положение всей системы кооперации, сократилась ее доля в производстве продукции, товарообороте и закупках сельхозпродукции. Если в 1990 г. в колхозах было занято 623 тыс. человек, то в 1993 г. – 618 тыс., в потребительской кооперации – соответственно 171 и 153, в новых кооперативах сферы производства и услуг – 88 и 18 тыс. человек. Существенно сократилась и общая численность кооперативов (Народное хозяйство Республики Беларусь в 1993 г. Стат. ежегодник. – Минск: М-во статистики и анализа Республики Беларусь, 1994. – С.136; Народное хозяйство Республики Беларусь в 1991 г. Стат. сб. – Минск: Гос. Ком. по статистике и анализу, 1993. – С.32).
Структуру кооперации отражает таблица (см. ниже).
Из данных видно: наиболее представительными по количеству пайщиков являлись потребительские кооперативы – 59,7% всех членов кооперации. Затем следовали сельскохозяйственные кооперативы и садово-огородные товарищества. Новые виды кооперативов в сфере производства и услуг занимали 1,1% всех пайщиков, хотя количество объединений составляло 22,1% всех кооперативов (в среднем 12-13 человек). В то же время потребительские кооперативы, занимавшие только 2,5% в сети кооперации, насчитывали в среднем около 6,6 тыс. человек каждый. Сельскохозяйственные кооперативы (колхозы) составляли 12,4% в общем количестве кооперативов. На один колхоз приходилось около 300 пайщиков (Мильштейн, С.З. Основы кооперативного строительства / С.З.Мильштейн // Минск: Ураджай, 1996. – С.5, 6).
Кооперативная сеть (на 1 января 1994 г.) *

Виды кооперативов Количество кооперативов Количество членов-пайщиков
единиц процентов тыс. чел. процентов
Потребительские 384 2,5 2330 59,7
Сельскохозяйственные (колхозы) 1862 12,3 552 14,1
Жилищно-строительные 2000 13,3 223 5,7
Садово-огородные 7500 49,8 775,5 19,4
Другие виды кооперативного производства и услуг
3335
22,1
41,5
1,1

*) Мильштейн С.З. Основы кооперативного строительства. – С.6.

Кроме приведенных в таблице кооперативов в республике функционировали гаражные, кредитно-финансовые кооперативы и др. Все более настойчивой становилась потребность создания фермерской производственной кооперации. Одним из первых ее представителей стал кооператив «Тюльпан» в Гомельском районе.
В конце 90-х годов сельскохозяйственные и потребительские кооперативы как никакие другие удовлетворяли потребности деревни. Вместе с тем эти виды кооперации не только активно влияли на жизнедеятельность деревни, но на все общество. Согласно отчетных материалов Белкоопсоюза XIV съезду потребительской кооперации (май 1999 г.), система обслуживала 38% населения республики. Ее кооперативы заготавливали более 40 видов сельскохозяйственных продуктов и сырья. На предприятиях потребкооперации производилась пятая часть всего производства плодоовощных консервов, более четверти хлеба и хлебобулочных изделий, 14% колбасных изделий и др. На долю системы приходилось 57% магазинов и 48% предприятий общественного питания.
Новые правовые и экономические условия функционирования кооперации положили начало процессу превращения коллективных хозяйств в сельскохозяйственные и производственные кооперативы, тогда как в период коллективизации развивался обратный процесс. По мнению Н.В.Сторожева и И.П.Кузьмич, это явилось данью тому, что с принятием закона «О кооперации в СССР» колхоз стал рассматриваться как форма сельскохозяйственного производственного кооператива. Вместе с тем из-за неполного отражения признаков (принципов) кооператива в Гражданском кодексе Республики Беларусь (декабрь 1998 г.) возник вопрос о правовом статусе колхозов и о необходимости дальнейшего развития законодательства о сельскохозяйственных производственных кооперативах. Реализация норм Гражданского кодекса о производственных кооперативах в отношении к колхозам могла привести к завершению обозначенного выше процесса и фактической ликвидации колхоза как организационно-правовой формы. Однако анализ норм Примерного устава колхоза (сельскохозяйственного производственного кооператива), утвержденного указом Президента Республики Беларусь А.Г.Лукашенко от 2 февраля 2001 г. №49 (см.: Национальный реестр правовых актов Республики Беларусь. – 2001. — №15. – 1(2020)), свидетельствует о сохранении колхоза в качестве самостоятельной организационно-правовой формы ведения сельскохозяйственного производства. Тем самым остается спорным вопрос о соотношениях коопераций и колхозной системы, а также возможность отождествления законодательством колхоза с формой производственного кооператива (см.: Сторожев, Н.В. Правовое обеспечение земельно-аграрной реформы в Республике Беларусь / Н.В.Сторожев, И.П.Кузьмич // Выбраныя навуковыя працы Беларускага дзяржаўнага універсітэта: У 7-мі т. / Адказны рэд. В.М.Гадуноў. – Минск: БДУ, 2001. – Т.3. Юрыспрудэнцыя. Эканоміка. Міжнародныя адносіны. – 2001. – С.147-167; Сторожев, Н.В. Проблемы совершенствования аграрного законодательства Республики Беларусь / Н.В.Сторожев, И.П.Кузьмич // Формирование основ конституционного государства в Республике Беларусь: сб. науч. трудов. – Новополоцк: Б.и., 2001. – С.141-151; Кузьмич И.П. Развитие сельскохозяйственной производственной кооперации: правовой анализ // Веснік БДУ. – Серыя 3. – 2002. — №2. – С.95, 96).
Как бы там ни было, но знамя похода против кооперативного движения как саморазвивающегося, самоорганизующегося и многовариантного удалось свернуть только в постсоветское время. Российский поэт К.Я.Ваншенкин в стихотворении «Коллективизация» (Литературная газета. – 2007. – 21-27 ноября (№46). – С.8) о том походе пишет:
Но почему же наш колхоз
Пошел куда-то под откос?

Так ведь размеры взноса
Не общие, не с носа.

И вождь, подумав, тех вознес,
Кто сделал самый меньший взнос.

А тот, чей был весомым вклад,
Сам тут же сделался не рад.

И плакала его душа
На диком бреге Иртыша.
Такого не должно быть. И не будет, если в подходе властьпредержащих к действительности человечное будет преобладать не только над классовым, но и над государственным, перерастая в общечеловеческое.
Таким образом, кооперация, изменяя формы и методы деятельности, проявляла и проявляет жизнеспособность. Если в период нэпа она формировалась в недрах традиционной структуры многосекторной (пусть и ограниченной) экономики путем объединения мелких товаропроизводителей в производственной, потребительской и кредитной сферах, то в 90-е годы основная база развития кооперации – моносекторный государственный сектор.
Государственная политика в кооперативном строительстве, аккумулируя предыдущий опыт, должна учитывать неэффективность жесткого регулирования кооперативных объединений, подчинения их решению задач преимущественно экономического характера при потере реального самоуправления кооперативных организаций. Да и опыт современной волны кооперативного движения в республике свидетельствует о неперспективности недооценки экономической мотивации кооперативной деятельности, функционирования ее в условиях нерациональной налоговой и ценовой политики, неэффективной финансово-кредитной государственной поддержки. Так, в результате проведенной в первой половине 90-х годов либерализации цен ежегодный разрыв между закупочными ценами на сельхозпродукцию (которые жестко регулировались государством) и на промышленную продукцию для сельского хозяйства (практически свободные) был 12-18 кратным. Такой подход сделал невыгодным производство всей сельскохозяйственной продукции (и без того неприбыльной, неконкурентноспособной) (Нікітчанка, І. …Галоўнай прычынай бедства з’яўляецца поўная адсутнасць рэформ / І.Нікітчанка // Звязда. – 1996. – 27 жніўня). При этом был заторможен процесс изменения прежних форм хозяйствования, трансформации государственного сектора в пользу кооперативного. Хотя в отношении к аграрно-промышленному комплексу в качестве наиболее перспективной являлась задача обязательной реорганизации его в реальное “мноства форм уласнасці ўсіх яго работнікаў і працоўнай самаарганізацыі калгаснікаў” в кооперативе или акционерном товариществе (Лявонаў, В. “Наша мэта – калектыўная гаспадарка прыватных уласнікаў. А формы – кааператыўная ці акцыянерная…” / В.Лявонаў // Звязда. – 1996. – 27 жніўня). В то же время полученная из прошлого неразвитость кооперации, в том числе сельскохозяйственной, сдерживает процесс формирования независимой самоорганизуемой экономической базы и органов общественного представительства. Существует необходимость поиска методов оценки эффективности управления разных организационных структур районных потребительских обществ. Механический подход к решению вопроса о придании статуса юридического лица структурным подразделениям, или наоборот, ликвидации этого статуса, замечают аналитики, не даст надлежащего эффекта в достижении конечного результата деятельности.
При определении перспектив кооперативного строительства необходимо учитывать, что в развитых странах кооперативное движение регулируется законом, как правило, определяющим более благоприятные экономические условия деятельности кооперативных объединений в сравнении с другими формами хозяйствования, особенно с акционерными и частно-предпринимательскими. Интересно и то, что в странах с традиционной социал-демократической ориентацией социальной политики кооперативный сектор по своим масштабам занимает вторую позицию после государственного (Федосеев, В.И. Кооперативный сектор: проблемы становления и перспективы / В.И.Федосеев // Потребительская кооперация Сибири: новые тенденции развития: Сб. науч. трудов. – Новосибирск: ИЭИОПП, 1990. – С.152, 156).
Не лишено оснований мнение, что расширение хозяйственной самостоятельности государственных предприятий, реформирование АПК на основе рыночного механизма не только потеснит кооперацию в ряде областей, но и создаст естественную для кооперативного движения сферу, превратит ее в доминирующий фактор социально-экономического развития сельских районов. Вместе с тем, опыт свидетельствует: какое направление «выберут» кооперативные процессы в будущем, в значительной мере будет зависеть от руководства страны, развития действующего законодательства.
Время покажет, а история рассудит.

Заключение

Проведенное исследование объекта изучения позволяет сделать следующие выводы:
1. События Октября 1917 г. положили начало процессу становления и развития советского аграрного (колхозного, сельскохозяйственного) законодательства и права. Аграрному праву принадлежала исключительно важная роль в развитии и укреплении качественно новых аграрных отношений, регулировании структурных изменений в формах хозяйствования, аграрно-крестьянского вопроса.
2. Начало историко-правовой разработки вопросов темы относится к концу 1910-х – 1920-м годам. Вопросы развития аграрного законодательства и права и сейчас находятся в центре внимания ученых-исследователей, а актуальность и значение данных вопросов в современной науке трудно переоценить.
3. Аграрные отношения, права и обязанности землепользователей, их объединений на белорусской территории определялись законодательными актами РСФСР или БССР (Литовско-Белорусской ССР – ЛитБел), затем СССР (преимущественно в связи с едиными целевыми стратегическими и тактическими установками, а также по причине определенного разграничения компетенции Союза ССР и союзных республик в сфере законодательства).
4. На основе многофакторного подхода к изучению объекта вполне определенно просматривается многогранный и противоречивый характер советской аграрной политики, организационного и правового механизмов ее реализации, а также развитие в нем на основе извлечения властью уроков из своих неудач тенденции к более полной охране прав личности.
5. С середины 50-х годов в развитии права по регулированиию отношений в деревне, как и шагов по их реализации, четко проявилась тенденция на углубление его демократических черт.
Аграрное право Белорусской ССР, как и советское право в целом, все более развивалось в контексте общепризнанных норм международного права (хотя и без ссылок на них, а также несмотря на то, что СССР и БССР в то время еще не присоединились к «Всеобщей декларации прав человека»). Советское право встало на путь устранения негативных явлений, имевшихся в предшествующие годы и разрешения противоречий между интересами граждан и государства в соответствии с принципами международного права. Это явилось определенным отражением подвижек в развитии теории права социалистического общества. Однако в силу объективных и субъективных причин, преимущественно «идеологического порядка», на содержании многих положений правовых актов ощущалось воздействие пропагандистских целей. Это не гарантировало их реализацию.
6. Предпринимавшиеся властью шаги по решению аграрно-крестьянского вопроса не получили оптимального разрешения. Аграрная политика Коммунистической партии продолжительное время была насквозь идеологизирована, в значительной мере игнорировала исторический опыт и вековые традиции крестьянства и тем самым не способствовала наращиванию темпов постоянного динамичного развития сельскохозяйственного производства, заданному росту продукции и снятию политической напряженности в обществе. Время показало, что стремление партийно-государственной элиты разрешить задачи социалистического строительства путем активизации классовой борьбы и «кавалерийской атаки» на «мелкобуржуазную стихию», наиболее инициативных крестьян были ошибочным. Крестьяне в своем большинстве не были готовы к такому переходу. Об этом свидетельствуют не только их отрицательные оценки действий власти на съездах Советов, в общении с ее представителями на селе, широкое распространение форм пассивного противостояния партийной линии в ходе ускоренной коллективизации, волны активного использования наиболее жестоких форм сопротивления ей, но и глубокое противостояние крестьян тотальному государственному контролю в последующем.
7. Форсированный и жесткий характер модернизации традиционного уклада жизни деревни, ограничения в налаживании самоинициативной хозяйственной деятельности обернулись трагическими последствиями для широких масс крестьянства и как следствие – для всей нашей страны. Под воздействием «военного коммунизма», коллективизации, судебных и несудебных репрессий, социального неравенства крестьян (их «второсортность») относительно других социально-классовых групп страны, дехуторизации, произвольных укрупнений и разукрупнений хозяйствующих субъектов, попыток руководства по свертыванию подсобного хозяйства селян, ликвидации «неперспективных» деревень… произошло отчуждение крестьянина от земли, потеря им настоящего чувства хозяина производства, а значит и рачительного хозяйствования. То есть – широкомасштабное раскрестьянивание деревни.
И сегодня актуальна задача неотложного принятия действенных мер по возрождению крестьянства, чувствующего свое родство с обрабатываемой землей, реалистически относящегося к жизни. В их числе отказ от безличности, от ничейного имущества, проведение целенаправленной работы по развитию у землепашца инстинкта самодисцыплины, осознания себя хозяином своей судьбы. Человеком, принимающим свои решения, освобожденным от взращенной многими предыдущими годами патерналистской привычки жить по указке, сверху. В надежде – что бы ни произошло, отвечать не мне?! Нужно еще также сделать все, чтобы труд крестьянина оценивался не меньше, чем труд горожанина. Наконец, любая форма организации хозяйствования (акционерная, корпоративная, общественная и др.) должна иметь своих хозяев и развиваться на принципе самоуправления. Это, несомненно, актуализирует вопросы самоокупаемости, саморазвития, освоения новых технологий. И в то же время повысит действенность правовых решений.
8. Карательная политика советского государства вплоть до начала 50-х годов ХХ в. соответствовала обществу, не без оснований признается в постсоветской историографии, развивающемуся в сторону поддержания тюремного порядка. Результатом этого стало то, что право в нем являлось лишь юридической фикцией, прикрывающей произвол властей. Регулирование порядка в таком обществе может быть статусным. Статусные отношения подразумевают подчинение «сверху вниз», как в армии или некоторых корпорациях. Отношения в таком обществе строятся на чьих-то приказах, а не на добровольном сотрудничестве, не по горизонтали, а сверху вниз. Нормальное правоприменение в таких условиях не является основополагающим принципом отношений между гражданами, товаропроизводителями, ветвями власти. Преодоление государством такой ситуации для общества является благом.
В демократическом обществе регулирование порядка базируется на договорных отношениях, добровольном сотрудничестве, по горизонтали. Государство здесь должно быть их гарантом, регулятором договорных отношений на основе добровольного сотрудничества (Яковлев, А. Пренебрежение правом: привычка или установка? / А.Яковлев, С.Макулов // Литературная газета. – 2008. – 27 февраля – 4 марта (№8). – С.13).
9. События конца 1917 – 1920 гг. прекратили, как показал взвешенный анализ, существование кооперации как добровольной организации. Законодательные акты периода военного коммунизма по сути своей были направлены на развитие тенденции огосударствления кооперации и изменение классических принципов ее работы на основе установления государственного контроля, ограничения видов и форм кооперации, упразднения кредитных функций кооперативов, перевода кооперации на госбюджет, исключения договорного характера образования кооперативов. В итоге распределительно-заготовительная деятельность кооперации возводилась в ранг государственной в соответствии с государственными нормами и по продразверстке. Экономические функции кооперации были практически свернуты.
В условиях нэпа до конца 20-х гг. кооперация была возрождена как сложная система, но огосударствлялась. Государство, будучи заинтересовано в ней, поддерживало ее путем предоставления свободы хозяйственной деятельности и определенных имущественных льгот. Однако с середины 20-х гг. консервативный путь развития кооперации целенаправленно усиливался. Это значит, по опыту периода военного коммунизма проводилась линия на огосударствление кооперации (поначалу кредитной, а потом и иных видов кооперации). Кооперация, будучи поддержанной государством, приобретает форму организации народного хозяйства, его отрасли, лишенной демократических основ. Причем центр тяжести государственной кооперативной политики неуклонно смещался в сторону образования сельских коллективных хозяйств – колхозов на основе коллективизации. Государственные органы на основе законодательства о создании и деятельности кооперативов, правовом режиме их имущества, а также системы обязательных для выполнения государственных заданий по производству и поставке сельскохозяйственной продукции все более полно контролируют кооперативные организации, ограничивают принципы добровольности, самостоятельности и др.
Создание колхозов базировалось, как показал анализ, на обязательном обобществлении всего имущества производственного назначения и не предполагало его возвращения крестьянам при выходе из колхоза. К тому же нормой стало нарушение принципа добровольности при приеме в колхозы, конфискация имущества у многотысячной массы крестьянских семей под предлогом их раскулачивания. Отсюда проведение сплошной коллективизации не стоит напрямую отождествлять с реализацией классических принципов развития кооперативных процессов.
В период с 1929 по 1988 гг. содержание кооперативного законодательства в целом направлено на полное огосударствление кооперации и ее видов. Деятельность каждого вида кооперации регулировалась отдельными нормативными правовыми актами. В соответствии с законодательством кооперация рассматривалась в качестве формы организации и труда, а не как формы самозащиты групповых экономических и духовных интересов. Поспешные государственные попытки выявить новые возможности кооперации обернулись во многом дискредитацией кооперативного движения и как следствие – снижением активности пайщиков в работе кооперации, ухудшением культуры обслуживания.
При этом следует учитывать, что теоретики советской кооперации в основе своей исходили из тезиса о сближении кооперативной и государственной собственности, кооперативных и государственных форм хозяйственной деятельности. Иначе говоря, предполагалось слияние колхозно-кооперативной собственности с государственной. Отсюда задачи развития кооперативного законодательства практически серьезно не воспринимались. Только на этапе активной трансформации социалистических отношений и распада СССР была взята линия на разработку нормативных правовых актов, регулирующих деятельность кооперативных организаций в условиях развития рыночных отношений. В рамках проведения правовой реформы в Республике Беларусь кооперативное законодательство пополнилось рядом нормативных правовых актов, заменивших устаревшее законодательство. Издание законов требует своего завершения в развитии кооперации на основе самостоятельности и самоуправления как элемента многоукладной экономики.
10. Коммунистическая партия, «вводя» социализм, пыталась соединить «незападное» утопическое мышление с европоцентризмом, полагая, что западные приемы и модели легко переносятся на любую экономическую и культурную почву. При этом партийно-советское руководство стремилось использовать в своих интересах достижения западноевропейской революционной мифологии, особенно марксистской. Отсюда есть серьезные основания признать, что увлечение советской политической элиты идеями мировой революции, бесспорной эффективности функционирования институтов власти в режиме упорядоченного государственного террора, жестокой индустриализации и преимущественно насильственной коллективизации обернулось во многом ошеломительными радикальными и неоднозначными по последствиям экспериментами. Вместе с тем они не были чем-то специфически новым, советским, как обычно утверждали (да и утверждают) отечественные и зарубежные авторы.
11. При наличии «перегибов» в официальных подходах к разрешению проблем деревни взаимоотношения сельчан и власти преимущественно базировались на взаимопонимании. Это имело определенные позитивные результаты, проявившиеся в массовой инициативе земледельцев, основанной на внутренней вере человека в правдивость и высокие идеалы революции. Правда, нестабильность в проведении «партийной линии», а как следствие – дезорганизация деловой активности масс негативно сказывались на эффективности сельской экономики. Тем не менее, на основе неимоверных усилий, вложенных в социалистическую перестройку деревни и города, советским людям удалось создать огромный экономический, научно-технический и военный потенциал, который превратил СССР в одну из сверхдержав.
12. Полученные автором результаты уточняют понимание природы и истоков кризисных ситуаций советского времени, дающих знать о себе и в начале ХХІ века. В то же время еще много «белых пятен» несет такая тематика как правовое обеспечение аренды, налоговой политики, рынка труда и др. Надлежащее осмысление исторического опыта позволяет лучше понять правомерность и перспективность сегодняшних политических и экономических решений. Разработанная и действующая Госпрограмма возрождения и развития села – определенное свидетельство того, что на государственном уровне поняли: сильно государство, которое бережет село. Держава, где люди переживают за свою землю – это крепкая держава. Государство, которое бережет деревню, бережет себя.
Оглавление
Предисловие 3
Искушение законом (Векторы правового регулирования аграрных отношений: 1917 – 1920-е годы) 10
1. Правовое обеспечение… в контексте государственной политики 10
2. Под покровом темноты 14
3. Взлеты и падения 22
4. Несколько слов об особенностях… 29
5. Попытки «собирания камней» 36
6. Удушение набирает обороты 50
В огне рукотворного пожара (Правовое обеспечение коллективизации и раскулачивания: конец 1929 – весна 1930-го годов) 59
1. Прелюдия к «последнему и решительному бою» с прошлым 60
2. Погружение в трясину 62
3. Второе дыхание 70
4. «Головокружительный» эффект 76
5. «Масы дыбам паўсталі супроць калектывізацыі» или в огне рукотворного пожара 82
6. Обратный ход 84
7. Выводы 88
Деревня: от «затишья» к «победе колхозного строя» (Государственно-правовое руководство коллективизацией и раскулачиванием: лето 1930 – середина 1930-х годов) 93
1. Лавирование власти во время «затишья» 93
2. Иного не дано 111
Возрождение… и не только (Законодательство о возрождении и развитии деревни в 1943 – 1953 годах) 144
1. Общая характеристика периода 145
2. Законодательство по регулированию отношений в деревне 156
3. Политическая атмосфера 177
Анатомия карательной политики (Содержание карательной политики и ее реализация: историко-правовой анализ) 184
1. Громоотвод диктата 184
2. Объект репрессий 187
3. Образ врага как устойчивый «имидж законности» 192
4. Возвращение к истокам… 205
5. Цифры требуют уточнения 211
По дороге либерализации и демократизации… (Деревня на этапе реализации попыток активных демократических государственно-правовых преобразований и отхода от них: 1953 – середина 1980-х годов) 218
1. Трансформация правоохранительных органов и правовой системы в 1953 – 1958 годах 218
2. Кодификация законодательства и тенденции развития права: конец 50-х – середина 80-х годов 262
3. Конституция Белорусской ССР 1978 года 294
Демократия в кавычках и без (Колхозная демократия) 322
…Моя кооперация (Институт кооперации: вопросы деятельности, управления и правового регулирования (1917 – 1990-е годы)) 344
1. У истоков 345
2. На начальном этапе советского общества 348
3. Среди «зигзагов» нэпа 375
4. На волнах форсированной модернизации советского общества и закрепления ее результатов 405
5. В годы перестройки и нового государственного строя 423
Заключение 433
Указатель терминов и понятий
Указатель имен
Сорокин Анатолий Николаевич – доктор исторических наук, профессор, работает в ЧУО «БИП – Институт правоведения». Научные интересы: проблемы общей и экономической истории, правового регулирования общественных отношений. Ведущий исследователь аграрной истории ХХ в., социально-экономических, политических, нравственно-этических проблем белорусской деревни, социальных конфликтов, историографии и методологии исторической науки. Автор около 100 научных работ. В их числе 5 монографий, один курс лекций. Соавтор 6 фундаментальных коллективных работ.

Sorokin Anatoly Nikolaevich – doctor of historical sciences, professor, works in the Private Educational Establishment “BIP – Institute of law”. Scientific interests: problems of general and economic history, legal regulation of public relations. The leading researcher of agrarian history of the XX century, socio-economic, political, moral-ethical problems of the Belarus village, social conflicts, historiography and methodology of a historical science. The author of about 100 scientific works. There are 5 monographies and one course of lectures among them. The co author of 6 fundamental composite.

УКАЗАТЕЛЬ ТЕРМИНОВ И ПОНЯТИЙ
Аграрная политика – 7, 39, 44, 180, 345, 364, 366, 409, 410
Аграрно-промышленный комплекс (АПК) – 8, 322, 323, 396, 407, 408
Аграрное перенаселение – 52
Аграрные отношения – 6, 9, 10, 13, 15, 27, 28, 30, 31, 35, 44, 54, 56, 58, 82, 84, 87, 166, 339, 389, 409
Амнистия – 130, 183, 185, 190, 207, 224, 225, 226, 241, 255
Арбитраж – 268, 269, 281, 290
Аренда – 44, 45, 46, 52, 67, 119, 273, 322, 366, 403, 414
Арендатор – 14
Артель с/х – 18, 48, 80, 81, 82, 87, 89, 90, 98, 101, 107, 112, 113, 117, 124, 125, 132, 154, 198, 233, 237, 303, 306, 309, 311, 312, 319, 350, 351, 352, 363, 364, 366, 369, 381, 382, 384, 385, 386, 387, 388
Банк – 328, 330, 333, 340, 370, 371, 376, 395
Батрак (-и) – 32, 43. 50, 52, 65, 68, 70, 75, 97, 99, 100, 152
Батрачество – 86, 102, 118
Беднота – 5, 22, 44, 47, 68, 69, 70, 77, 79, 83, 85, 86, 91, 102, 108, 118, 125, 180, 371, 378
Бедняк – 62, 68, 73, 75, 76, 77, 84, 96, 97, 111, 128, 177, 380
Безопасность – 8, 70, 158, 217, 226, 255, 292, 322
Безработица – 52
Большевик (-и) – 17, 19, 21, 27, 33
Борьба – 7, 18, 21, 22, 23, 28, 31, 33, 49, 54, 55, 57, 63, 67, 74, 75, 78, 79, 88, 91. 92, 96, 103, 104, 108, 109, 110, 111, 112, 114, 123, 129, 131, 142, 143, 162, 164, 165, 166, 169, 171, 172, 175, 183, 187, 190, 191, 193, 195, 234, 244, 246, 330, 334, 338, 347, 375, 382, 392, 398, 410
Брак – 268, 270, 274, 275, 278
Буржуазия – 9, 22
«Военный коммунизм» – - 9, 14, 23, 25, 31, 44, 57, 76, 77, 200, 339, 340, 353, 383, 410, 412
Вождь – 176, 210
Война – 18, 21, 23, 49, 75, 76, 78, 131, 137, 138, 140, 141, 147, 152, 172, 194, 198, 203, 207, 226, 246, 292, 326, 327, 349
Волюнтаризм – 58
Вопрос (-ы) – 13, 18, 20, 23, 28, 29, 30, 69, 87, 99, 107, 152, 165, 166, 171, 173, 205, 246, 262, 268, 292, 293, 294, 299, 303, 304, 305, 308, 311, 312, 314, 317, 321, 322, 324, 326, 344, 357, 359, 386, 388, 389, 396, 398, 402, 405, 409, 410
Враг – 23, 29, 57, 79, 82, 85, 112, 129, 130, 142, 153, 165, 176, 180, 181, 183, 185, 186, 188, 236, 243, 244, 250, 305, 340, 382
Выселение – 48, 63, 65, 68, 70, 71, 90, 127, 128, 129, 130, 166, 181, 189, 190
Высылка – 70, 128, 129, 158, 189, 251, 255
Голод – 143, 155
Государственность – 3, 4, 10, 242, 285
Государство – 6, 9, 17, 18, 23, 24, 28, 29, 30, 35, 37, 41, 43, 47, 49, 51, 57, 58, 59, 68, 78, 84, 85, 86, 89, 125, 126, 130, 132, 135, 136, 137, 140, 142, 144, 153, 164, 167, 172, 173, 183, 200, 205, 206, 207, 209, 212, 224, 226, 232, 233, 245, 255, 261, 264, 270, 274, 276, 277, 279, 280, 281, 282, 283, 286, 287, 288, 289, 290, 291, 292, 294, 296, 299, 300, 302, 308, 315, 316, 317, 329, 330, 331, 332, 341, 345, 349, 350, 351, 352, 355, 356, 357, 360, 361, 363, 370,373, 376, 379, 380, 381, 385, 386, 387, 388, 396, 398, 399, 401, 407, 410, 411, 412, 414
Госхозы – – см. Совхозы
Грамота – 19
Группа (-ы) – 65, 81, 85, 103, 113, 118, 119, 122, 128, 170, 173, 204, 232, 262, 304, 330, 357, 373, 375, 377, 382, 411
ГУЛАГ – 143, 199, 215, 242
«Дело врачей» – 208, 225
Демократизация – 41, 205, 208, 211, 223, 224, 244, 248, 303, 320
Демократия – 6, 31, 153, 204, 211, 237, 280, 281, 282, 283, 290, 291, 295, 303, 304, 306, 307, 308, 309, 310, 311, 313, 317, 318, 319, 320, 321, 326, 386, 388
Депутат – 154, 223, 235, 253, 266, 269, 277, 278, 281, 286, 288, 289, 295, 296, 297, 298, 299, 300, 302, 309
Деревня (-и) – 3, 4, 5, 6, 7, 9, 11, 13, 17, 18, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 29, 31, 35, 37, 38, 39, 41, 44, 45, 46, 50, 52, 53, 54, 56, 57, 58, 67, 73, 74, 78, 79, 80, 83, 86, 88, 89, 90, 92, 95, 96, 97, 99, 100, 102, 103, 104, 105, 106, 108, 109, 111, 112, 116, 120, 122, 124, 126, 132, 133, 134, 135, 136, 137, 139, 141, 144, 145, 147, 150, 151, 153, 157, 160, 161, 166, 167, 205, 210, 224, 278, 299, 304, 306, 307, 315, 316, 317, 322, 323, 326, 337, 338, 341, 360, 362, 367, 373, 375, 376, 378, 380, 382, 383, 386, 387, 390, 393, 396, 398, 404, 409, 410, 411, 414
Диктатура – 5, 9, 21, 23, 24, 79, 175, 278, 280 ,282, 295, 329, 353
Диссиденты – 243
Доход (-ы) – 39, 40, 117, 119, 122, 125, 157, 162, 316, 317, 325, 349, 387
Единоличник – 53, 54, 81, 83, 89, 91, 97, 98, 99, 101, 103, 111, 115, 116, 117, 118, 120, 121, 123, 124, 125, 126, 128, 129, 130, 131, 138, 139, 149, 150, 152, 153, 154, 162, 167, 184, 189, 198, 325, 367, 390
Заготовки – 24, 29, 100, 102, 104, 106, 107, 108, 109, 111, 115, 121, 123, 124, 126, 133, 150, 167, 309, 314, 330, 332, 337, 339, 340, 342, 346, 348, 356, 359, 375, 391, 393, 398
Заключенный – 143, 170, 222, 224, 228
Закон – 10, 13, 45, 50, 52, 82, 126, 129, 142, 153, 165, 173, 176, 180, 181, 183, 185, 186, 187, 195, 198, 202, 206, 211, 213, 214, 220, 221, 222, 225, 229, 232, 233, 235, 237, 246, 247, 248, 249, 250, 252, 253, 254, 256, 257, 259, 263, 267, 269, 271, 273, 276, 277, 278, 279, 282, 287, 291, 294, 295, 296, 300, 302, 323, 327, 400, 401, 405, 407, 413
Законодательство – 9, 11, 12, 13, 15, 25, 47, 50, 51, 52, 54, 84, 87, 89, 118, 136, 145, 147, 151, 162, 166, 173, 174, 188, 189, 194, 195, 205, 206, 211, 212, 214, 218, 219, 220, 222, 224, 225, 229, 234, 236, 239, 240, 243, 244, 246, 247, 248, 249, 250, 251, 258, 261, 262, 264, 267, 268, 270, 271, 272, 274, 275, 276, 277, 278, 282, 285, 293, 294, 299, 301, 304, 307, 324, 325, 353, 354, 356, 357, 364, 366, 381, 386, 389, 405, 408, 409, 412, 413
Земледелец – 8, 26, 30, 350, 414
Землепользование – 10, 20, 25, 26, 30, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 68, 76, 80, 82, 97, 148, 149, 151, 152, 247, 270, 271, 272, 273, 366
Землепользователь – 9, 13, 29, 45, 96, 270, 271, 272, 273, 409
Землеупорядочение – 96
Землеустройство – 10, 15, 25, 29, 30, 44, 47, 48, 50, 61, 68, 83, 95, 96, 97, 247, 366, 367
Идеология – 54, 84, 168, 171, 173, 176
Индустриализация – 53, 89, 121, 174, 175, 201, 387, 392, 414
Интенсификация – 52, 262
Историография – 4, 9, 50, 56, 60, 80, 126, 140, 143, 147, 153, 156, 158, 165, 167, 172, 174, 176, 200, 204, 205, 244, 261, 262, 301, 337, 339, 352, 389, 395, 411
Кавалерийская (красногвардейская) атака – 19, 57, 410
Класс – 49, 67, 86, 89, 90, 91, 106, 108, 109, 110, 112, 125, 127, 128, 134, 173, 175, 201, 295, 360, 373
Кодекс – 46, 47, 49, 50, 51, 52, 64, 65, 82, 120, 151, 172, 181, 182, 189, 191, 192, 193, 196, 206, 212, 213, 214, 220, 233, 236, 240, 246, 247, 248, 249, 250, 251, 252, 253, 254, 255, 256, 257, 258, 259, 260, 261, 262, 263, 264, 266, 267, 268, 269, 270, 271, 272, 273, 274, 275, 276, 278, 288, 403, 405
Кодификация – 205, 222, 224, 239, 243, 244, 246, 248, 250, 251, 252, 258, 261, 270, 386, 406
Коллективизация – 6, 25, 26, 42, 44, 50, 53, 54, 55, 56, 57, 59, 60, 61, 63, 65, 66, 67, 68, 69, 71, 75, 76, 77, 78, 79, 82, 83, 84, 85, 88, 89, 90, 91, 94, 98, 100, 101, 103, 104, 105, 106, 107, 108, 109, 110, 111, 112, 113, 114, 115, 116, 117, 120, 121, 124, 125, 126, 127, 129, 134, 145, 160, 161, 162, 164, 165, 166, 167, 174, 176, 181, 182, 201, 246, 306, 307, 354, 366, 368, 369, 382, 383, 385, 390, 391, 392, 398, 402, 405, 410, 412, 413, 414
Колхоз – 25, 26, 41, 43, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 69, 72, 75, 76, 78, 80, 81, 82, 83, 84, 87, 88, 89, 91, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 100, 104, 105, 106, 107, 108, 110, 111, 113, 114, 115, 16, 117, 119, 121, 122, 123, 126, 127, 128, 132, 133, 137, 139, 140, 141, 143, 144, 145, 146, 147, 148, 149, 150, 152, 153, 154, 155, 156, 157, 159, 160, 161, 162, 164, 166, 167, 172, 176, 182, 183, 184, 185, 197, 198, 226, 231, 232, 233, 234, 237, 243, 266, 269, 270, 271, 299, 303, 304, 305, 306, 307, 308, 309, 310, 311, 312, 313, 314, 315, 316, 317, 318, 319, 320, 321, 322, 338, 346, 350, 351, 352, 362, 363, 365, 366, 367, 368, 369, 370, 379, 380, 381, 382, 383, 384, 385, 386, 387, 388, 389, 390, 392, 393, 396, 397, 398, 402, 403, 404, 405, 406, 412, 413
Колхозник (-и) – 32, 64, 70, 78, 80, 81, 83, 87, 88, 97, 98, 99, 101, 102, 105, 111, 115, 117, 118, 124, 125, 126, 129, 130, 131, 133, 138, 139, 140, 141, 144, 145, 149, 150, 152, 153, 154, 155, 157, 158, 159, 160, 167, 172, 184, 185, 189, 197, 198, 200, 226, 231, 232, 233, 234, 237, 244, 266, 270, 271, 272, 299, 303, 304, 305, 306, 307, 308, 309, 310, 311, 312, 313, 315, 317, 318, 320, 321, 350, 363, 381, 384, 386, 387, 388, 389, 407
Комитеты бедноты (комбеды) – - 22, 23, 86, 180, 330, 354
Коммуна – 5, 13, 18, 23, 25, 28, 48, 90, 101, 112, 113, 117, 328, 335, 336, 337, 339, 344, 345, 350, 351, 352, 354, 363, 364, 366
Комсомол – 117, 288, 297, 300
Конституция – 10, 27, 28, 42, 142, 185, 188, 205, 206, 212, 213, 216, 220, 245, 247, 248, 249, 252, 253, 276, 277, 280, 281, 282, 283, 284, 285, 286, 287, 288, 289, 290, 291, 292, 293, 294, 295, 296, 297, 298, 299, 300, 301, 302, 303, 351, 369, 379, 387, 389, 395, 401
Контрактация – 103, 140, 379, 380, 383
Конфискация -18, 21, 24, 27, 32, 64, 65, 66, 68, 70, 74, 142, 166, 180, 182, 183, 189, 191, 251, 255, 333, 385, 413
Кооператив – 29, 42,43, 68, 99, 113, 267, 274, 324, 326, 327, 328, 329, 330, 331, 332, 333, 334, 335, 337, 340, 341, 342, 343, 344, 346, 348, 350, 351, 352, 356, 357, 358, 359, 360, 361, 362, 363, 365, 366, 367, 368, 369, 370, 371, 372, 373, 376, 377, 378, 379, 382, 383, 392, 393, 395, 397, 398, 400, 401, 402, 403, 404, 405, 407,412
Кооперация – 6, 36, 41, 42, 43, 62, 64, 68, 90, 92, 93, 94, 97, 99, 103, 106, 107, 109, 160, 182, 183, 184, 297, 321, 324, 325, 326, 327, 328, 329, 330, 331, 332, 333, 334, 335, 336, 337, 338, 339, 340, 341, 342, 343, 344, 345, 346, 347, 348, 349, 350, 351, 353, 354, 355, 356, 357, 358, 359, 360, 361, 362, 363, 364, 365, 366, 367, 368, 369, 370, 371, 372, 373, 374, 375, 376, 377, 378, 379, 380, 381, 382, 383, 384, 385, 389, 390, 391, 392, 393, 394, 395, 396, 397, 398, 399, 400, 401, 403, 404, 405, 406, 407, 408, 412, 413
Кооперирование – 27, 42, 50, 93-94, 99,109, 326, 333, 359, 363, 368, 373, 375, 377, 378, 382, 394,
Кредит (-ы) – 39, 43, 83, 103, 115, 139, 140, 267, 309, 316, 322, 326, 333, 359, 363, 365, 368, 370, 371, 372, 376, 381, 392, 394, 395, 402
Крестьянин (-ство) – 14, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 31, 33, 37, 38, 39, 41, 42, 43, 44, 46, 49, 50, 53, 54, 57, 58, 59, 61, 63, 66, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 84, 85, 88, 89, 91, 96, 101, 104, 105, 106, 111, 113, 114, 115, 116, 119, 120, 121, 122, 124, 126, 127, 128, 129, 131, 132, 133, 134, 136 ,141, 143, 144, 145, 148, 149, 150, 151, 152, 155, 160, 161, 167, 174, 175, 176, 180, 187, 190, 200, 201, 202, 211, 224, 231, 234, 238, 243, 244, 245, 246, 285, 287, 295, 299, 307, 308, 310, 312, 324-325, 326, 338, 339, 340, 344, 350, 353, 359, 360, 363, 372, 373, 375, 376, 377, 378, 379, 380, 381, 382, 384, 385, 386, 387, 389, 392, 410, 412, 413
Крестьянское (-ие) хозяйство (-а) – 32, 38, 39, 42, 43, 44, 46, 47, 49, 50, 51, 52, 53, 59, 60, 63, 67-68, 69, 70, 71, 76, 80, 88, 90, 91, 93, 96, 110, 111, 114, 119, 124, 127, 129, 134, 140, 141, 145, 152, 162, 271, 272, 339, 345, 366, 368, 372, 375, 377, 378, 379, 380, 381, 382
Кризис – 23, 31, 35, 244, 306, 307, 349, 382
Кулачество („кулак”) – 18, 22, 23, 32, 33, 40, 41, 42, 49, 52, 53, 55, 57, 58, 59, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 70, 71, 72, 73, 74, 77, 78, 79, 81, 82, 85, 86, 89, 90, 91, 99, 104, 106, 108, 109, 110, 111, 112, 119, 121, 122, 125, 127, 128, 130, 160,161, 162, 163, 164, 165, 166, 167, 175, 180, 181, 183, 200, 347, 366, 373, 378, 379, 383, 384
Культ – 176, 204, 207, 209, 210, 211, 212, 245, 321
Лагерь – 143, 170, 171, 183, 185, 190, 199, 204, 216, 227, 228, 240, 242
Либерализация – 199, 204, 205, 206, 211, 229, 243, 245, 407
„Лишенцы“ – 81
Машинно-тракторные станции (МТС) -94, 95, 121, 137, 139, 148, 161, 195, 208, 232, 233, 237, 308, 312, 314, 315, 316, 388, 389, 390, 397
Меньшевики – 21
Милиция – 92, 186, 223, 251, 256, 257
Налог – 35, 37, 38, 39, 40, 43, 66, 83, 100, 101, 102, 103, 104, 115, 116, 117, 118, 119, 120, 121, 122, 124, 125, 126, 128, 129, 138, 145, 147, 160, 162, 163, 164, 167, 181, 308, 316, 330, 369, 375, 380, 381, 392, 394
Насилие – 66, 69, 77, 185, 256
Национализаия – 17, 25, 27, 30, 333, 340, 373
Новая экономическая политика (НЭП) – 9, 26, 41, 53, 54, 55, 89, 353, 355, 356, 363, 374, 392, 395, 406,412
Нотариат – 268,269,278
„Нэпман“ – 64
Общественный сектор – 63
Общество – - 5,7 , 8, 9, 13, 20, 23, 31, 40, 47, 57, 77, 84, 88, 94, 100, 131, 132, 146, 168, 172, 173, 174, 176, 177, 181, 189, 201, 202, 203, 206, 208, 209, 211, 225, 238, 242, 243, 244, 248, 260, 261, 263, 267, 279, 280, 281, 283, 284, 285, 286, 287, 291, 292, 295, 296, 298, 300, 301, 303, 307, 309, 320, 321, 325, 327, 328, 329, 330, 331, 334, 335, 336, 337, 338, 339, 340, 341, 342, 343, 346, 351, 353, 354, 360, 362, 370, 374, 382, 392, 393, 396, 398, 400, 404, 410, 411
Община – 17
Обязанности – 13, 268, 283, 287, 290, 296, 300
„Одиночка“ (-чки) – 73, 74, 127, 128
Оккупация – 137, 139, 141, 147, 151, 152, 162, 169
Основы законодательства – 206, 220, 236, 246, 248, 249, 251, 252, 253, 254, 262, 263, 264, 270, 271, 273, 274
Отруб – 44, 49, 50, 96, 367
Партия – 9, 13, 17, 18, 23, 25, 29, 31, 35, 53, 54, 83, 92, 103, 108, 151, 158, 161, 163, 168, 171, 173, 177, 198, 208, 209, 211, 217, 221, 224, 228, 244, 277, 281, 291, 298, 300, 301, 304, 305, 311, 338, 346, 347, 353, 361, 395, 410, 413
Переселение – 68, 72, 73, 97, 198
Повинность – 9, 20, 24, 28, 66, 104, 118, 126, 145, 175, 181, 237
Политика – 6, 9, 31, 37, 41, 48, 49, 52, 53, 54, 57, 59, 61, 65, 76, 88, 89, 90, 100, 127, 129, 131, 134, 139, 166, 173, 174, 180, 182, 189, 200, 201, 206, 210, 212, 215, 218, 219, 225, 227, 230, 257, 271, 272, 281, 283, 284, 286, 288, 294, 306, 308, 329, 338, 339, 341, 344, 345, 347, 353, 355, 356, 358, 364, 366, 374, 375, 377, 382, 395, 403, 406, 408, 411, 412, 414
Политотделы – 161, 208, 391
Полупролетариат – 22
Помещик – 14, 23, 27, 32, 47, 48, 49, 176
Поселок (-ки) – 50, 98, 198, 271, 343
Права – 13, 14, 58, 64, 68, 85, 86, 87, 91, 95, 99, 106, 123, 128, 132, 171, 211, 212, 231, 235, 242, 245, 248, 249, 250, 255, 257, 258, 259, 261, 263, 264, 268, 270, 271, 272, 274, 275, 277, 281, 282, 283, 287, 290, 291, 292, 294, 295, 296, 297, 299, 300, 301, 306, 307, 308, 309, 311, 314, 410
Право – 4, 6, 9, 11, 12, 13, 18, 19, 22, 29, 46, 54, 85,87, 102, 106, 133, 134, 136, 158, 173, 175, 181, 185, 189, 193, 194, 196, 198, 205, 206, 207, 213, 216, 220, 221, 231, 237, 239, 243, 244, 246, 247, 248, 249, 250, 252, 253, 257, 261, 263, 267, 268, 270, 272, 274, 275, 278, 281, 286, 287, 288, 290, 291, 292, 294, 296, 297, 301, 306, 308, 325, 337, 351, 355, 359, 366, 367, 378, 379, 380, 385, 409, 410, 411
Преступление 24, 66, 72, 131, 142, 165, 184, 185, 186, 189, 190, 191, 193, 194, 195, 200, 207, 210, 212, 216, 217, 219, 222, 223, 224, 225, 226, 227, 228, 236, 237, 239, 241, 242, 250, 251, 253, 254, 255, 256, 257, 259, 260, 261
Прибыль – 10, 39, 51, 304, 309, 316, 323, 349, 378, 392, 400, 401
Программа – 17, 25, 134, 180, 277, 322, 328, 335, 338, 339, 387
Продналог – 36,37
Продовольственная безопасность – 31, 77, 158, 322
Продовольственные отряды (продотряды) – - 22, 24, 354
Продовольствие – 21, 328, 339, 349, 374, 387
Продразверстка – 9, 24, 25, 29, 31, 33, 35, 36, 37, 77, 141, 338, 339, 340, 343, 353, 354, 412
Производительность – 28, 53
Производство – 8, 10 ,17, 86, 87, 89, 99, 132, 144, 145, 146, 149, 152, 154, 156, 157, 160, 213, 232, 233, 237, 268, 295, 299, 305, 307, 308, 311, 312, 313, 314, 316, 317, 319, 322, 324, 325, 330, 338, 339, 343, 344, 350, 359, 360, 363, 366, 367, 371, 375, 377, 379, 380, 381, 385, 386, 388, 390, 391, 394, 396, 397, 398, 399, 402, 403, 404, 405, 410, 411, 412
Прокуратура – 91, 183, 185, 209, 211, 215, 216, 222, 223, 225, 239, 241, 242, 258, 290
Прокурор (-ы) – 217, 218, 222, 223, 240, 259, 261, 290
Пролетариат – 21, 279, 280, 282, 295, 353
Пролетарий – 22, 134
Профсоюзы – 235, 267, 270, 288, 297, 299, 352, 360
Рабочая сила – 19, 44, 45, 50, 51, 52, 67, 68, 119, 144
Рабочий – 30, 51, 81, 99, 155, 272, 274, 285, 287, 310, 317, 329, 343, 357, 360, 391, 394
Рабочий класс – 28, 295, 329, 360
Разверстка – см . Продразверстка
Раскрестьянивание – 6, 18, 58, 245, 411
Раскулачивание – 6, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 63, 67, 70, 71, 72, 74, 75, 76, 77, 79, 85, 86, 88, 89, 101, 104, 109, 110, 117, 127, 129, 175, 245, 385, 391,413
Расселение – 54, 70, 83, 89, 127
Реабилитация – 83, 199, 204, 210, 225, 227, 228, 229, 236, 239, 240, 241, 242, 243
Революция – 7, 11, 13, 17, 26, 28, 29, 31, 50, 58, 80, 173, 180, 200, 201, 203, 285, 414
Регулирование (-я) – 3, 5, 6, 9, 13, 15, 30, 51, 56, 58, 61, 67, 84, 85, 86, 132, 147, 191, 197, 198, 206, 232, 248, 262, 263, 264, 266, 267, 275, 293, 308, 324, 339, 341, 354, 356, 360, 369, 371, 374, 377, 379, 409, 411
Режим – 87, 143, 168, 169, 171, 172, 173, 201, 202, 204, 211, 225, 241, 245, 302
Репрессии – 57, 73, 85, 86, 128, 131, 133, 165, 166, 170, 173, 174, 175, 176, 177, 181, 182, 184, 185, 187, 188, 195, 199, 200, 202, 204, 207, 209, 210, 225, 229, 230, 239, 240, 242, 243, 245, 331, 375, 383, 410
Референдум – - 281, 295
Реформа – 19, 132, 207, 259, 291, 394, 413
Реформатор – 8
Рынок – 36, 50, 122, 184, 190, 306, 322, 324, 327, 328, 349, 362, 386, 399
Самообложение – 101, 102, 103, 118, 121, 123
Себестоимость – 145
Село – 82, 101, 102, 134, 135, 140, 243, 279, 322, 323, 410, 414
Сельчане – 8, 17, 44, 81, 86, 101, 103, 121, 124, 129, 137, 138, 139, 143, 147, 166, 167, 190, 201, 232, 238, 239, 311, 323, 327, 414
Семья – 270, 274, 275, 278, 310, 385, 394, 413
Середняк – 62, 69, 73, 76, 77, 79, 84, 91, 96, 111, 128, 177, 378
Систематизация – 206, 222, 239, 243, 244, 246, 247, 248, 261, 276
Собственник – 30
Собственность – 8, 9, 17, 18, 19, 20, 21, 27, 28, 30, 32, 45, 96, 129, 132, 139, 142, 144, 153, 182, 183, 184, 185, 186, 187, 188, 189, 190, 201, 225, 226, 243, 244, 250, 255, 263, 264, 266, 272, 273, 274, 280, 286, 287, 305, 322, 325, 370, 385, 386, 388, 396, 399, 400, 401, 403, 407, 413
Совет (-ы) – 29, 30, 31, 42, 44, 45, 76, 85, 99, 106, 110, 111, 112, 142, 148, 152, 154, 163, 166, 167, 180, 188, 192, 193, 195, 196, 197, 203, 213, 214, 215, 217, 220, 221, 222, 223, 224, 227, 229, 230, 231, 232, 233, 234, 235, 236, 237, 238, 239, 240, 243, 248, 249, 250, 251, 252, 253, 254, 257, 258, 261, 262, 264, 266, 267, 269, 270, 271, 272, 273, 274, 275, 276, 277, 278, 279, 280, 281, 283, 284, 285, 286, 287, 288, 289, 291, 295, 296, 297, 298, 299, 300, 302, 309, 310, 311, 312, 317, 318, 319, 327, 343, 346, 352, 369, 379, 384, 388, 395, 398, 400, 410
Совхозы – 17, 18, 23, 25, 26, 28, 43, 93, 96, 97, 99, 100, 103, 133, 137, 139, 140, 183, 232, 233, 234, 237, 271, 272, 307, 312, 314, 315, 317, 321, 367, 372, 381, 384, 391, 392, 397, 402
Соревнование – 60, 72, 103, 299, 305
Социализация – 17, 20, 27, 180
Социализм – 9, 18, 20, 26, 27, 30, 57, 59, 67, 168, 175, 277, 279, 282, 284, 304, 305, 321, 335, 337, 382, 395, 413
Спекулянт – 21, 22, 104, 184, 190, 347
Спекуляция – 121, 190, 191, 226
Специализация – 92, 325, 397
Суд (-ы) – 91, 92, 129, 142, 143, 144, 151, 153, 165, 183, 184, 185, 186, 187, 188, 191, 195,197, 209, 211, 214, 215, 216, 217, 218, 219, 220, 221, 222, 225, 229, 230, 234, 235, 236, 239, 240, 241, 248, 249, 250, 253, 254, 258, 259, 260, 264, 267, 268, 269, 270, 278, 282, 287, 290, 297
Судопроизводство – 92, 185, 220, 240, 241, 247, 258, 259, 260, 290
Товарищество (-а) – 18, 19, 20, 23, 25, 42, 44, 90, 98, 101, 107, 109, 112, 176, 327, 340, 341, 346, 347, 350, 358, 362, 364, 365, 368, 377, 378, 390, 407
Товарность продукции – 53
Торговля – 21, 24, 31, 33, 36, 119, 190, 191, 213, 256, 338, 349, 353, 359, 362, 376, 377, 391, 393
Трагедия – 7
Труд – 17, 28, 30, 45, 46, 50, 51, 52, 53, 59, 64, 78, 81, 85, 118, 120, 132, 133, 138, 139, 142, 145, 154, 156, 157, 158, 159, 160, 167, 169, 195, 232, 234, 254, 266, 270, 271, 272, 274, 278, 287, 300, 304, 306, 308, 309, 315, 322, 323 ,324, 325, 381, 384, 399, 402, 413, 414
Трудодень – 126, 133, 143, 145, 148, 153, 154, 155, 157, 159, 166, 197, 226, 231, 237, 307, 308, 387, 389
Устав земледельчейской (с/х) артели (колхоза) – 14, 59, 80, 82, 88, 90, 97, 99, 153, 156, 159, 231, 232, 237, 270, 304, 305, 306, 307, 310, 314, 318, 319, 321, 363, 369, 381, 384, 385, 386, 387, 388, 389, 405
Хозяйство (-а) – 8, 14, 17, 18, 19, 20, 21, 23, 24, 25, 26, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 62, 63, 66, 67, 68, 70, 71, 72, 74, 75, 76, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 86, 88, 89, 90, 91, 94, 96, 97, 99, 100, 101, 103, 104, 105, 109, 110, 111, 112, 114, 116, 117, 118, 119, 120, 121, 122, 123, 124, 126, 127, 128, 130, 132, 135, 137, 139, 140, 141, 144, 145, 146, 147, 149, 150, 151, 152, 153, 155, 156, 158, 160, 161, 162, 163, 166, 167, 168, 169, 172, 177, 186, 197, 198, 232, 238, 239, 243, 244, 264, 266, 270, 271, 272, 273, 278, 286, 299, 303, 304, 306, 607, 308, 309, 310, 312, 313, 314, 315, 316, 318, 319, 320, 321, 322, 323, 324, 325, 330, 338, 341, 344, 350, 351, 354, 360, 363, 364, 365, 366, 369, 370, 371, 372, 375, 376, 377, 378, 379, 380, 381, 382, 385, 386, 387, 388, 389, 390, 394, 396, 397, 399, 401, 402, 403, 407, 411, 412
Хутор – 44, 45, 49, 50, 54, 76, 96, 98, 124, 143, 161, 198, 367
Частник – 47, 355, 356, 374, 376, 395
Экономика – 7, 40, 41, 44, 52, 53, 54, 55, 85, 86, 91, 120 ,132, 139, 146, 160, 167, 174, 204, 306, 307, 315, 316, 320, 321, 322, 326, 338, 349, 356, 374, 389, 397, 401, 403,406, 413, 414
Эксперимент – 414
Эксплуатация – 30, 135, 182, 183,
Эсеры – 16, 17, 21

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Авхимович Н.Е. – 295
Алехнович Ф.К. – 245
Андреев А.А. – 156
А.С. – см. Сорокин А.Н.
Ашмянская А.А. – 143, 144
Бабицкий Б.Е. – 136
Балицкий А.В. – 242
Бентам И. – 246
Березкин Г.С. – 170
Берия Л.П. – 207, 207
Беспалая М.А. -34
Болдырев Е.Ф. – 143
Братющенко Ю.В. – 356
Брежнев Л.И. – 7, 243, 279, 280, 300
Бруцкус Б.Д. – 55
Бухарин Н.И. – 382
Быков В.В. – 133, 245
Ваншенкин К.Я. – 406
Винокуров А.Н. – 185
Вишневский А.Ф. – 4, 262
Гарцман Д. – 11
Гей К.В. – 74, 243
Гельтман С – 11
Гениюш – 170, 242
Гикало Н.Ф. – 243
Гниромедов В.В. – 133, 246
Гоббс – 203
Головач П.Р. – 243
Головко А.А. – 34, 56
Городед Н.М. – 243
Гончарик М.Н. – 170
Горбатов Б.Л. – 177
Горелик И.И. – 56
Горецкий Г.И. – 382
Горецкий М.И – 243
Горшемон К.П. – 151
Граховский С.И. – 170, 245
Гусаков В.Г. – 34, 95
Данидов В.П. – 201
Довнар Т.И. – 4, 136, 278
Дробязко С.Г. – 11, 34, 56
Ермолович В.Н. – 2
Есенин С.А. – 7, 32
Жебрак А.Р. – 169
Жданович С.А. – 382
Жилунович Д.Ф.- 242, 243
Жуков Г.К. – 229
Зарецкий М.А. – 133
Заславская Т.И. – 316
Зиновьев А.А. – 7, 202, 203
Ивановский А.В. – 261
Игнатенко И.М. – 11
Игнатовский В.М. – 243
Каганович Л.М. – 209
Казей А.А. – 130
Казей А.И. – 131
Казей И.Г. – 130
Казей М.И. – 130
Казько В.В. – 134
Калинин М.И. – 7, 33, 54, 72
Каменская Н.В. – 11
Карамзин Н.М. – 194
Каренда И.А. – 3
Карпик В.С. – 34, 56, 136
Касперович Э.А. – 245
Киселев Т.Я. – 295
Кисляков И.А. – 382
Климов И.Ф. – 149
Ковалев А.Ф. – 245
Кожинов В.В. – 193
Козлова Ф.Е. – 158
Козлович А.Н. – 134
Колас Я. – 7, 133, 146
Кондратьев Н.Д. – 382
Крапива К.К. – 169
Круталевич В.А. – 4, 11, 56
Кузьмик А.И. – 143
Кузьмич И.П. – 400, 405
Кулешов И.А. – 158
Курилов И.Н. – 158
Ластовский В.Ю. – 242
Ленин В.И. – 7, 16, 18, 26, 32, 54, 134, 178, 179, 180, 194, 201, 210, 328, 331, 333, 334, 335, 341, 344, 345, 353
Лёсик И.Ю. – 242
Лобан Н.П. – 134
Локк – 203
Лукашенко А.Г. – 135, 405
Лукин В.П. – 260
Мазуров К.Т. – 146, 279, 295
Макаров Н.П. – 382
Маленков Г.М. – 207, 208, 209
Маргунский С.П. – 11, 34
Марченко И.Е. – 11
Маслов С.Л. – 382
Матусевич В.А. –
Машеро М.в. – 115
Машеров П.М. – 115, 171, 283, 284, 295
Маяковский В.В. – 3, 7
Мележ И.П. – 133, 245
Микула Е. И. – 34
Микулич Б.М. – 170
Милованов В.А. – 11, 34
Молотов В.М. – 209
Мороз Л.Н. – 11, 34
Некрашевич С.М. – 242
Нечаев К.А. – 158
Никольский Н.М. – 169
Пархимович М.М. – 34
Пастухов М.И. – 2
Патоличев Н.С. – 208, 294
Петоченко М.Г. – 34
Петриков П.Т. – 5, 11
Петюкевич М.И. – 170
Платонов С.Ф. – 3
Плевако Ф.Н. – 259
Поделков С.А. – 177
Подковыров П.П. – 169
Поликарпович К.М. – 169
Пономаренко П.К. – 170
Попов Г.Х. – 321
Притыцкий С.О. – 170, 208
Приходько Л.А. – 56
Прищепов Д.Ф. – 242
Пташников И.Н. – 133
Пьянков А.П. – 169
Ривкин К.С. – 194
Романович А.Н. – 262
Русак Л.В. – 323
Русинов И.В. – 320
Руссо – 203
Рыбак А.П. – 246
Рыбников А.А. – 382
Саевич П.В. – 171
Салтыков-Щедрин М.Е. – 61
Свердлов Я.М. – 201
Сидоренко А.Е. – 158
Сидорский С.С. – 135
Смолич А.А. – 242, 382
Сокол Л.К. – 56
Сокол С.Ф. – 2
Солженицин А.И. – 7, 55, 245
Сорокин А.Н. – 2, 4, 11, 19, 34, 61, 65, 84, 86, 98, 102, 107, 110, 111, 203, 245
Сталин И.В. -7, 76, 77, 89, 90, 116, 170, 171, 172, 176, 177, 179, 194, 201, 204, 207, 209, 210, 211, 225, 242, 382, 395
Сторожев Н.В. – 11, 36, 56, 136, 314, 319, 405
Стрельцов М.Е. – 34
Счастный И.Н. – 162, 164, 165
Тикоцкий Е.К. – 169
Тишкевич И.С. – 56
Троцкий Л.Д. – 201
Файн Л.Е. – 356
Фарфель А.С. – 56
Фих Б.М. – 11
Хрущев Н.С. – 7, 178, 204, 208, 209, 210, 238, 279, 316, 321
Чарот М.С. – 243
Чаянов А.В. – 7, 336, 382
Чернушевич Н.Ф. – 170
Чигир В.Ф. –
Шабайлов В.И. – 11
Шапиро С.Б. – 135
Шелковский П.Н. – 151
Шкляр Е.Н. – 11
Шлихтер А.Г. – 328
Шмелев Г.И. – 44
Шушкевич С.П. – 170
Юхо И.А. – 4, 56, 136, 221, 223
Яковлев А.М. – 6
Яковенко В.Т. – 246
Ярощук А.П. – 382

Метки текущей записи:

5 закон, bip, адвокат, административная ответственность, БИП, вина, власть, вопрос, Гісторыя дзяржавы і права Беларусі, государственное устройство, действие, действие закона, директива, документы, закон, закон республики, идея, Институт правоведения, Искушение будущим и уроки прошлого Белорусская деревня: От Декрета до Кодекса о земле (1917 – 1990-е годы), история Беларуси, История государства и права Беларуси., книга, Конституционное право, Конституция, Конституция Республики Беларусь, мотив, мышление, наследственное право, независимость судей, норм, Норма, нотариат, образование, общественное сознание, отрасли права, парламент, постановление, права, права и обязанности, Права человека, правительство, право, премьер-министр, признак, производства, прокурор, республика, реформа, свидетель, соглашение, Сорокин, Сорокин Анатолий Николаевич, состав преступления, спор, статус, судья, традиции, трудовой кодекс, уголовная ответственность, указание, Управление, феодал, штраф, экономист, экономическая политика, Экономическая система

Автор статьи: Дмитрий

Дмитрий написал 6135 статей.

Больше из этой рубрики

• Самый крутой киносайт : https://kino-24.su/
• Рецензия на рукопись Сорокина А.Н. «Искушение будущим и уроки прошлого. Белорусская деревня: от Декрета до Кодекса о земле (1917-1990-е годы)»
• Рецензия на рукопись Сорокина А.Н. «Искушение будущим и уроки прошлого.
• Искушение будущим и уроки прошлого Белорусская деревня: От Декрета до Кодекса о земле (1917 – 1990-е годы)
• СТАРОНКІ З ГІСТОРЫІ ДЗЯРЖАВЫ І ПРАВА БЕЛАРУСІ (А. М. САРОКІН)

Больше этого автора

• Понятие и виды векселей
• При выборе короля
• Обучение в Чехии: вратa в европейское образование
• Sen Chuck Grassleys Office Has Produced twenty Married Couples
• Виды покера на костях